Внезапно передо мной открылась глухая поляна, похожая на зеленую сумрачную комнату. Буки, дубы и каштаны здесь почти не пропускали света, и мне показалось, что мы находимся в странной колышущейся пещере. Кроны над нашими головами переплетались так плотно, что образовывали почти сплошную крышу. Груды камней указывали на остатки какого-то древнего сооружения. Может быть, здесь были римляне? На разбитых каменных плитах цвели асфадели, а сквозь расщелины камней пробивались высокие побеги наперстянки с багровыми листьями и грибы.
В самом центре, чуть покосившись вправо, стояла грубо вытесанная глыба из темно-зеленого, поросшего мхом камня. Подъехав поближе, я увидела слепые круглые зрачки, надменно сжатые губы и узкую длинную бороду до самых колен. Скрещенные на животе руки, два закругленных рога на голове… Друидическое божество, злобный древний идол, мигающий пустыми каменными глазами. Из-под подножия статуи виднелись тонкие стройные кусты с черными ягодами – я с удивлением узнала в них ежевику. Но как странно изогнуты ее ветви – кажется, будто змеи тянутся к лицу идола, пытаются обхватить… Я смотрела на их дьявольский танец, подгоняемый порывами ветра, и поневоле вздрагивала.
Между рогами идола, украшавшими его голову, я заметила толстую серую паутину и черного большого паука, висящего вниз головой.
Я сделала шаг вперед, чувствуя странное желание прикоснуться к этому ужасному друидическому изваянию, узнать, каково оно на ощупь, и в ужасе вскрикнула: блестящая черная лента скользнула мимо моих ног, и я услышала отвратительное шипение. Змея!
Руки виконта дернули меня в сторону. Я едва не потеряла сознание и чувствовала, как сильно у меня кружится голова. Виконт поддерживал меня за талию.
– Зачем вы привезли меня сюда? – прошептала я. – Зачем мне надо было видеть это?
– Теперь я сознаю, что не надо было, – произнес он, усаживая меня на свою лошадь рядом с собой. – Вы оказались более слабонервной, чем я думал. А вот моя жена нисколько не испугалась бы.
– Эта ваша жена!.. – проговорила я в яростном исступлении. – Вы просто несносны со своей женой!
Он, не отвечая, взял Стрелу за повод и медленно пустил лошадей шагом.
– Почему же все-таки там так темно? – спросила я, чуть успокоившись.
– В этом-то все и дело, Катрин. Вилланы ужасно боятся этого места и обходят его. Из-за него весь Бросельянд нарекли нечистым. Говорят, сила этого божества не дает свету проникнуть сквозь деревья. Когда идол упадет, кроны расступятся, на поляну хлынет солнечный свет, и плоды ежевики из черных превратятся в красные.
– Отчего же эту глыбу не повалят сами вилланы?
– Идол должен пасть сам, без какого-либо вмешательства. Л чтобы избавиться от его злых чар, достаточно прочитать молитву святой Анне Орейской.
У меня перед глазами снова возникли устрашающие, поросшие мхом зеленые рога, чуть загнутые на концах… Почему друидические божества так страшны?
– Вы уже пришли в себя? – спросил виконт.
Конечно же, он сейчас предложит мне пересесть на свою лошадь, однако мне было так хорошо и уютно рядом с ним, что я решила схитрить и поднесла руки к вискам, словно страдала от головной боли.
– Голова кружится, – сказала я, – и все плывет перед глазами. Пожалуй, мне все еще нужна ваша помощь.
Его руки крепче обхватили мою талию, а мне и в голову не пришло задуматься над тем, что это неприлично.
– Вас проводить до замка? – спросил он. – Вы очень бледны, Катрин. Боюсь, как бы вы не потеряли сознания.
– Это все из-за змеи, – прошептала я. – Откуда она там взялась? Может, она появилась по приказу той глыбы?
– Вы и тут ошиблись. Моя жена не обманулась бы так. Это был уж, не змея.
– Уж?
