Он вынудил себя втиснуться во фрак и направиться к выходу. Открыл дверь и, не оглядываясь, вышел.
Направляясь к своей комнате, он не мог опомниться от изумления. Нежность и понимание не в его характере, не говоря уже о самопожертвовании. В подобных ситуациях он предпочитал быть властным и требовательным. Если дама предлагала, он брал.
А тут она молила взять ее, хотела этого и не скрывала своего желания, и все же ради нее, ради того, что может расцвести между ними, он посчитал более необходимым уйти.
Но при этом боялся и не желал думать о том, что именно может расцвести между ними.
Вопреки своим ожиданиям спал он крепко, как говорится, сном праведника. И к тому времени, как вошел в утреннюю столовую, его одолевала одна мысль: поскорее начать портрет.
Детали картины уже вырисовывались, но в целом композиция еще ускользала. Пока она не сложится, он не сумеет приступить к работе.
Сразу же после завтрака он велел Жаклин идти с ним и одновременно отверг предложение Барнаби поехать втроем в Сент-Джаст и послушать, что говорят об убийстве Томаса Энтуистла. Барнаби невозмутимо пожал плечами и ускакал без них.
Джерард бродил по террасе, пока не пришла Жаклин, после чего взял ее за руку и повел в сады. Сначала в сад Аполлона, где посреди газона красовались солнечные часы. Отложив альбом и карандаши, Джерард поставил Жаклин у часов.
Одно долгое мгновение они изучали друг друга: он искал намеки на девическое раскаяние, которого ожидал, и, как выяснилось, напрасно. Прошлой ночью она обнажила перед ним свои груди, позволила самые интимные ласки, извивалась и стонала под ним, пока он не довел ее до экстаза. Сегодня он думал, что встретит отчуждение и замкнутость.
Но в ее глазах сияла обычная уверенность. Спокойная, непоколебимая, твердая. Они стояли в нескольких шагах друг от друга, и все же на ее губах играла легкая улыбка, словно она знала, чего он ищет, и была счастлива его разочаровать.
Джерард хмыкнул, нагнул голову и быстро поцеловал ее.
– Стой здесь, – велел он и, стараясь не встречаться с ней глазами, вернулся к своему альбому.
Эта реплика задала тон всему утру. Они болтали ни о чем, весело и беспечно, истинный разговор велся взглядами, улыбками, небрежными прикосновениями. Они не сгорали от желания, но отчетливо сознавали про исходящее и одновременно были полны других впечатлений, – их занимали ласки легкого ветерка, теплое солнышко, запахи цветов и мелькающие тени ...
Услышав звук гонга, они вернулись в дом. Миллисент присоединилась к ним. Барнаби еще не вернулся, а Митчел оставался у себя в конторе.
Миллисент казалась рассеянной и немногословной.
– Не знаю, как смогу выдержать все эти расспросы, – обронила она.
– Расспросы? – нахмурился Джерард.
– Видите ли ... в саду найдено тело. Тело молодого человека, который исчез и которого все мы считали женихом Жаклин. Уверяю вас, сегодня весь будет полно гостей. Единственная причина, по которой эта орда еще не нагрянула, вполне ясна: они слишком поздно услышали о находке. И посчитали, что утренние визиты делать уже неприлично.
К сожалению, Джерард так сосредоточился на работе, что все остальные проблемы вылетели у него из головы. Он взглянул на Жаклин и ощутил, как она уходит в себя, прячется за привычный барьер, которым окружила свой мирок.
– Вы сможете справиться одна? Боюсь, Жаклин понадобится мне до конца дня. Нужно определить точную позу, прежде чем начинать портрет, и, как вы сами понимаете, закончить его необходимо как можно скорее.
– Собственно говоря, даже лучше, если Жаклин будет отсутствовать, – кивнула Миллисент и с решительным видом обратилась к племяннице: – Я не жила здесь, когда Томас исчез, так что мне будет легче придерживаться фактов и отметать любые домыслы. А без тебя им будет труднее предполагать какое-либо твое участие в этих печальных событиях. Как бы то ни было, вам обоим следует целиком посвятить себя портрету и предоставить разделываться со злыми языками мне.
