- И не спросит. Я прошу у вас прощения, но ваша мать… дурная женщина.
Последующие пять минут Джулио говорил без остановки. О нравах, царящих в салоне Амалии, о душевной слепоте генерала де Сент-Эньяна, о престарелых женихах.
- Это не может быть правдой!
Джулио подошел к Аурелии, взял ее за плечи и впился в ее лицо цепким взглядом своих стальных глаз.
- Неужели мать навещала вас так часто, как вам хотелось?
- Нет.
- Разве по ночам вы не плакали в подушку в холодной келье, думая о том, как вы одиноки?
- Такое случалось.
- У вас были красивые платья?
- Я носила форму пансионерки.
- Тем временем ваша мать обставляла свой салон шикарной мебелью, заказывала туалеты, собирала вокруг себя молодых и богатых бездельников, устраивала вечеринки с музыкой и танцами. Вы молились, а она пела и хохотала, вы поглощали скудную монастырскую пищу и пили простую воду, а она ела спаржу, устрицы, пирожные и вкушала изысканные вина. А теперь она хочет продать вас тому, кто предложит больше денег.
Аурелия беспомощно захлопала глазами, и в мозгу Джулио на мгновение промелькнула мысль о том, не лучше ли ему выбрать девушку, в жилах которой течет кровь, а не вода?
- Что я могу поделать?
- Не подчиняйтесь ей. Выходите за того, кто нравится вам, кто вас по-настоящему любит! - пылко произнес он и мягко добавил: - Я говорю о себе. Разве в ваших глазах я не привлекательнее полковника Пирля, который годится вам в отцы?
Она покраснела и опустила глаза.
- Я не привыкла говорить с мужчинами о таких вещах. Вы сами знаете ответ.
Джулио рассмеялся. Он представил, как подомнет под себя это девственное тело, и в его жилах закипела кровь.
- Хорошо, когда можно обойтись без слов. Вам не придется ничего делать. Просто слушайтесь меня. Я увезу вас, и мы обвенчаемся.
- Родители меня не простят.
- Вы ошибаетесь, потому что плохо знаете жизнь и людей.
Ему было все равно, любит ли его Аурелия или просто склоняется перед более сильной волей. Главное, чтобы она согласилась.
В конце концов Джулио удалось заморочить ей голову: девушка обещала с ним убежать. Однако прежде ему предстояло встретиться с ее матерью.
Джулио явился на свидание бледный от ярости; его зубы были стиснуты, а глаза тщательно избегали взгляда женщины. Амалия ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Она спокойно сняла верхнюю одежду и распустила волосы, которые окутали ее, будто светлое пламя.
- Почему ты не раздеваешься?
- Я неважно себя чувствую.
- Что с тобой? Репетируешь визит к доктору накануне отъезда в Россию?
- У меня в самом деле небольшая лихорадка.
- Ложись в постель, и я мигом тебя вылечу.
Амалия подошла к любовнику и расстегнула его мундир. Джулио понял, что не смеет противиться. Одно слово этой женщины - и вместо легкомысленного Парижа он окажется в жестоких российских снегах.
Джулио решил отомстить ей иначе, выплеснуть свою ненависть иным способом. Он рванул сорочку Амалии, и ткань с резким треском разошлась до самого пояса. В холодных глазах женщины вспыхнул пожар, ее тело бросило в дрожь. Амалия была шальной, горячей и ненасытной, какой - Джулио это чувствовал - никогда не сможет стать ее дочь. И все-таки он ее ненавидел.
Это был чисто плотский, почти механический акт, без малейшего присутствия души и даже страсти. Джулио быстро устал и с нетерпением ждал, когда Амалия попросит пощады, скажет "хватит", но она молчала. До крайности обозленный, он насиловал ее, с каждым движением становясь все более жестоким и грубым, а она отвечала громкими стонами, до крови царапала его спину и больно впивалась зубами в плечи. Наконец Джулио понял, что выдохся и больше не может продолжать. Он откатился от любовницы и, тяжело дыша, распластался на смятой постели.
