А вот и Ник, когда ему исполнилось шестнадцать. Томазина торопливо убрала рисунок. Она не хотела думать о Нике ни сейчас, ни вообще. Не задержался у нее в руках и портрет его отца. Зато она долго вглядывалась в Джона Блэкберна. В сорок лет он сохранил густые волосы. Глаза у него умные, и нижняя губа полнее верхней, что придавало его улыбке чувственный оттенок. Вряд ли Томазина часто виделась с хозяином поместья, но теперь она вспомнила, что он был высокий, длинноногий и, кажется, голубоглазый – как Фрэнси.
Рисунки навеяли на нее грусть, тем более что она собиралась навсегда распрощаться с Кэтшолмом. Она возьмет их с собой. Они будут напоминать ей о здешних местах. Одного она не понимала: почему матушка спрятала их здесь, а не забрала с собой в Лондон.
В ящичке оставались три листка, и она достала их, не подозревая об их будущем значении в ее жизни. На первом был Рэндалл Кэрриер. На втором – нелицеприятный портрет Ричарда Лэтама, которого Лавиния изобразила презрительно усмехающимся. А на последнем была сама Томазина. Улыбаясь, Томазина стала разглаживать лист бумаги, едва взглянув на надпись, потому что заранее знала, что там должно быть написано. Однако, смутившись тем, что заметила две строчки, а не одну, Томазина прочла их – и не поверила собственным глазам.
Лавиния аккуратно вывела каждую букву, так то ошибиться было невозможно:
Томазина в возрасте десяти лет. Моя старшая дочь.
5
– Старшая… – прошептала Томазина.
Она была неприятно поражена, однако уже нельзя было сделать вид, что она не видела этого слова.
Чуть позже она стала смотреть на него с удовольствием. Оно значило, что у нее есть семья. Сестра. И не просто сестра, а родная сестра! Лавиния Стрэнджейс произвела на свет еще одну дочь. И если Томазина – старшая, значит, она должна быть младшей.
Она… Кто?
Томазина зажала рот тыльной стороной ладони. Вот ужас-то. Как ее найти? Лавиния Стрэнджейс жила в Кэтшолме без мужа, следовательно, любая девочка младше Томазины могла быть ее незаконнорожденной сестрой.
Рождение такого ребенка всегда окружено строжайшей тайной. Наверное, девочку отдали кому-нибудь, и требование Лавинии помочь ей теперь уже невыполнимо…
Томазина все еще размышляла над своим открытием, когда в дверь постучали. Она было решила не откликаться, но вспомнила, что дверь не заперта.
– Сейчас! – отозвалась она, поспешно пряча свои находки и материнскую книгу в потайной ящик.
Вербурга Клейтон ждать не пожелала. Едва Томазина поднялась, чтобы открыть дверь, как она вошла в комнату. Прижав палец к губам, она посмотрела в окно на фасад господского дома, закрыла ставни и зажгла свечу.
Комнату заполнило тихое бормотание вперемежку со старческим шарканьем. Она потирала руки и заглядывала во все углы с любопытством, граничившим с наглостью.
Томазина не знала, что ей делать со старухой, и чувствовала себя неважно наедине с ней. Вербурга была подругой Лавинии. Из всех обитателей Кэтшолма, похоже, только она могла знать о судьбе младшей сестры Томазины.
– Рада тебя видеть, Вербурга. Я с самого начала хотела с тобой поговорить без чужих ушей.
– А?
Бормотание стихло. Когда же Томазина заглянула в ее блестящие глаза, она усомнилась в безумии старухи.
– Вербурга, я хочу с тобой поговорить.
– Надо было остаться на поляне.
– Это ты бежала за мной по лесу?!
Вербурга, не отвечая, вновь забормотала на одном ей известном языке. Она осмотрела вещи, которые Томазина достала из сундука.
– Лавиния, ты не можешь нас покинуть.
– Томазина. Я – Томазина.
Изобразив удивление, Вербурга огляделась.
– Это спальня Лавинии Стрэнджейс.
Томазина вздохнула. Зачем Вербурге надо было обряжаться в плащ и бежать за ней в лес? Даже если спросить, ответа она все равно не дождется. Вербурга говорит только то, что хочет.