Джерард улыбнулся и вопросительно глянул на Жаклин.
Она упрямо вздернула подбородок, помедлила и все же кивнула:
– Вероятно, вы правы, тетушка. Следует лишить их возможности часами перебирать свои ошибочные предположения и бессмысленные сплетни. Пусть занимаются этим в другом доме.
Но когда он повел Жаклин обратно в сад, та снова помрачнела. Он ничего не имел против: ее отчуждение не играло роли. Сегодня он работал с ее телом и позами, а не с лицом и выражениями.·Их он уже успел узнать. А вот ее тело ...
Ее смятение помогло, позволив ему сосредоточиться на фигуре, на контурах, линиях и изгибах, не возбуждаясь при мысли о ее безупречной прелести.
Он увел Жаклин в сад Посейдона и снова поставил у продолговатого пруда, в нескольких ярдах от входа в сад Ночи, а сам отступил и стал рисовать: не столько девушку – ее силуэт он набросал несколькими штрихами, – сколько окружающий пейзаж.
Только изобразил ее, стоящую прямо под арочным входом, как в раме.
Дневное освещение было идеальным: на виду оставался только вход. Остальное скрывалось в тени. На портрете все будет залито лунным светом, изобразить который труднее всего. Но сегодняшнее освещение помогло ему нарисовать все необходимые линии, очертить каждый лист на лозах, каждый изгиб ветки, каждый ползучий побег.
Набросав ее силуэт в зеленой раме, он велел ей сесть поблизости.
– Я работаю над фоном, пока что можешь отдохнуть: сейчас ты не нужна.
Буквально выдернутая из невеселых размышлений, Жаклин подняла брови. Судя по тону, определенно принадлежавшему не мужчине, а увлеченному работой художнику, она попросту ему мешала. Нет, она не возражает и даже рада отдохнуть, поскольку почти весь день провела на ногах.
Жаклин села на скамью из кованого железа, стоявшую перед цветочным бордюром, и, опершись на руку, стала наблюдать за ним.
Она воображала, что все это время будет гадать, как там справляется Миллисент в гостиной и каков настрой местных дам. К сожалению, все было известно наперед: они уверены, что она и с Томасом разделалась. И это ранило почти так же больно, как в то время, когда она, выйдя из глубокого траура, поняла, что о ней думают люди.
Но сейчас, глядя на Джерарда, она обо всем все забыла.
И думала о нем. Не только о прошлой ночи и наслаждении, которое он ей дарил, не только о его уверенности в том, что наутро она станет раскаиваться и жалеть, не о том факте, что она не чувствовала ни малейшего сожаления ... а о нем. О нем одном.
До чего же увлекательно следить за его лицом, манерой рисовать, держать карандаш... Для него создание портрета означает ее освобождение из странной тюрьмы, и осознание этого до глубины душ и трогало девушку.
По-своему это напоминало ей битву благородного рыцаря за ее честь и достоинство, и, как всякая оскорбленная дама, она не могла отвести глаз.
Наконец он отложил карандаши и стал рассматривать свои эскизы. Энергия, владевшая им, улетучилась: она чувствовала, что он доволен своей работой.
Соблазн был велик, но, помня о его предупреждении, она не попросила разрешения посмотреть.
Словно услышав ее мысли, он поднял глаза, подумал; сунул в карман карандаши и направился к скамье. Сел рядом и открыл свой альбом.
– Я хочу, чтобы ты поняла основную идею, над которой я работаю.
Жаклин пораженно уставилась на него.
– Но я думала, что ты никогда никому не показываешь свои наброски.
Губы Джерарда дернулись, но голос оставался ровным. Разве что чуть раздраженным:
– Обычно так и есть, но в твоем случае все иначе. Ты достаточно артистична, чтобы увидеть то, что я вижу и пытаюсь запечатлеть.
Она кивнула и взялась за альбом.
– Так вот что ты пытаешься запечатлеть ...
Она осеклась, увидев первый лист: ее силуэт под входом в сад Ночи. Далее следовали различные детали арочного входа в нескольких ракурсах.
