Девочка очень подружилась с Маргаритой и всеми обитателями замка. Даже старый строгий Жак часто катал ее на своем большом сапоге. Кухарка задаривала ее сладостями. Может быть, из-за такого дружелюбного отношения Аврора нисколько не тосковала по своей былой жизни. Как я и обещала, девочке сшили много красивых платьев, и она щеголяла в них теперь не хуже любого аристократического ребенка. Только с экономкой Жильдой у нее не сложились отношения. Жильде очень не нравилось то, что Аврора топчется в куртинах и беспощадно срывает розы – одну из главных гордостей Сент-Элуа.
Я привлекла девочку к себе, ласково обняла, поцеловала в волосы – они пахли свежескошенной травой… Нам не удалось побыть вместе. Из замка примчался мальчишка с известием о том, что к воротам Сент-Элуа подъехала роскошная карета. Наверняка приехал какой-то аристократ или даже мой отец…
Гримаса недовольства возникла у меня на лице. Я была в домашнем, слишком открытом платье, волосы, скрепленные лишь двумя шпильками, свободно падали на плечи… Вид соблазнительный, но чересчур вольный. Ах, не все ли равно. Я стащила туфли с ног, чтобы легче было бежать.
В самом конце аллеи я столкнулась с вернувшимся Жаком.
– Фирно ездит к Крессэ, – произнес он, отдуваясь. – Я расспрашивал слуг, он там каждый день бывает. А нынче они заперлись с виконтом в комнате. Больше я ничего не видел.
– Вот оно что…
Неожиданная догадка пронзила меня… Мне нужно было сразу понять, что виконт и Фирно – одна компания! Они оба укрывают контрабандистов…
– Никому не говорите об этом, Жак… Вы не знаете, кто приехал?
– Ваш отец, мадемуазель. Со всем семейством.
Впрочем, я уже и так видела это самое семейство, прогуливающееся перед домом. Старая маркиза в огромном напудренном парике, моя невзрачная мачеха в голубом бархатном платье… Чуть поодаль беседовали мой отец и герцог де Кабри. Итак, моя свобода закончилась. Я снова вынуждена буду видеть этого человека…
Я подошла ближе, нехотя поклонилась, так же нехотя вытерпела объятия и поцелуи, полагающиеся при встрече, выслушала, как благотворно действует на меня воздух провинции…
– Как утомительна была дорога! – стонала маркиза де л'Атур.
– Вам приготовят комнату и ванну, тетушка. Вы отдохнете.
Мне не нужно было делать какие-то распоряжения. Маргарита уже командовала вовсю служанками. Можно было не беспокоиться: во время обеда на столе будет стоять ровно столько приборов, сколько нужно.
– Вы чем-то встревожены, – сказал отец. – Чем же?
Я промолчала. Причина для беспокойства действительно была. Я имела все основания опасаться, что приезд отца и герцога де Кабри помешают моей свободной жизни, а особенно – встречам с виконтом, которые так случайно происходили в Бросельянде…
– Если вы встревожены нашим приездом, то не беспокойтесь. Мы же свои люди, а не гости. А вы разве ходите босиком?
Не отвечая, я надела туфли. Босиком мне действительно было удобно ходить, эта привычка осталась еще с Тосканы.
– Я не хочу вас стеснять, – с улыбкой произнес отец. – Ходите как вам нравится. Вы в любом наряде ослепительно красивы. А сейчас… сейчас вы просто сияете.
"Зато ты – не особенно", – вдруг неприязненно подумала я, замечая, что даже улыбка не может скрыть озабоченности на лице отца. Как все-таки неприятен их приезд… Я ведь только-только начала ощущать себя свободной.
Я заметила также, что между отцом и герцогом нет больше той дружбы, которая раньше всем бросалась в глаза, и, хотя они стараются делать вид, что ничего не произошло, это всем ясно.
– Как я вижу, Сюзанна, вы прекрасная хозяйка, – с улыбкой заметила мачеха. – Кажется, вы любите английский стиль?
– Да, немного, мадам, – отвечала я рассеянно.
Герцог де Кабри вдруг предложил мне руку и сделал это так демонстративно, что я не смогла притвориться, что не замечаю его жеста.
– С вашего позволения, мы пройдемся по парку, – церемонно объяснил он, – нам необходимо поговорить.
Мы пошли по направлению к пруду, однако он словно воды в рот набрал. Я тоже молчала.
Сказать ему все до конца или нет? Я была уже почти готова к этому, но представление о том, какой будет скандал, останавливало меня. Мое короткое слово "нет" вызовет целую бурю… А мне так хотелось покоя и беспрепятственных встреч с виконтом де Крессэ.