- Ты ничего от меня не скрываешь? - вкрадчиво произнесла Амалия. Она вовсе не выглядела оскорбленной или утомленной.
- Что я могу скрывать? - устало прошептал Джулио.
- Возможно, ты решил уехать?
- Куда? Я же сказал, что хочу остаться в Париже.
- Со мной?
- Да, - сказал он, желая завершить разговор и отделаться от нее.
Амалия снисходительно похлопала любовника по плечу, а потом вдруг отвесила ему пощечину.
- За сегодняшнее! Впрочем мне нравится, когда люди проявляют искренние чувства, даже если это презрение или злость.
У Джулио перехватило дыхание. Ответить женщине ударом на удар было ниже его достоинства. К несчастью, никто никогда не говорил ему, что иногда бывает честнее дать пощечину, чем втайне измываться над чувствами другого человека.
Он решил, что Амалия может что-то подозревать, но откуда? Возможно, стоило повременить с бегством, однако Джулио не мог ждать.
Она больше не приглашала его на вечера, однако он нашел способ отправить к Аурелии посыльного в тот день, когда ее матери не было дома. Нетерпение вынудило его стать красноречивым даже на бумаге, и теперь он ждал девушку в карете возле часовни Сен-Жозеф на улице Монмартра. К тому времени, как Аурелия скользнула в экипаж, он куда больше думал о том, что таким образом раз и навсегда отомстит Амалии, чем о любви к ее дочери.
Аурелия что-то испуганно лепетала. Она сознавала, что совершает нечто неслыханное и запретное, и не совсем понимала, зачем это делает, она вела себя как овца, которую вдруг потащили из стада на крепкой веревке.
Джулио глянул на ее бледное, покрытое веснушками личико, обрамленное вялыми прядями светло-рыжих волос, и подумал о том, не лучше ли было бы взять на содержание гризетку. Это недорого стоит и не дает повода к скандалам. Эти девушки, наводняющие мастерские белошвеек и портних, привязчивы и милы и не требуют слишком многого.
Однако он и сам был беден, к тому же всецело зависел от генерала Сент-Эньяна и его хитроумной жены.
Кучер тронул лошадей, но не успел экипаж покатиться по улицам, как дверца распахнулась, и Джулио увидел Амалию и генерала.
Амалия выглядела неузнаваемой: гладко причесанная, в темной накидке, сосредоточенная и серьезная. Прежде казавшиеся бесцветными глаза де Сент-Эньяна метали молнии, его челюсть налилась тяжестью и дрожала, а пальцы были стиснуты в кулаки.
- Так я и думала! Неужели ты решил, что сможешь обвести меня вокруг пальца? - с удовлетворением произнесла Амалия. Ее голос звучал спокойно, однако взгляд пылал жаждой мести.
- Что это означает! - воскликнул генерал. - Куда ты вознамерился везти мою дочь!
- Я решил обвенчаться с ней, потому что я ее люблю, - с достоинством произнес Джулио.
Амалия презрительно расхохоталась.
- Ты не способен любить! Что для тебя красота и добродетель, не подкрепленные звонкой монетой!
Аурелия сжалась и закрыла лицо руками, а после бросилась к матери с мольбой о прощении. Та не стала отталкивать дочь; привлекла к себе и принялась поглаживать ее плечи.
- Ты немедленно отправишься на войну! - закричал генерал и схватил адъютанта за шиворот, намереваясь вытащить его из кареты как щенка, однако тот перехватил его руку и оттолкнул.
Джулио видел, как с треском рушится все, что ему удалось создать и чего удалось добиться за это время, но в этот миг он не мог сожалеть о картонном, пропитанном фальшью мире.
- Делайте со мной, что хотите, мне не будет хуже, чем вам, человеку, который мало что женился на шлюхе, так еще и оказался у нее под каблуком! Разуйте глаза, генерал, все это время я спал с вашей женой!
Амалия негодующе вскрикнула.
- Он лжет, Жиральд, он лжет! Разве я способна связаться с таким ничтожеством!
Услышав это, Джулио закусил удила. Он желал уничтожить эту женщину, втоптать ее в грязь.
- У нее родинка на бедре, похожая на цветок; как думаете, откуда я могу об этом знать?!
Он ожидал, что де Сент-Эньян набросится на него с кулаками, попытается убить, но случилось иное. Все, что любил этот мужчина, ради чего воевал, для чего жил, внезапно утратило значение, перестало существовать. Джулио увидел совершенно пустое выражение лица, лишенные блеска глаза, трагически опущенные уголки губ - посмертную маску на лице живого человека. Генерал Сент-Эньян молча развернулся и пошел прочь, медленно переставляя ноги, так, будто двигался во сне.
Аурелия стояла на мостовой, вся в слезах, пошатываясь, как былинка, Амалия, теперь по-настоящему напуганная, ломала руки, не зная, бежать ли за мужем или оставаться на месте. Однако Джулио знал, что она переживет любое потрясение, как знал, что только что погубил душу человека, который привечал его, как собственного сына.
Каждое утро на рассвете Кармина будила Орландо, после чего они с сыном брали корзину и тележку и отправлялись на рынок за продуктами. Огромное солнце над горизонтом было кроваво-красным. На фоне раскаленного шара и розовых небес силуэты летящих птиц казались вырезанными из черной бумаги.
Орландо бежал с тележкой вприпрыжку; Кармина едва поспевала за ним. Он был еще мал и воспринимал работу, как игру, вместе с тем стал достаточно большим для того, чтобы задавать серьезные вопросы. Например, о том, кто его отец и где он сейчас. Именно тогда Кармина поняла, какую ошибку совершила, пытаясь внушить Винсенте Маркато, что Орландо - его сын. Теперь она не допускала и мысли о том, чтобы этот человек назвался отцом ее мальчика.
Кармина сказала Орландо, что его отец погиб на войне. К несчастью, вдовство и сиротство на Корсике были привычным делом.
Мать и сын нагрузили корзину и тележку рыбой, молоком, сыром, фруктами и зеленью и не спеша шли обратно, как вдруг Кармина заметила женщину, в которой было что-то знакомое. Она шла, словно не видя дороги, за ее спиной болталось ружье, которое, в отличие от ее поношенной, местами дырявой одежды, выглядело совершенно новым.
Кармина оглянулась ей вслед, потом догнала и взяла за рукав.
- Тетушка Беатрис? Я Кармина. Была служанкой в доме Леона Гальяни.
Взгляд Беатрис прояснился.
- Тебя прогнала Сандра?
- Да, - ответила Кармина, опасаясь, как бы Беатрис не сказала что-либо лишнее при Орландо, поспешно добавила: - Это мой сын. Его отец погиб на войне.
Беатрис согласно кивнула, но в ее усмешке мелькнуло понимание.
- Теперь ты живешь в Аяччо?
- Да. А вы? Что привело вас сюда?
- Я не знаю, зачем пришла в этот город. Просто мне надоело жить в доме, который напоминает могилу.
- Несколько лет назад я видела вашу дочь. Она была жива и здорова.
- Мне сказали, Орнелла в Париже. Не знаю, что она там делает. Я сама виновата, потому что прогнала ее из дому, - голос Беатрис звучал устало, равнодушно и вяло.
- А ваш сын?
Взгляд женщина ожил и вновь потух. Она повела плечом, на котором висело ружье, и сухо произнесла:
- Прошло пять лет, но он не вернулся. Значит, его уже нет в живых.
- Иногда люди возвращаются и через двадцать лет.
- В таком случае нас будет разделять целая жизнь, и я никогда не смогу вернуть ему то, чего когда-то не дала.
- Где вы будете жить? - спросила Кармина.
Она сочувствовала этой женщине. Беатрис производила впечатление человека, который совершенно напрасно прожил свою жизнь.
- Я об этом не думала.
- Я превратила дом моего хозяина в гостиницу. Могу дать вам комнату.
- Мне нечем заплатить.
- Я не возьму с вас денег - ведь мы из одной деревни.
Они пошли рядом вдоль берега. Орландо толкал тележку - эту работу он не доверял никому. Женщины не разговаривали - ветер все равно унес бы слова в море, - однако обе чувствовали, что их начинает сближать некое молчаливое понимание. Обе были служанками в доме Гальяни, и обе одинаково пострадали. Только первый ребенок Беатрис умер, тогда как сын Кармины был единственной надеждой ее одинокой жизни.
Очутившись дома, Кармина отправила Орландо играть, а сама принялась разбирать продукты. Беатрис присела возле кухонного стола. Ружье она поставила в угол, так, чтобы иметь возможность не спускать с него глаз. Кармина вновь пожалела женщину, единственной опорой которой была эта страшная штука.
- Мне нужны помощники, мы с Орландо не справляемся. Я могу оставить вас здесь. Вы умеете готовить? Или, может быть, согласитесь убирать комнаты?
Беатрис не ответила. Она долго сидела молча, о чем-то размышляя, потом сказала:
- Твой мальчик от кого-то из сыновей Гальяни?
Руки Кармины, перебиравшие зелень, взметнулись, как птичьи крылья, и замерли. Она тяжело вздохнула и потупила взор. Перед Беатрис ей не пристало лгать.
- От среднего, Джулио.
- Неудачный выбор.
- Неважно. Прежде я жалела о том, что это случилось, а теперь нет. В Орландо вся моя жизнь.
- Он не знает правды об отце?
Кармина мотнула головой, смахнув с лица непокорную прядь. В иные моменты жизни она не собиралась себя щадить.
- Я не могу ему сказать. Он дитя не любви, а разврата.
Беатрис посмотрела не нее неожиданно мягким взглядом, и в ее голосе прозвучали непривычные нотки понимания и сочувствия:
- Не бери в голову. Что сделано человеком, то дозволено Богом. На свете существует много людей, чьи родители провели вместе всего одну ночь, и которые никогда не знали даже имени того, от кого были зачаты. Возможно, когда-нибудь ты выйдешь замуж, и у мальчика появится отец.
Кармина покачала головой.
- Едва ли я смогу найти себе мужа. Слишком многое придется объяснять.
- Если мужчина будет тебя любить, объяснять ничего не придется, - твердо произнесла Беатрис.
- Так было с вами?
- Да, со мной и с Симоне.
- Правда, что его убил Леон Гальяни? - решилась спросить Кармина.
- Леон Гальяни тут ни при чем. Все, что я потеряла, я потеряла по своей вине.
Прошло несколько недель. От Беатрис не было никакого толку. Она ничем не занималась, только ела, спала, бродила по берегу и иногда разговаривала с Карминой. Последняя, случалось, думала, не нанесет ли присутствие Беатрис, человека, для которого, по-видимому, не существовало преград в виде уважения к кому-либо или страха перед чем бы то ни было, урон репутации гостиницы. Здесь останавливалось много приезжих с материка, которым мог не понравиться вид неопрятной угрюмой женщины с настороженным взглядом. И все же Кармина не могла выгнать Беатрис или хотя бы намекнуть на то, что пора освободить комнату.
Под вечер Кармина обыкновенно чувствовала себя смертельно уставшей и все же не сразу ложилась спать. Случалось, она стояла возле окна, смотрела на горизонт и размышляла о разных вещах. Например, о ветре. О том, что людям, живущим на острове, всегда приходится бороться с ним, хотят они этого или нет. О море, которое обладает свойством смывать и уносить печали и без конца напоминает человеку о вечном движении. А еще о том, как причудливо устроен белый свет, где даже капля воды или песчинка способна превратиться в целый мир. У Кармины впервые появились мысли о том, что и она сама кое-что значит в этой жизни.
Об этом свидетельствовали не столько щедрые чаевые, сколько улыбки постояльцев и их похвалы. Уважение для нее значило больше, чем глоток воды для мучимого жаждой путника.
Кармина собиралась задернуть занавески, как вдруг заметила человека, вид которого поверг ее в дрожь, хотя он имел полное право войти в этот дом и сделать все, что заблагорассудится.
Винсенте Маркато так давно не появлялся в Аяччо, что порой Кармина забывала о том, что он вообще существует!
Она охотно показала бы ему хозяйственные книги, рассказала о том, кто живет в комнатах. Она была не готова к другому: обнажить перед ним душу и тело, лечь с ним в постель и в очередной раз солгать, что Орландо - его сын.
Кармина задрожала, словно от холода, и набросила на плечи шаль. Она спустилась по лестнице с лампой в руках. Винсенте стоял на пороге и смотрел на нее снизу вверх. В его облике по-прежнему угадывалось что-то хищное - жесткая складка вокруг губ, красноватые прожилки в глазах. Он был все также щеголевато одет: суконный фрак шоколадного цвета со стальными пуговицами, модного полувоенного покроя белый пикейный жилет, серебряная булавка в галстуке, светлые панталоны, высокие сапоги для верховой езды.
- Забавно, - произнес он вместо приветствия, - я услыхал о твоих успехах прежде, чем ступил на берег. Вижу, ты не теряла времени даром и заработала для меня немало денег!
Только теперь Кармина поняла, почему изменила обстановку комнат. Она желала перечеркнуть прежнюю жизнь, избавиться от былых ошибок, хотела сделать то, что не дозволено никому.
Они поднялись наверх. Кармина принялась рассказывать о гостинице, говорила сбивчиво, быстро, стараясь не замечать иронии в усмешке хозяина и похоти в его взгляде.
- Ты поменяла обстановку. А где прежняя мебель?
- Стоит в сарае. Я попросила обернуть ее мешковиной - думаю, ничего не испортилось и не пропало.
- Я рад, что моя гостиница приносит доход.
Винсенте произнес это так, словно он, а не она целыми днями носился по лестницам, варил, подметал, перестилал постели. Словно безраздельно владел не только этим домом, но и самой Карминой.
- Вы сможете забрать деньги, - сказала она.
- Я человек не жадный. Оставь сколько нужно для своего парня. Мой он или не мой - других мне пока что никто не родил.
- Как поживает госпожа Бьянка?
- Отлично. В Тулоне пригодилось все, чему я ее научил, на что потратил деньги: умение одеваться, музицировать, говорить по-французски. Я заставил ее открыть модный салон на столичный манер, и там познакомился со многим влиятельными людьми. Красота моей жены служит огнем, на который они слетаются, как мотыльки.
Кармина позвала хозяина вниз, сказав, что подаст ему ужин. В этот поздний час в большой комнате с длинным столом и скамьями, которая служила столовой, никого не было. Молодой женщине хотелось поскорее покинуть тесную комнатку, где она не смогла бы ни вырваться из рук Винсенте, ни убежать.
Они спустились на первый этаж. Кармина поставила лампу на стол и пошла за едой. Над морем догорал закат. Стены помещения казались кроваво-красными, словно измазанными кровью. На этом фоне черная тень, отбрасываемая фигурой Винсенте, выглядела особенно зловеще.
- Вы приехали, чтобы узнать, как идут дела? - спросила Кармина, присаживаясь к столу и глядя на то, как он ест. Ей было необходимо выяснить главное.
- Да, я приехал, чтобы узнать, все ли здесь в порядке, а заодно навестить тебя. Я соскучился по твоему телу.
Кармина старалась, чтобы голос не дрожал:
- Простите, синьор, я не могу. Я выдаю себя за вдову, и люди мне верят. Я хочу жить как порядочная женщина.
Винсенте расхохотался.
- Ты можешь выдавать себя за кого угодно: уговор остается уговором. Вспомни, что я сказал, беря тебя в дом: твоя основная обязанность - делить со мной постель.
- Я не хочу, и я… не буду с вами спать.
Во взгляде мужчины появилась угроза. Он резко отодвинул тарелки и произнес:
- Что ты сказала?
Внезапно Кармина ощутила жажду сопротивления, такую сильную, что у нее потемнело в глазах. Это был тот случай, когда желание оказывается сильнее человека, сильнее страха и всех доводов разума.