Теперь стало очевидным, почему он редко показывал наброски. Жаклин по достоинству оценила его веру в то, что она сумеет понять его замысел и соединить все эскизы в одно целое, чтобы получить идею готовой работы.
– Я в ужасе убегаю из сада Ночи, – вымолвила она, неожиданно ощутив всю силу его замысла. И взглянула на вход, позолоченный закатным солнцем. Сзади теснились таинственные, гнетущие и одновременно манящие тени.
Наблюдая за ней, Джерард понял, что она оценила эскизы. Он нарушил свое до сих пор нерушимое правило, не желая скрывать от нее, что портрет будет обладать достаточной силой, чтобы развеять все злые слухи о ее стремлении убивать. Потому что лучше всяких слов и доказательств возвестит о ее непричастности к преступлениям и убедит людей изменить свое мнение. Мало того, он побудит их начать розыск настоящего убийцы.
И ее вера в то, что это произойдет, крайне важна для его работы. Жаклин поможет привнести в портрет истинную жизнь, сделать его подлинным шедевром. Лучшим его произведением. Он хотел ее одобрения. Ее поддержки. И осознание этого потрясло Джерарда. Он постарался поскорее выбросить из головы эту кощунственную мысль.
– Но ты еще не нарисовал меня под аркой. Я готова позировать именно там.
Джерард покачал головой:
– В этом нет необходимости. Я стану рисовать тебя в мастерской. Мне нужно, чтобы сцена была залита лунным светом. И хотя я нарисовал достаточно пейзажей, чтобы знать, как это делается, с людьми все гораздо сложнее. Мне придется писать тебя при свечах, а уж потом преобразить их теплое сияние в холодный лунный свет. Приготовься к тому, что тебе придется нелегко. Такая поза достаточно сложна, и часами стоять неподвижно – испытание не из приятных.
Жаклин сделала забавную гримаску и оглянулась на сад Ночи.
– Спасибо за предупреждение. Ты уверен, что это самый лучший фон?
– Совершенно уверен.
Оба оглянулись, заслышав шаги, доносившиеся со стороны сада Весты.
– Барнаби, – кивнул Джерард, захлопнув альбом.
– Интересно, он уже успел побывать в доме?
Барнаби вышел на тропу и, увидев парочку, широко улыбнулся:
– Ричардс так и сказал, что вы должны быть здесь. Я решил, что после всех утренних трудов не должен больше подвергать свои нервы тяжкому испытанию: если верить тому же Ричардсу, в гостиной собралась целая орда местных дам.
Опустившись в траву перед скамьей, он тяжело вздохнул, растянулся как ни в чем не бывало, скрестил руки на груди и закрыл глаза.
Джерард, ухмыльнувшись, толкнул приятеля носком сапога.
– Лучше доложи, что ты узнал в Сент-Джасте.
Барнаби так помрачнел, что и без слов стало ясно: вряд ли он принес хорошие новости.
– Бред какой-то! Просто невероятно! Лично я совершенно не могу взять в толк, как это люди приходят к каким-то идиотским выводам на основе всего одного, абсолютно незначительного факта. Что бы там ни было, а всей округе известно одно: Томас исчез, и последней, кто его видел и провожал, была Жаклин. Если бы я сам не был свидетелем, ни за что не поверил бы, как широко и быстро распространяются подозрения против вас! Как оказалось, мне пришлось быть крайне осторожным в словах, высказываниях и, самое главное, реакциях на ... – Явно выведенный из себя, он широко взмахнул руками. – На этот вполне установленный факт. Но ... но заверяю, мисс Трегоннинг, я был самим воплощением благоразумия. Однако это крайне угнетало и выводило из себя.
Джерард нахмурился и покачал головой. Барнаби никогда не употреблял слова вроде "угнетало" и "выводило из себя" без особых на то причин. Нужно заметить, очень немногое могло вывести Барнаби из себя.
Высказавшись, Барнаби снова лег, скрестил руки и закрыл глаза.
– Что ты обо всем этом думаешь? – решительно спросил Джерард: очевидно, в мозгу Барнаби уже зрели кое-какие дельные мысли.