Все случившееся пронеслось у меня перед глазами. Он нарочно возил меня туда, сравнивал со своей проклятой женой… Всюду, в любом случае между нами стоит эта женщина! Я громко расхохоталась, чувствуя, что краснею. Мой смех был нервным, неискренним, в нем звучала горечь.
Виконт схватил меня за плечи, сильно встряхнул, и я, захлебнувшись, умолкла.
– Вы чересчур экзальтированная особа, Катрин. – Его голос казался мне очень ровным и спокойным. – Вы или очень испугались ужа, или вообще чем-то взволнованы так, что это влияет на все ваши поступки. Вы должны были сказать мне, что с вами происходит. Если вы больны или нервны, вам не следует ездить в лес.
– Вы жалеете, что связались с сумасшедшей? – спросила я язвительно. – Конечно, ваша жена не сумасшедшая, ваша жена само совершенство, она святая!..
Он молчал.
– Оставьте меня! – в отчаянии крикнула я.
Он придержал лошадь. Я выскользнула из его объятий, опрометью вскочила на Стрелу и, не сказав больше ни слова, даже не попрощавшись, пустила ее в карьер. Виконт тоже ничего мне не сказал, но может быть, я просто не хотела его слушать.
Я влетела в открытые настежь ворота Сент-Элуа, бросила поводья мальчишке и, не взглянув на встревоженную Маргариту, бросилась по лестнице наверх. Там, почти на ощупь, нашла дверь мансарды, заперлась на задвижку и, упав на жесткую кушетку, отчаянно заплакала. Я была раздражена настолько, что искусала себе губы до крови, и опомнилась, только почувствовав сильную боль. В эту минуту что-то тупо впилось мне в бок. Это был томик Вольтера. Я с гневом посмотрела на него и швырнула в угол. Мне было совершенно все равно, читала его когда-то Стефания или не читала.
– Per Bacco, – прошептала я.
Эти слова в последнее время все чаще появлялись у меня на языке.
6
Однажды в середине августа я проснулась от шума, стоявшего во дворе Сент-Элуа.
Набросив на плечи шаль, я отодвинула задвижку и босиком спустилась по лестнице.
– Что случилось? – спросила я, останавливаясь в проеме двери и мельком оглядывая Жильду, Маргариту и других слуг, – в замке их было около двух десятков. Волосы то и дело падали мне на лицо, и мне приходилось рукой отбрасывать их назад, что чрезвычайно меня раздражало.
Маргарита обняла меня за плечи.
– Из Канкарно прискакал жандарм, мадемуазель.
– Что? – удивленно протянула я. – Жандарм – в замке де Тальмонов?
Благодаря развитому в монастыре самомнению, я была уверена, что наш род не подлежит власти жандармерии и на нас обычные законы не распространяются. Впрочем, так оно и было.
– И в чем же дело?
– А вот послушайте его, мадемуазель. Сударь, подите-ка сюда!
– Меня зовут Фирно, – сказал жандарм.
– Дальше сударь, – отвечала я надменно.
– Говорите побыстрее, – вмешалась Маргарита, – разве вы не видите, что мадемуазель раздета, а на дворе свежо?
– В соседних деревнях взбунтовались вилланы, – поспешно произнес жандарм, – контрабандисты, те, что торгуют солью. Они скрываются в лесах, мадемуазель, их много, они могут запросто напасть на замок… Вам лучше уехать отсюда, мадемуазель.
– Что? – воскликнула я изумленно. – Да вы с ума сошли! Куда же я уеду?
Мне вовсе не нужно было такое затруднение. Уехать отсюда, из Сент-Элуа, отказаться от встреч с виконтом… Жандарм появился явно не вовремя!
Он смущенно мял в руках шляпу. Я смотрела на него с легким презрением. Жандармы всегда казались мне не совсем людьми, какими-то странными существами, созданными для того, чтобы служить другим.
– Поезжайте в Ренн, мадемуазель, – пробормотал он.
Я вся вспыхнула: название этого города, напоминающее о той проклятой помолвке, раздражало меня.