– Теперь я очень жалею, что убежала, но я тебя тогда не узнала.
Вербурга не обращала на нее внимания.
"Но если бы я не убежала, – подумала Томазина, – я бы не наскочила на Ника в саду. Если бы мы с ним не поцеловались и не поругались, я бы не побежала укладываться и не нашла бы рисунки. И не знала бы, что у меня есть младшая сестра."
Томазина опять вздохнула. Сегодняшний день заставил ее усомниться в том, что человек – хозяин своей судьбы.
Старуха молча стояла посреди комнаты. Потом подняла правую руку и ткнула в Томазину пальцем.
– Ты не должна уезжать. Ты не зря тут. Что тебе рассказала мать?
Отпрянув от нее, Томазина все же заметила, как хитро сверкнули ее глаза, и сердце у нее забилось сильнее.
– Она послала меня помочь моей сестре.
Вербурга одобрительно кивнула. Неожиданно она превратилась в совершенно разумную женщину, способную разговаривать как все нормальные люди.
– Ты ее знаешь, Вербурга? Как ее зовут? Кто ее отец?
Морщинистое лицо Вербурги преисполнилось важности, когда она уселась на сундук и, старая, как здешние горы, вновь принялась молча осматривать комнату. Томазина чуть не закричала от отчаяния.
– Моя родная сестра, Вербурга, я хочу ей помочь!
Старуха улыбнулась в ответ. Это была улыбка сумасшедшей. Никакой хитрости уже и в помине не было. Наконец она пробормотала два слова:
– Сестра-монахиня.
– Нет. Моя сестра. Родная сестра!
– Сестра-монахиня, – повторила Вербурга. И расхохоталась, словно услышала добрую шутку. – Женских монастырей в Англии больше нет. – И опять она забормотала что-то несусветное о монашенках, священниках и Бог знает о чем еще. – Но есть те, кто блюдет старые обычаи. Ты это знаешь, Лавиния.
Томазина опять поправила ее. Неудивительно, что миссис Марджори не доверяет Вербурге. Старуха не совсем в своем уме. Иногда, правда, разум к ней возвращается, но ненадолго. Стоило Томазине прийти к такому выводу, как старуха спросила ее:
– Где ее книга?
– Чья? Мамина?
– Она одна. Мамина?
Томазина хотела было спросить, не она ли побывала у нее в комнате и оставила книгу открытой, но побоялась вернуть ее опять в сумеречное состояние души. У нее есть дела поважнее, чем книга Лавинии: она должна узнать, где ее сестра.
– Лавиния Стрэнджейс была большой искусницей, – сказала Вербурга.
Томазина была уверена, что она все соображает, пока старуха вновь не рассмеялась каркающим смехом.
– Пожалуйста, Вербурга, скажи, что сталось с моей сестрой!
– Никто лучше Лавинии не может готовить зелья. Большая искусница. Большая искусница, а?
Старуха постучала ногами по сундуку и вопросительно сверкнула глазами на Томазину.
– Да, матушка была большой искусницей, – ответила она.
Признание вышло горьким. Лавиния знала, как утишить боль в ногах, но чего ей это стоило? Она все время должна была увеличивать дозы. Ей требовалось все больше ее зелий, и Томазина не сомневалась, что в конце концов она сама себя ими убила.
– Где книга Лавинии?
Томазина заглянула в хитрые старые глаза и задумалась. В их разговоре подразумевалось гораздо больше, чем она догадывалась, и книга Лавинии тоже играла тут свою роль. Хорошо, что она успела ее спрятать.
– Она в надежном месте. Я не могу взять ее сейчас.
Вербурга завыла.
– Ты больна?
Вой становился все громче. Томазина поняла, что Вербурга думает, будто книга потеряна, – значит, это не она читала ее. Томазина не знала, что подумать, но она искренне сожалела, что расстроила беднягу.
– Я ее принесу.
Вой стих. Вербурга с сомнением уставилась на Томазину.
– Я тебе ее потом покажу, если ты ответишь на мои вопросы.
Вербурга ждала. Тщательно подбирая слова, Томазина сказала:
– У мамы был любовник после смерти батюшки. Я знаю, что она родила незаконную дочь, мою единоутробную сестру.
– Стыдно рожать ублюдков.
– Вот-вот! Матушка, верно, спрятала ребенка. Она ведь была умницей. И у нее были друзья. Она куда-то отослала девочку, да? Вербурга, моя сестра в деревне? Ее считают дочкой йомена?
Вербурга все еще сидела на сундуке, выбивая дробь на передней стенке.
– Лавиния умница. Ни один мужчина с ней не сравнится.
– Пожалуйста, Вербурга, помоги мне! Я зря сюда приехала? А куда тогда?
– Томазина, ты не должна уезжать.
– Значит, она здесь?
– Нам нужна книга.
– Хочешь получить ее в награду за ответы? Или ты меня не понимаешь?
Вербурга расплылась в улыбке, предоставляя Томазине выбирать тот ответ, который ей больше по вкусу.
– Я не уеду, Вербурга. Кто-то в Кэтшолме или в Гордиче должен был помочь Лавинии. Если девочка не умерла, она наверняка тут или в одном из других поместий Блэкбернов. – Томазина не сводила глаз с Вербурги, не понимая, в своем она уме или нет. – Джон Блэкберн – отец ребенка?
Вербурга снова что-то забормотала, не обращая внимания на вопрос Томазины.
Томазина вспомнила портрет Джона Блэкберна. Красивый, властный. Лавиния наградила его улыбкой, при виде которой женщины задумываются о темных спальнях. Разве не Блэкберн платил ей все эти годы? Не похоже на вознаграждение гувернантки.
Пытаясь пробиться к разуму старухи, Томазина стала размышлять вслух:
– Сестра младше меня. Наверное, она родилась до падения матушки. Значит, сейчас ей может быть от десяти до двадцати. Иокаста Кэрриер не в счет, но кандидаток все равно хоть отбавляй. Может быть, Агнес?
Вербурга насторожилась.
– Ты меня слышишь, Вербурга?
– Она идет.
Констанс Раундли ворвалась в комнату, даже не подумав постучать. Она не обратила никакого внимания на Томазину и направилась прямо к Вербурге.
– Вот ты где, старая карга! Сколько раз я тебе говорила не болтаться по дому?
– Она мне не мешала.
Констанс удостоила Томазину быстрым взглядом.
– Не выгораживайте ее, а то она Бог знает что еще натворит.
Вербурга переводила взгляд с одной на другую и хмурилась в растерянности.
– Лавиния! Где Лавиния? Она оставила вместо себя дочь.
– Оставила, оставила. – Констанс схватила старуху за руку и потащила ее вон из комнаты. – Мы уходим, Вербурга. Попрощайся с мисс Стрэнджейс.
– Всего доброго. Доброй ночи. Доброе утро.
Дверь за ними захлопнулась, и Томазина вновь осталась одна в бывшей спальне своей матери. Она еще долго слышала бормотание Вербурги, постепенно стихавшее в коридорах господского дома.
Марджори не нравилось, что ее сын нервничает. Она не сомневалась, что страда идет как надо, а то и лучше, чем когда управляющим был ее муж. Даже погода помогала Нику.
Он пришел, когда она уже легла в постель, но еще долго мерил шагами комнату. И вдруг ударил кулаком по оконной раме. Окно с треском открылось, и наступила тишина. Ей легко было представить, как он стоит в лунном свете, жадно глотая ночной воздух. Потом он наверняка поднял голову и стал смотреть в сторону Кэтшолма.
У нее даже мысли не возникло вылезти из теплой кровати, как ее ни одолевало любопытство. Пусть мужчина побудет один, если ему так хочется. Было время, когда ей хотелось понять, но она не понимала его отца.
Иокаста зашевелилась в постели и встала. Потом ее шаги зазвучали на лестнице. Обрадовавшись, что видит отца, она бросилась ему на шею.
– Ты не пришел к ужину. А мы тебя ждали!
– Я сказал, что постараюсь. Но не получилось.
Медленно, чтобы поменьше шуметь, Марджори подвинулась к краю кровати, которую делила с внучкой, и потянулась за шалью. Она хорошо слышала, о чем говорили внизу.
– Я скучала по тебе! Мы все ждали и ждали тебя, пока у меня в животе не забурчало так, что соседи, наверное, услышали. Бабушка заставила меня поесть.
– А иначе ты бы голодала?
– Голодала.
Марджори спустилась вниз и увидела улыбающегося сына, который, обхватив дочь за талию, поднимал ее вверх и заглядывал ей в глаза. Сделав вид, что Иокаста слишком тяжела для него, он как будто чуть не уронил ее и, усадив благополучно на скамью, надавил ей пальцем на кончик носа.
– Вот так-то, мисс. Быстро в постель! Уже поздно.
– Ты тоже давай в постель!
– И я тоже, только немного попозже.
– Ник, послушайся совета дочери!
– Сейчас, мама. Вы обе идите. Жаль, что я вас разбудил.
– Беги наверх, Иокаста.
– Я совсем не хочу спать! – Иокаста прикрыла рот ладошкой, чтобы Ник не видел, как она зевает. На бабушку она не обращала внимания. – Ты ужинал с мисс Стрэнджейс?
Ник потемнел лицом, но ненадолго, так что даже Марджори не поняла, показалось ей это или нет.
– Ты знакома с мисс Стрэнджейс?!
– Она такая красивая!
– Откуда ты знаешь? – спросил он, заглядывая ей в лицо, а потом внимательно посмотрев на мать.
– Мы вчера были вместе в церкви. Она сидела рядом с нами. Она мне очень понравилась. Если ты ужинал с мисс Стрэнджейс, тогда я на тебя не в обиде.
Ник поцеловал дочь в лоб и, тихонько шлепнув, подтолкнул к лестнице.
– Иди в постель. Завтра я буду ужинать с тобой. Даю слово.
Он подождал, пока девочка скрылась из глаз, и сразу на щеках его вспыхнул горячечный румянец. Марджори, повернувшись к нему спиной, подошла к окну и закрыла его. Она помедлила, не зная, закрывать ли ставни. Луна светила ярко, посылая на землю свои колдовские лучи.
– Ты очень поздно сегодня.
– Лучше расскажи, как вышло, что Томазина Стрэнджейс очаровала мою дочь?
– Мы встретились случайно. По дороге в церковь. Ты против?
– Я не хочу, чтобы она даже приближалась к моей дочери! К счастью, она скоро уедет. А пока я не потерплю… случайные встречи.
– Почему ты так расстроился?
– Ты знаешь, кем была ее мать.
Марджори открыла рот, но ничего не сказала.
Она многое знала о Лавинии Стрэнджейс, и подумала, что Ник вспоминает то же самое; но не могла ни о чем спросить его, не выдав себя гораздо больше, чем ей хотелось бы.
– Ну, мадам?
Марджори раздраженно сказала:
– Я тебе уже говорила, что Томазина только внешне похожа на мать!
– Я не хочу рисковать своей дочерью! Не хочу, чтобы Иокаста встречалась с Томазиной Стрэнджейс. Мама, ты меня слышишь? Оставь свои мечты. Томазина никогда не будет твоей невесткой!
Марджори вздохнула, глядя, как Ник идет по лестнице наверх в свою спальню. Не имело смысла ему что-нибудь втолковывать – по крайней мере, когда он так упрямо выпячивает подбородок.
Спать ей не хотелось. Она достала кружку, налила себе эля и взяла хлеба. Ник заронил ей в душу сомнение.
В том, что Лавиния Стрэнджейс начала делать в Гордичском лесу, не было ничего дурного. Даже Марджори с удовольствием участвовала в тогдашних сборищах, но потом благоразумие все-таки взяло в ней верх. То одно менялось, то другое, потом Элис… А вскоре и сама Лавиния чуть не погибла и уехала.
Она опять вздохнула и присела к очагу. Она всегда знала, что ничто не кончится с отъездом Лавинии в Лондон. Стоит только чему-нибудь начаться, потом попробуй останови… Ей даже не хотелось думать о том, что сейчас творится в Гордичском лесу.
А в Кэтшолме муки Томазины вылились в ночной кошмар. Не зная, что в изножии стоит и наблюдает за ней темная фигура, она крутилась и вертелась, бормоча что-то в испуге, как это было много лет назад в соседней комнате.