– : – Если хочешь знать, я считаю, что мы должны действовать, и немедленно. Не ждать, пока портрет будет закончен и откроет людям глаза. Да, он необходим, чтобы люди поверили в невиновность Жаклин. Но в этом случае речь идет о гибели ее матери. А вот Томас ... Это дело другое, и мы не можем позволить им осудить вас без всякой вины. Если мы упустим момент, не бросим им вызов сейчас, значит, позже нам предстоит поистине кровавая битва, чтобы заставить их понять и пересмотреть свои убеждения. И поэтому нам необходимо поговорить с Трегоннингом. Представить веские доказательства, что Жаклин никоим образом не могла убить Томаса и, разумеется, не имеет никакого отношения к гибели матери.
– Но почему? – ахнула Жаклин. – Почему нам так уж необходимо убедить папу?
Барнаби спокойно пожал плечами:
– Потому что мы должны выступить единым фронтом, а когда речь зайдет о местном дворянстве, его мнение должно стать решающим. Конечно, мы с Миллисент и Джерардом на вашей стороне, но если отец вас не поддержит, считайте, плохи наши дела. – Он снова плюхнулся на траву и погрозил кулаком небу. – А это не должно быть сложно, потому что вы не виновны! Так что простите, но мы во что бы то ни стало должны перетянуть лорда Трегоннинга на нашу сторону.
Глава 10
Барнаби был прав. Если они станут медлить, Жаклин на самом деле начнут считать убийцей не только матери, но и Томаса, и попытка открыть людям глаза с помощью портрета окажется вдвойне сложной.
Они принялись обсуждать, как лучше поговорить с лордом Трегоннингом.
– Отец был вне себя от отчаяния после смерти мамы. Боль и боязнь разбередить старые раны не дают ему здраво поразмыслить о том, как именно она погибла. И больше всего он опасается, что, если начнет присматриваться слишком пристально, обнаружит, что истинный виновник – это я.
– Но, в конце концов, сейчас речь идет не о вашей матери, а о Томасе.
Джерард взял руку Жаклин и взглянул ей в глаза.
– Пойми, необходимо как можно скорее поговорить с твоим отцом. Сейчас. Когда у всех на устах убийство Томаса. Однако думаю, ты недооцениваешь своего отца. Он уже попытался выяснить причину гибели твоей матери. И сделал все, чтобы убедить меня написать твой портрет.
Жаклин долго раздумывала. Наконец, присмотревшись к Барнаби, который ответил ободряющим преданным взглядом, вызвавшим у нее улыбку, она кивнула:
– Так и быть. Мы пойдем к отцу.
Но сначала они отправились к Миллисент. Вернувшись в дом, они нашли ее бессильно распростершейся в гостиной на шезлонге. Едва до нее донеслись шаги, она мгновенно ожила, но, увидев, кто это, снова обмякла.
– Господи Боже мой, в жизни не видела таких сплетниц! Правда, тем легче было вызвать их на разговор и задать вопросы, над которыми им стоит поразмыслить. Не пришлось даже сообщать о находке тела: они только об этом и говорили.
– Вам удалось заставить их задуматься над тем, кто мог убить Томаса?
– С переменным успехом, – нахмурилась Миллисент, – но, как ни странно, именно Марджори Элкотт прислушалась к фактам, что весьма для нас удачно, поскольку она самая злоязычная сплетница в округе.
– А кто еще приезжал? – полюбопытствовал Джерард.
Миллисент перечислила имена. В списке оказались все местные дамы, с которыми успели познакомиться Джерард и Барнаби.
– Миссис Майлз и Мерайя Фритем так и не осознали того факта, что ни одна женщина просто физически не смогла бы убить Томаса, поэтому Жаклин тут совершенно ни при чем. Миссис Хэнкок и мисс Кертис были более внимательны, как и леди Треуоррен, хотя, боюсь, почтенная дама попросту растерялась. Остальные тоже совершенно потеряли всякий интерес к делу, как только я начала говорить о доказательствах. – Миллисент поморщилась. – Все же это лучше, чем думать, будто я поощряла идиотские теории, которые завладели их умами.