– Ну уж нет, сударь, в Ренн я не поеду, – ледяным тоном произнесла я, – и не думайте, что в нашем замке так уж нуждаются в услугах жандармерии и тем более в ваших, господин Фи… забыла, как там ваше имя. Можете убираться из Сент-Элуа хоть сейчас.
– Прошу прощения, мадемуазель, – сказал Фирно, поднимая на меня глаза, – я из крестьян, возможно, я сказал что-то не так… Я, конечно, не могу указывать, что вам делать и что нет Но я нахожусь на королевской службе и исполняю свои обязанности. Губернатор Бретани дал мне приказ неотлучно находиться в Сент-Элуа и заботиться о безопасности замка.
Я смотрела на него во все глаза, сгорая от желания наговорить Фирно кучу самых неприятных вещей. Присутствие жандарма в замке, тем более постоянное, мне очень не нравилось.
– Ах, так вы из крестьян, – повторила я. – Право, можно подумать, что это имеет для меня какое-то значение. Я ни за что не поверю, что губернатор Бретани приказал, вам идти против моей воли и навязал мне ваше присутствие тогда, когда я вовсе этого не желаю… Можете оставаться, сударь. Но я напишу отцу, и он во всем разберется…
Жандарм молча сошел с крыльца, не сказав больше ни слова. Так и быть, пусть пока остается… Я была уверена, что это не продлится больше недели.
Уже светало. Верхушки сосен таяли в сизой туманной дымке – последнем остатке темноты.
– Одеваться, – приказала я. – Седлать Стрелу.
Я понимала опасность прогулок в лес теперь, когда там прячутся бандиты, но меня обуяло странное желание познать страх, изведать острые ощущения, развеять повседневную тоску. Это и толкало меня в Бросельянд. Даже суровые упреки Маргариты не способны были меня остановить.
Я вылетела за ворота на свежей резвой Стреле и помчалась по росистой траве в Бросельянд. Из ржи вылетали вспуганные куропатки.
Стрела бежала сама по себе, я полностью предоставила путь ее выбору. Капли холодной росы падали мне на лицо и волосы. Земля была сырая и скользкая, лошадь бежала не очень уверенно, с осторожностью умного животного выбирая удобные места, обходя овражки, рытвины и русла ручьев, которыми была изрыта вся земля и где обитали, по старым преданиям, гномы, тролли и эльфы.
Над моей головой все время ворковали просыпающиеся голуби, звучно и громко пели дрозды, мелодично щебетали темно-бурые чечевицы, но уже через какое-то мгновение я уловила, что птичье пение уже не сопровождает меня. Лес умолк, притих, затаился, и это казалось странным. Я оглянулась по сторонам, но ничего необычного не заметила. Тем временем Стрела бежала вперед, и лес словно распахнулся передо мной, пропуская меня на глухую поляну. Я вскрикнула и отшатнулась: лошадь привезла меня в то друидическое капище, которое полмесяца назад показывал мне виконт де Крессэ.
То же самое божество вновь уставилось на меня своими страшными глазницами. В уголках его век я заметила слезы – крупные капли утренней росы. Можно было подумать, что камень плачет.
Это было уже слишком.
В тот раз я едва не умерла от страха в обществе виконта, а теперь я была совсем одна… Не хватало только, чтобы здесь появилась та самая змея!
Я уже дернула Стрелу за повод и собиралась умчаться прочь, опасаясь, что идол, чего доброго, оживет и причинит мне зло, однако в то же мгновение услышала тихие, едва различимые голоса. Люди разговаривали, наверное, очень громко, никого не стесняясь, но здесь, на месте капища, были слышны лишь отдельные звуки. Впервые я натыкалась в лесу на такую большую компанию…
Может быть, это и есть те самые контрабандисты?
Нельзя сказать, чтобы я боялась. Друидическая глыба внушала больше опасений. Сейчас во мне проснулось сильное любопытство. Я привязала Стрелу к дереву и, пытаясь ступать как можно тише, пошла на звук голосов, а затем раздвинула тяжелую от росы листву.
Однако то, что я увидела, очень меня разочаровало.
Те оборванные, несчастные бретонцы, сидевшие полукругом на сырой траве, совсем не походили на разбойников.
Они были в грубых суконных рубахах и деревянных башмаках. Лишь немногие имели парусиновые камзолы. С ними были женщины, одетые как бретонские крестьянки: в сабо, в шерстяных платках, перевязанных крест-накрест на груди, от чего женские шеи казались тонкими, как стебли одуванчиков. Здесь были и дети – подростки и даже младенцы – худые, оборванные, бледные, словно только что оправившиеся после долгой болезни. Некоторые из них рыли в земле корни и жевали их. Остальные спали, откинувшись на стволы деревьев и тупо открыв рты.
Я уже и забыла, когда в последний раз видела таких нищих и голодных людей. Может быть, в Санлисе. Или по дороге в Париж. Тогда я встретила целую вереницу голодных безработных, согнанных нуждой с земли и проклинающих свою судьбу.
Какая-то девочка, синеглазая и бледная, что-то бормоча себе под нос, бродила среди кустов ежевики. Тонкими ручонками она срывала ягоды и ела их, слизывая сок с грязных ладошек. Я заметила, что она то и дело потирает ногу об ногу – они у нее были босы и закоченели от холодной росы.
Я, наверно, тоже была такой, когда жила в Тоскане… У девочки была тяжелая копна спутанных волос – совсем как тогда у меня, только я блондинка, а эта крошка обладает настоящим темно-русым сокровищем. У нее такие большие синие глаза… И такой доверчивый взгляд.
Подняв голову, я стала прислушиваться к разговору и заметила среди крестьян знакомого мне человека. Это был виконт де Крессэ.
Он сидел среди вилланов в позе Цицерона и с жаром что-то говорил, явно довольный тем впечатлением, которое производили его слова. Однако теперь он сбавил голос на целый тон. Мне приходилось напрягать слух, чтобы услышать его.
Виконт вдруг поднялся, широким шагом прошелся по поляне, постегивая плетью по голенищу сапога.
– Вам нельзя здесь больше оставаться, – воскликнул он, – поймите, уже вся жандармерия поставлена на ноги. Да если бы и не жандармерия – разве вы можете здесь прокормиться? У вас нет даже оружия, чтобы охотиться. Вам нужно уйти в Париж и искать работу…
Какая-то бретонка заплакала. Вслед за ней, точно повинуясь инстинкту, вдруг разразились воплями и все остальные женщины. Зрелище это было жуткое: словно живые привидения громко рыдали, раскачиваясь то в одну сторону, то в другую.
Я не могла этого слышать. Зажав уши ладонями, я бросилась прочь, подальше от этого места.
Уже поставив ногу в стремя, я вдруг замерла на месте от еле слышного детского лепета, доносящегося из зарослей ежевики.
Я оглянулась. Та самая босая девочка брела между деревьями, лепеча какую-то скороговорку. Спутанные волосы падали ей на лицо. Срывая худыми ручонками желтые цветы, она плела венок. На вид ей было не больше четырех лет.
Она увидела меня и улыбнулась.
– Слышишь? – спросила она. – Плачут.
И провела пальчиком по щеке, словно показывая, как катятся слезы.
Эта лесная принцесса, босая и оборванная, смотрела на меня и улыбалась. Прекраснее улыбки невозможно было представить. Доверчиво и наивно она подняла на меня глаза, закрываясь рукой от солнца. На ее бледных щеках обозначилась милая смешливая ямочка.
– Ах ты моя фея, – сказала я, опускаясь на колени рядом с ней. – Ты не боишься меня?
Она покачала головой и снова улыбнулась. В фиалковых глазах девочки плясали золотые искорки.
– У тебя есть мама? – спросила я по-бретонски.
– Нет, – проговорила она, качая головой.
– Значит, ты одна?
– Да.
Я обняла ее, чувствуя, что ее темно-русые волосы пахнут травой.
– Поедем со мной, – сказала я, подхватывая ее на руки, – я вымою тебя, одену в красивое платье, научу говорить по-французски и дам целую кучу шоколадных пирожных. Как тебя зовут?
– Аврора.
Я вскочила в седло и, бережно прижимая к себе Аврору, пустила Стрелу шагом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
АНРИ ДЕ КРЕССЭ
1
В течение недели я только и думала об увиденном. Передо мной внезапно возникла сложная дилемма. Как я должна была поступить? Люди, которых я видела в лесу, были преступниками, а монахини внушили мне мысль о том, что преступникам место в тюрьме. Но с другой стороны, бретонцы, обвиняемые в незаконной торговле солью, право на которую имел только король, были настолько несчастны и жалки, что вряд ли могли причинить вред кому-либо. Конечно же, виконт де Крессэ поступал правильно, помогая им…
Наша округа жила в постоянном страхе. Уже никто не заезжал в Сент-Элуа с визитом. Ездить по лесным дорогам решались только наиболее смелые. Контрабандисты обвинялись, кроме торговли солью, еще и в убийстве пятерых жандармов, и последнее обстоятельство особенно настораживало. Разбойников видели то там, то здесь, но древние бретонские леса надежно хранили свои тайны. В конце концов беглецы куда-то исчезли. Может быть, ушли в Париж в поисках работы. Однако ужасные слухи продолжали распространяться, обрастая все новыми подробностями.
Десятки решений приходили мне в голову: я то твердо намеревалась хранить молчание, то не менее твердо собиралась рассказать об увиденном жандарму, жившему в Сент-Элуа. Из своего окна я видела, как Фирно каждое утро уезжает осматривать Бросельянд, но, к моему удивлению, вечером он возвращался без всяких сведений и не находил даже следов бандитов. На моем отъезде он больше не настаивал, словно убедился, что Бросельяндский лес не представляет никакой опасности.
Я взглянула на часы: была половина четвертого. Уже слышался мелодичный звон колокольчика, которым в Сент-Элуа объявлялось о приближении времени обеда. Из душной, залитой солнечным светом мансарды я поспешила спуститься. Густые заросли сада подступали прямо к высоким окнам прихожей.
– Нынче день святого Варфоломея, – раздался из кухни голос Маргариты, – очень скверный день!
Чтобы не выслушивать долгого перечисления всех несчастий, которые случились с Маргаритой в этот день, я выскользнула во двор. У ворот Фирно седлал лошадь, собираясь уезжать. Это показалось мне странным. Он ведь уже отлучался сегодня… Я знаком подозвала к себе старого Жака.
– Вы поедете за этим человеком. Ясно? Я хочу знать, куда же он все-таки каждый день ездит…
Я шла по аллее парка, вдоль которой гордо красовались голубые головки расцветшей гортензии. Рододендроны – огненно-красные, белые, розовые – вытянулись до пятидесяти футов и крепко переплетались с орляком, сиренью, красным буком. Да, с тех пор как умер старый принц де Тальмон и я отослала последнего садовника, парк опустел, зарос. Впрочем, именно этого я и желала. Мне не нравились подстриженные, геометрически правильные, выхоленные уголки природы. Я любила свободное, полудикое буйство растительности.
С тех пор, как ушли из жизни бывшие владельцы Сент-Элуа, парк очень изменился. Дорожки чисто выметены, но огромные деревья, вековые, могучие, стоят не шелохнувшись, как в лесу. Глубокие тени залегли между ними, солнечные лучи почти не проникают сквозь густую листву. Все больше и больше затягивается высокой пушистой травой пруд с плавающими на его поверхности лилиями. Я присела на берегу, заросшем цветами и травой, залитом ярким солнцем. Отсюда парк казался еще более глухим, величавым и таинственным.
Рядом среди вьюнка и мелких китайских роз копошилась Аврора. Совсем как маленькая синеглазая фея Кренского озера… Я смотрела на нее с нежностью. Кто дал ей такое имя? Услышать что-либо подобное можно было в блестящих аристократических салонах или среди оригинальных актрис, но здесь, в дикой бретонской деревушке, где никто по-французски и говорить не умел, – это было очень удивительно…