…Девочка проснулась от приглушенных голосов. Кто-то ссорился. Она была больна, и горячка еще изводила ее, но ей вдруг стало так страшно, что она вскочила с кровати и открыла дверь.
На балконе, не подозревая о ее присутствии, два человека угрожали друг другу. Томазина не разбирала слов, но в одной из фигур узнала свою мать и поняла, что говорившие не испытывают друг к другу добрых чувств.
Больше никто не жил в южном крыле, и некому было помочь матери, когда собеседник взмахнул рукой и столкнул ее вниз.
Лавиния закричала.
Томазина тоже.
Во сне она видела, как подбежала к перилам и посмотрела во двор. Мать лежала неподвижно, и девочка подумала, что она умерла. Ноги у нее были неестественно подвернуты, и по камням растекалась кровь.
Не в силах сделать ни шагу, Томазина посмотрела на того, кто столкнул ее мать. Он вышел из тени, приблизился к ней, и она сквозь слезы смотрела туда, где должно было быть его лицо.
Вместо него она увидела маску Смерти…
Сдержав крик, Томазина проснулась вся в поту. На мгновение ей показалось, что Смерть преследует ее наяву.
В изножье ее кровати кто-то шевельнулся и пересек узкую полосу лунного света, льющегося в открытое окно.
Тень исчезла, словно ее не было.
"Мне все привиделось, – убеждала себя Томазина. – Никого не было. И никто еще не умирал от ночных кошмаров".
Однако легче ей не стало, тем более что она вспомнила, что закрыла окно, прежде чем лечь в постель.
Ричард Лэтам рвал и метал, когда по его приглашению на другой день Фрэнси Раундли вошла большую залу.
– Почему ты не начала украшать дом?!
– Еще много времени.
– Всего пять дней! А я хочу, чтобы были гирлянды, цветы, свежие половики.
Фрэнси промолчала. Она устала от его придирок. Лэтам подошел к ней и ухватил ее двумя пальцами за подбородок – так, что она поморщилась от боли.
– Ревнуешь, милочка? Неужели ты такая дура, что думала, будто я женюсь на тебе? Вместе с Констанс я получу все владения Раундли и Блэкбернов.
– Пока я жива, ты не получишь ничего из владений Блэкбернов. И не получишь мою вдовью треть владений Раундли.
– Правильно. Подумай об этом, Фрэнси. И веди себя хорошо.
– Ты меня убьешь, Ричард?
– Зачем? Я вполне справлюсь с тобой в постели.
Он прищурился и еще сильнее сжал пальцы, прежде чем отпустить ее.
– Я отдалась тебе по любви.
– А своему новому любовнику? Почему ты легла с ним?
Она отпрянула, изумившись и не зная, что ответить.
Поняв, что она ничего не отрицает, он разозлился еще больше.
– С кем ты меня обманываешь, Фрэнси? С моим братом? Или с занудой Ником Кэрриером? Или нашла себе какого-нибудь крестьянина?
– Ни с кем, Ричард. Никого у меня нет, кроме тебя.
Она хотела прижаться к нему, но он оттолкнул ее.
– С кем, Фрэнси? Клянусь, это управляющий! Ты всю жизнь знаешь Ника Кэрриера и ведешь себя с ним как с равным. Ты даже разрешила ему звать тебя по имени! Вполне логично думать, что ты зашла и дальше.
– Говорю тебе, только ты один имеешь право на мою постель!
Горделиво выпрямившись, она выдержала его взгляд, и он подумал: "Чем черт не шутит, может, эта дура и не обманывает". Он улыбнулся и крепко прижал ее к себе.
– Не бойся. Когда я женюсь, я тебя не оставлю. Но ты должна устроить самую пышную свадьбу, какой еще не было в нашем графстве. Ты меня понимаешь?
– О да! Отлично понимаю.
Уверившись, что она все сделает как надо, лишь бы он бывал иногда в ее постели и даровал ей долгую жизнь, он улыбнулся: "Придется потерпеть несколько месяцев, а потом… несчастный случай".
– Пойдем в кроватку, радость моя.