– Спасибо, тетя, – со вздохом кивнула Жаклин. Миллисент фыркнула и погладила племянницу по руке. – Жаль только, что мы не в силах добиться большего.
Печально видеть, как широко распространилась и глубоко укоренилась уверенность в твоей вине, дорогая. Мне кажется, что кто-то ... весьма заинтересованное лицо, надо полагать, специально распространяет эти слухи. Не только сейчас, но все это время. Я спросила нескольких дам, кто, по их мнению, это мог быть, а в ответ получила недоумевающие взгляды и стандартный ответ: "Но ведь всем известно ... "
– Такую твердую убежденность трудно опровергнуть, – покачал головой Барнаби.
– Особенно еще и потому, что все они деликатно отказались уточнить, что именно известно всем.
– Ясно, – кивнул Джерард, садясь в кресло. – Поэтому мы и решили, что следует начинать развернутую кампанию именно сейчас, а не ждать, пока портрет будет закончен.
Миллисент вопросительно воззрилась на Джерарда. Тот с помощью Барнаби изложил план их новой задачи.
– Я тоже согласна, – вмешалась Жаклин. – Как указал мистер Деббингтон, отец уже прилагал усилия разгадать тайну маминой смерти, заказав мой портрет.
– Ты права, – поддакнула Миллисент. – Но, как я уже упоминала, меня здесь не было много лет. Поэтому я не слишком хорошо знаю Маркуса. Однако он любил Мирибель, и не простой любовью. Для него она была солнцем, луной и звездами. Словом, всем на свете. Но и Жаклин он любит. Тот, кто стоит за всем этим, не просто убийца, а еще и негодяй, избравший Жаклин козлом отпущения. Но, кроме того, он поставил и Маркуса в ужасное положение, которое, я уверена, терзает несчастного хуже всякой пытки. Подозревать дочь в убийстве родной матери ... – Миллисент помедлила, прежде чем угрюмо договорить: – Думаю, несчастный Маркус, хоть и не лежит в могиле, тоже стал жертвой этого убийцы.
– Абсолютно с вами согласен! – воскликнул Барнаби, бесшумно аплодируя.
– Значит, договорились? – подытожил Джерард.
– Разумеется, мальчик мой, – согласилась Миллисент.
Джерард и Барнаби дружно кивнули.
– Вот что мы должны сделать, – предложил Барнаби. – Как можно точнее спланировать первый этап нашей кампании.
Они не просто планировали; они отрепетировали каждый шаг, и к тому времени, когда отправились переодеваться к ужину, все было готово.
Первая реплика принадлежала Миллисент.
Все, как обычно, собрались в гостиной. Лорд Трегоннинг присоединился к ним за несколько секунд до появления Тредла. Когда брат поклонился ей, Миллисент поднялась и взяла его за руку:
– Маркус, не могли бы мы с Жаклин поговорить с вами после ужина? Если не возражаете, в вашем кабинете.
Лорд Трегоннинг озадаченно нахмурился, но, конечно, согласился.
Ужин прошел в тишине. Джерард был только благодарен за это: у них оставалось время отточить свои аргументы.
В конце ужина Миллисент, вместо того чтобы увести Жаклин из комнаты, многозначительно взглянула на брата:
– Не угодно ли, Маркус ...
Лорд Трегоннинг встрепенулся, словно возвратившись к действительности.
– О ... да ... да ... Прошу простить меня, джентльмены ...
– Собственно говоря, Маркус, – вмешалась Миллисент, – было бы неплохо, если бы мистер Деббингтон и мистер Адер присоединились к нам: То, что необходимо обсудить, касается и их тоже.
Лорду Трегоннингу нельзя было отказать в сообразительности: переведя взгляд с сестры на молодых людей, он прищурился и коротко кивнул:
– Как пожелаете. Мой кабинет?
Они оставили сгоравшего от любопытства Митчела Каннингема и направились в кабинет графа. Правда, для пятерых там было немного тесно, но стульев хватило на всех.
Как только все уселись, лорд Трегоннинг, снова оглядел собравшихся и обратился к сестре: