– Вы думаете, богатство мне с неба упало? Думаете, когда отец выгнал меня из дома, я был так же богат, как сейчас? Я умирал от голода в английских доках, пока, наконец, меня не подобрала одна китобойная шхуна. Кем я только не был – грузчиком, матросом, цирюльником, циркачом… Меня выворачивало наизнанку от тифа, морской болезни, тропической лихорадки и малярии. Но у меня было желание выжить и выбиться в люди. Я знал, что я умнее других, и я сумел это использовать.
Я слушала его, поражаясь все больше.
– Почему же вас занесло так далеко от Франции? Что плохого вы сделали отцу?
– Плохого? Да ничего. Просто у меня была гордость – если угодно, гордость истинного буржуа. А он хотел, чтобы я стал дворянином, даже отдал меня в военную школу Сен-Сир… Туда я попал, разумеется, благодаря деньгам, так как из коллежа меня выгнали еще до экзаменов. Ну а со своими сокурсниками-аристократами я никогда не мирился, как, впрочем, и с их высокомерием. Вскоре меня исключили за ножевую драку.
– С одним из аристократов?
– Да. Я чудом не попал в тюрьму. Потом отец хотел, чтобы я всю жизнь скоротал за конторкой приказчика в его скучной фирме по производству дрянных шелков… Я, разумеется, сопротивлялся. В результате в восемнадцать лет оказался на улице.
Он усмехнулся, но его лицо оставалось мрачным.
– Я всего добился сам, дорогая, и горжусь этим. Я не стал аристократом, и это тоже повод для гордости. Большинство людей я презираю – они пигмеи, способные либо подчиняться, либо грабить, собираясь в стаи: так безопаснее. О, а сколько раз пытались ограбить меня! И именно тогда, когда я был один и мне стоило многих усилий защитить свои жалкие деньги. Но я научился умело защищаться… Я дрался с одним мерзким испанцем на корабле, когда он вздумал оттереть меня от капитана и выбросить за борт, я дрался с индейцами, с пиратами, с кубинскими плантаторами, я жил в окружении свирепых собак, которых завел, чтобы охранять свою землю… И только когда мне удалось провернуть дельце с облигациями Соединенных Штатов, я смог нанять себе людей, которые должны были меня защищать. С тех пор приключения мои кончились и все пошло как по маслу.
Клавьер вдруг улыбнулся мне – открытой, искренней, веселой улыбкой, которой раньше я у него не замечала.
– Вот почему вы так восхищаете меня, дорогая. Вы женщина, но вы защищаетесь не хуже меня. Мне было интересно следить за вами. И когда я увидел вас там, на набережной Сен-Луи, и понял, чем вы задумали заняться, чтобы заработать денег, я подумал: "Клавьер, вот женщина, которой ты не стоишь и мизинца и которой будешь восхищаться всю жизнь!" Это так, моя дорогая. Ваше мужество достойно всякой похвалы. И когда я это понял, мне пришлось признаться самому себе в поражении. Теми способами, которые я применял, мне не победить вас, сударыня.
Волна гнева поднялась у меня в груди и замерла. Возможно, впервые в жизни я не понимала, что я чувствую в данный момент.
– Я подумал, дорогая: почему бы вместо борьбы мне не предложить вам мир? Вы сильная и вместе с тем очень слабая. Вам нужна поддержка – не отпирайтесь, ради Бога, я это знаю. Возможно, мне и суждено стать такой поддержкой? Я давно наблюдаю за вами, сударыня, я знаю вашу жизнь изнутри. Я отобрал у вас все состояние, это правда: но я же и сохранил его в целости и сохранности, абсолютно ни к чему не прикоснувшись, – если бы вы только захотели, это все снова стало бы вашим…
Я слушала, чувствуя, как меня захлестывает ярость. Нет, он говорил совсем не то, что нужно! Да, мне нужна поддержка. Но разве из этих рук? Остолбенев от гнева, я смотрела на человека, который самонадеянно полагал, что несколько ласковых искренних слов и излияний заставят меня забыть то, что было раньше. Забыть унижения, забыть Валери, которой я так верила и которая шпионила за мной по указанию Клавьера? Забыть то, что благодаря его усилиям я не смогла вовремя уехать из Парижа, так как у меня не было денег, не смогла вовремя воссоединиться с Жанно и детьми и вовремя оказаться в Вене! В сущности, это из-за Клавьера надо мной свистели пули и гранаты во время штурма Тюильри, из-за него я видела ужасы сентябрьских убийств, одно кошмарнее другого! Из-за него я чуть не сошла с ума, а он называет это наблюдением за моим поведением! Да он просто следил за мной, как за дыней, зреющей под стеклянным колпаком!
Невообразимая, безумная, почти первобытная ярость овладела мной. Я была готова на все, лишь бы унять поток этих воспоминаний. Не помня себя, я изо всех сил ударила Клавьера по щеке.
– Замолчите! Замолчите, вы, подонок, иначе я закричу на весь дом! Я не желаю вас слушать. Вы… вы… вы самый мерзкий из мерзавцев, меня тошнит от одного вашего вида, вы… если бы дьявол взял вашу душу, я бы…
Спазмы перехватили мне горло, не давая говорить. Чувство оскорбленной гордости душило меня. В эту минуту вся аристократическая кровь моих предков взыграла во мне, смешавшись с бешеным темпераментом моего итальянского прошлого. На какое-то мгновение я потеряла способность соображать, перед глазами у меня потемнело и я, уцепившись за ручку кресла, почти лишилась чувств.
…Чьи-то руки мягко обнимали меня, успокаивающе гладили плечи. Еще ничего не видя перед собой, я слышала мягкий спокойный голос, раздающийся над моей головой:
– Полно, дорогая, придите в себя. Я ожидал такого взрыва, и ваш поступок меня ничуть не удивляет. Эмоции когда-нибудь проявляются, не так ли? Успокойтесь и перестаньте дрожать.
Меня обнимал Клавьер, это я теперь понимала. Гнев снова всколыхнулся во мне и… замер. Я сознавала, что мне следует уйти, а еще лучше – повторить свои оскорбления. Но мною овладело чувство совершенно противоположное: ощущение защищенности, спокойствия, полнейшей безопасности. И с чего это я так расчувствовалась? Вздрагивая от беззвучных рыданий и стуча кулаком по груди Клавьера, я упорно повторила:
– Черт возьми, это вы во всем виноваты. Это вы виноваты, что я стала как сумасшедшая, что я… что я разучилась владеть собой.
– Чем чертыхаться, вы бы лучше высморкались. Вот, возьмите платок. И выпейте воды, а то у вас начнется икота.
Я выпила немного воды и невольно подняла глаза на Клавьера. Он казался очень бледным, а на щеке все так же горело пятно от пощечины.
– Только прачка может так драться, – сказал он, прикасаясь к щеке. – Сударыня, вы совершили непростительный поступок. Я притворюсь, что не заметил этого, и только потому, что вы особенная. Вы так долго были моей мечтой, что я привык к вам. И мне кажется, что я чуточку влюблен в вас.
– Влюблены?
– Только чуточку, и, пожалуйста, не задирайте нос.
– Ну что ж, тем хуже для вас, господин Клавьер. Отныне между нами все кончено, я ненавижу вас, вы сделали мне слишком много зла.
Он взял меня за подбородок, заглянул в глаза.
– Но в ваших глазах абсолютно не видно ненависти.
– Но там есть память о том зле, что вы…
– Я причинил много зла, но добра я могу причинить еще больше.
Я молчала. Честно говоря, я ничего до конца не понимала. Иногда мне казалось, что я сплю. Неужели это с Клавьером я разговариваю о таких делах? Да, сейчас я не чувствовала к нему ненависти. Злость прошла так же быстро, как и появилась, зато возникло ощущение той самой надежной поддержки, о которой я столько мечтала. Почему? Этот вопрос ставил меня в тупик. Ведь я не люблю Клавьера. У меня нет к нему абсолютно никаких чувств, он мне безразличен. Я даже не замечаю его привлекательности как мужчины. Вернее, я знаю, что он красив, но мне нет никакого дела до этого. Я замечаю только эту спокойную силу, эти мужские руки, способные и, похоже, желающие меня защитить… Возможно, на меня повлияли и те дни, что я провела в Сен-Жерменском особняке вдали от забот о хлебе насущном и борьбы за существование. Такая жизнь, безусловно, хороша, но… но не могу же я забыть то, что было! Да, я бедна, но продавать себя и жить содержанкой пока не намерена.
– Доверьтесь мне, Сюзанна, и я сумею сделать вас счастливой. Неужели вы этого не чувствуете? Нас тянет друг к другу, ведь мы такие разные. Знаете, как притягиваются противоположные полюса магнита?
– Я не люблю вас.
Я попыталась высвободиться из его объятий, но мне это не удалось.
– Не любите? Это признание делает вам честь. Если бы вы знали, сколько женщин, не любя меня, никогда бы в этом не признались, пылая желанием получить роскошную жизнь и мои деньги, от которых вы так легко отказываетесь.
– Не говорите мне о своих любовницах. Речь идет обо мне. Я не люблю вас и не хочу быть с вами.
– Что с того, что вы меня не любите? Разве это играет какую-то роль? Вы любили своего дубину адмирала, который помыкал вами и ни в грош вас не ставил. Но были ли вы от этого счастливы? Он ради вашей любви и пальцем не пошевельнул. А я бы сделал для вас все, что могу, – а я могу, поверьте, очень многое…
– Да вы, похоже, просто предлагаете мне продаться! Теперь я уже решительно высвободилась из его рук, отошла в сторону.
– Я не хочу больше говорить об этом. Честно говоря, я очень смутно понимаю, что вы мне предлагаете, и у меня мало желания принимать ваши предложения. И вообще, я уеду из вашего дома, чтобы вы имели поменьше возможностей соблазнять меня деньгами и…
– И?.. Чем же еще? Договаривайте, пожалуйста! Я и не думал, что вы замечаете во мне еще какие-то соблазнительные качества, кроме, разумеется, моих денег.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – выдохнула я после некоторого молчания, отчаявшись найти ответ получше. Такой, который, по крайней мере, ни к чему не обязывает. – И не понимаю, что вы мне предлагаете.
– Сюзанна, да неужто вы такая глупая?
Этот явно издевательский вопрос почему-то не обидел меня, как не обидело и то, что банкир назвал меня по имени. Не отвечая, я посмотрела прямо в лицо Клавьеру и ясно поняла, что и ответа-то не нужно.
Его взгляд медленно и цепко спустился с моих губ на полуобнаженные плечи, потом явно остановился на груди, дерзко проникая сквозь белизну кружевного корсажа. Мне показалось вдруг, что я раздета, и я невольно поднесла руку к груди. "Я должна чувствовать себя оскорбленной, должна одернуть его", – твердила я себе, но почему-то не могла произнести ни слова, и во рту у меня пересохло. Почти интуитивно я поняла, что сейчас что-то случится.
Рене Клавьер подошел ко мне, его рука – большая, сильная, теплая – опустилась на мое плечо… Я хотела отпрянуть, но не смогла. Он вовсе не удерживал меня, но от него исходила такая живительная волнующая энергия, что я повиновалась ей, подобно магниту.
Его пальцы мягко скользили по моему плечу, лаская шелковистость кожи, обводя упругую золотистость плоти; он осторожно потянул вниз рукав, спуская с плеча ткань платья и обнажил руку до локтя. Трепет пробежал по моему телу, я едва дышала, не понимая, что должна делать.
Он резко, порывисто наклонился ко мне, и его движение почти испугало меня, но я тут же забыла об этом. Его губы прильнули к моему плечу в томном бесконечном поцелуе, его кудри, точно теплый мех, щекотали мне шею… Я запрокинула голову назад, грудь у меня бурно вздымалась, словно после долгого бега. Тысячи чувств обуревали меня, но я подчинилась только одному – желанию хоть немного поблаженствовать в этом поцелуе.
Рассудок довольно быстро вернулся ко мне, я высвободилась из теплых сильных объятий Клавьера, сгорая от стыда и гнева за то, что в них мне было так хорошо. Он пользуется тем, что я давно не знала любви и ласки, что я так истосковалась по мужской нежности, – пользуется в своих целях!
– Все, – сказала я, стараясь сдержать взволнованное дыхание и поспешно приводя в порядок платье, – все, продолжать мы не будем.
Внимательно наблюдая за мной, он достал портсигар и сказал мне очень спокойно, поигрывая сигарой:
– Ангел мой, последнее слово всегда за вами. Но вы должны знать, что в любое время, что бы ни случилось, – я вас жду. И я вас даже немного люблю.
Я молчала, разрываемая противоположными чувствами. Да, так всегда бывает: когда мужчина и женщина, молодые и полные сил, подолгу живут под одной крышей и часто встречаются, они неминуемо становятся любовниками, пусть даже любви нет и в помине. Клавьер знает об этом, а я – всего лишь слабая женщина. Он ждет, пока я дозрею, и, подобно зрелому яблоку, упаду в его объятия.
Эта мысль возмутила меня, равно как и воспоминания о том оскорбительном пари, обо всех преследованиях, которыми Клавьер досаждал мне неизвестно из каких причин… Ну уж нет, подумала я, у меня еще осталась гордость, и если его объятия делают меня слабой и безвольной, я найду способ, как их избежать.
– Послушайте, – вдруг сказала я решительно, – вы говорили мне, что могли бы исполнить какое-либо мое желание.
Он заинтересованно вскинул брови.
– Вот как? Впервые слышу просьбу из ваших уст. Ну, моя радость, о чем вы меня попросите?
– Дайте мне денег.
Клавьер искренне рассмеялся и отложил так и не начатую сигару в сторону.
– Денег? Зачем же вам деньги?
– Этими вопросами вы добьетесь, что я стану презирать вас. Вы жалеете для меня ста ливров?
– Ста ливров? О Боже!
– Вам, наверное, жаль их? Да, я знала, что вы мерзкий человек, но я не знала, что вы скупой… При вашем состоянии жалеть ста ливров… Да если вы хотите знать, вы должны мне их – должны за этот недавний поцелуй, если уж вам угодно все переводить в деньги!
Он расхохотался так громко, что я пораженно умолкла, не успев высказать все, что хотела.
– Сто ливров! Святая дева, что вы хотите купить за сто ливров? Это просто безумие какое-то. Да у меня и суммы такой нет, я не ношу с собой мелочь.
Он достал бумажник и галантно протянул мне ассигнату.
– Возьмите, моя прекрасная дама, и, ввиду того что я ничего не требую взамен, расскажите мне, что вы собираетесь приобрести.
Я взглянула на банкноту:
– Здесь целых пятьсот ливров, я не просила столько!
– Не будем говорить о пустяках. Ну, так что же вы намерены купить?
Я поглубже спрятала ассигнату за корсаж и повернулась к Клавьеру, лукаво усмехаясь.
– На эти деньги я собираюсь откупиться от ваших соблазнов, сударь.
– Ничего не понимаю.
– Я вырвалась из ваших рук, господин Клавьер, и в ваш дом больше не вернусь. Там слишком много опасностей, подстерегающих меня. Теперь у меня есть пятьсот ливров, и, до тех пор пока не выяснится дело с бароном де Батцем, я буду жить в Париже на эти деньги. Я вернусь к своим заработкам кружевницы. Так что можете отослать мою карету – к вам я больше не приеду.
Он шагнул ко мне, лицо его исказилось от гнева.
– Отдайте деньги!
Я невольно попятилась, испугавшись гневного выражения, появившегося на его лице, но тут же взяла себя в руки.
– Я ничего вам не отдам, – чеканным тоном отвечала я, – ничего, и только попробуйте ко мне прикоснуться!
– Я сейчас позову полицию и скажу, что вы украли у меня эти деньги.
Я побледнела, услышав эту угрозу, и ступила шаг назад.
– Если вы совершите и эту низость, я возненавижу вас, а полиция, когда придет, отведет меня на гильотину – если вы этого добиваетесь, пожалуйста, зовите полицию!
Он смотрел на меня, и я с удивлением замечала, как гнев борется в нем с восхищением.
– Думаете, я буду с вами церемониться? Я сейчас же отберу у вас деньги силой!
Я грозно подняла вверх руку:
– Но-но, только попробуйте! Я закричу на весь дом, я устрою такой переполох, что сюда все сбегутся, я буду кричать так, что вы просто в обморок упадете от моего крика!
С мгновение еще Клавьер стоял против меня, исполненный самых решительных намерений, а потом вдруг улыбнулся.
– Давайте мириться, Сюзанна. Почему вы хотите покинуть меня?
Я тоже улыбнулась, понимая, что победа остается за мной.
– Потому что… потому что… словом, вы так осаждаете меня, что я, выражаясь фигурально, не ручаюсь за крепость своих бастионов.
– Я должен быть польщен таким ответом, не так ли?
– Это ваше дело, сударь. Полагаю, мир заключен?
– О да, если вы только позволите мне навещать вас в вашем скромном жилище, где вы будете смиренно влачить существование кружевницы, которое так вам не подходит.
– Мне теперь все подходит, сударь. Конечно, ездить ко мне я не могу вам запретить, но… лучше, если вы будете ездить пореже. Я поселюсь где-то поблизости от улицы Па-де-ла-Мюль, там у меня живут брат и невестка, которая отличается высокой добродетелью и строгостью нравов.
– Вы говорите это так насмешливо…
– Потому, что считаю все это ханжеством.
– Послушайте, Сюзанна! С тем, что вы выманили у меня пять сотен ливров, я уже смирился. Но почему бы вам не взять больше? Если уж не угоден вам мой дом, живите в другом месте. Меня огорчает мысль о том, что вы, моя мечта, будете заниматься вязанием кружев.
Я весело покачала головой, прижимая руку к груди и чувствуя за корсажем спасительную ассигнату.
– Благодарю вас, – сказала я очень вежливо. – Снова попадать в зависимость от вас? Ну уж нет. Я очень скромна и довольствуюсь малым.
Клавьер намеревался что-то ответить, но в дверь постучали, и лакей передал ему письмо. Банкир читал записку быстро, и брови у него нахмурились.
– А, вот и причина долгого отсутствия Батца. Мы зря ожидали его, дорогая, он уехал в Англию.
– В Англию? Какой ужас! Зачем?
– Как зачем? – загадочно произнес Клавьер. – К Питту. За золотом Питта. Ведь для заговоров нужно много золота, не так ли?
Я молчала, понимая, что все мои планы летят к черту. Мне не увидеть Жанно так скоро, как я мечтала. У меня нет пропуска, а достать его может только Батц…
– Что же мне делать, сударь?
– Ждать, – сказал Клавьер, надевая шляпу. – Ждать и надеяться. Батц приедет в декабре. А я… так и быть, я попытаюсь что-нибудь сделать для вас.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПЛОЩАДЬ РЕВОЛЮЦИИ
1
Я чистила лук – целую гору луковиц – и на глазах у меня выступили слезы. Печь была растоплена, и в кастрюльке булькало совсем неаппетитное варево, к запаху которого, однако, жадно принюхивался малыш Ренцо, прислонившийся прямо к очагу – там было теплее.
Вот и вся наша еда – хлеб да луковый суп! Бобовая, чечевичная и гороховая похлебки теперь уже стали лакомством. Недавно я раскошелилась на сладкий тыквенный суп для детей, жидкий, почти как вода, а потом целую неделю раскаивалась. Давно мы не видывали и белого хлеба – только ржаной да ячменный, изредка маисовый, но и за ним приходится выстаивать бешеные очереди. Хорошо, что у нас есть еще каштаны… И это накануне святого Рождества!
Стефания, вытирая лицо тыльной стороной ладони, присела к столу передохнуть. Руки у нее были красные и распаренные после недавней стирки – она уже давно привыкла стирать чужое белье за двадцать су в день.
– Не могу понять, что творится с деньгами: они обесцениваются не по дням, а по часам. Все гоняются за золотом, бумажки уже никому не нужны. А цены взвинчиваются каждый день, товары становятся недоступными, вокруг полно безработных.