– Что же вы молчите, мадемуазель? – спросил герцог тоном оскорбленного человека. – Хотя бы для приличия скажите что-нибудь…
– Это вам было угодно говорить со мной. Так говорите же.
– Я полагаю, мы не в ссоре? – произнес он странным голосом, который напомнил мне отца Жозефа из монастыря.
– Если вы предпочитаете забыть нашу размолвку, то это ваше дело, сударь.
Я пыталась косвенно дать ему понять, как он мне безразличен, но он не понимал или не желал понимать.
– Надеюсь, сегодня вы в порядке и с вами не случится истерики? – едко спросил он, надеясь обидеть меня.
– Конечно, если вы будете вести себя прилично, как и подобает вежливому кавалеру, и больше не позволите себе назвать меня на "ты".
– Я не затем сюда приехал, чтобы выяснять ваше отношение ко мне, мадемуазель, – произнес герцог, – оно мне, к сожалению, достаточно хорошо известно. Я приехал, чтобы серьезно поговорить с вами.
– О чем?
– Гм… о вашем… словом, о том имуществе, которое я получу вместе с вашей рукой.
– Вместе с моей рукой! – повторила я слегка удивленно.
– Да-да, вместе с вашей рукой. Почему это вас так удивило?
– Вы изъясняетесь иносказательно. Ведь речь идет о приданом, не так ли? Так почему бы не говорить прямо… Имейте в виду, сударь, что у меня нет ни малейшего понятия не только о приданом, но даже о владениях моего отца; более того, я не чувствую ни желания, ни права говорить с вами об этом.
Эту вычурную фразу я заранее придумала и была ею довольна.
Герцог достал накрахмаленный платок и вытер лоб:
– Ух, какая жара, – выдохнул он, пряча платок в карман, – тем, кто носит парик, должно быть, и вовсе невыносимо.
Я молчала, глядя в сторону.
– Вы должны, мадемуазель, – вдруг сказал он, – вы должны убедить своего отца немного… ну, немного расширить границы тех земель, которые будут являться вашим приданым при замужестве.
– Я уже сказала вам, что это невозможно.
– Это возможно, мадемуазель, вы попытайтесь и увидите, что это вполне возможно.
– Я пытаться не хочу, – сказала я, – меня это совершенно не волнует.
– Но это волнует меня, – внушительно произнес он, – а мои интересы должны быть и вашими интересами.
– Вот как? – спросила я крайне презрительно. – Это для меня новость.
– И все же я настаиваю, мадемуазель. Вы слышите? Я настаиваю. – Его тон стал требовательным, он почти приказывал.
– Вы с ума сошли, сударь, – холодно отвечала я, – мне нет никакого дела до ваших претензий. Кажется, пока что ваши слова для меня не указ.
Он схватил меня за руку, пытаясь усадить на скамейку. Рука у него была горячая и влажная, и я брезгливо вырвалась.
– Оставьте меня, – сказала я.
– Сядьте, мадемуазель. Мне нужно поговорить с вами. Я села вполоборота к нему, уставившись глазами в глубину сада. Мои пальцы машинально срывали зеленые побеги папоротника, рвали их в клочья и разбрасывали – несмотря на кажущееся спокойствие, я все же нервничала.
– Вы очень молоды, мадемуазель, – произнес герцог, – я намного старше, и у нас с вами разные заботы. Вам пока нет дела до моих интересов – возможно. Однако те размеры приданого, которые установил ваш отец, кажутся мне явно недостаточными. Вот взгляните.
Он протянул мне листок, вырванный из блокнота, на котором рукой моего отца было написано:
"Милый герцог, я предлагаю вам следующее:
1. Замок Сент-Элуа.
2. Парижская недвижимость.
3. Доход от бретонских имений.
4. Два фаянсовых завода в Севре.
5. Доходы от продажи вест-индского кофе.
6. Лионская шелковая мануфактура.
Дорогой герцог, честное слово, большего вы не стоите".
Все эти пункты были многократно перечеркнуты, исправлены, между ними были вписаны и зачеркнуты какие-то слова, и мне стало ясно, что каждый пункт этого списка буквально вырывался с кровью из сердца моего отца. И еще я поняла, что между герцогом и принцем наметились серьезные разногласия…
– Ну и что же? – спросила я безучастно.
– Неужели вы не видите? А замки в Нормандии? А леса? А мануфактура-то всего одна указана – посмотрите!
– Кажется, вы хотите лишить нас всего, – раздраженно произнесла я, – будь ваша воля, вы бы нас ограбили. В этом списке указана целая куча всяких богатств…
– Я хочу, мадемуазель, – громко произнес он, – чтобы мы имели доход не менее миллиона ливров в год.
Я внимательно смотрела на него, но, к своему удивлению, не чувствовала ни возмущения, ни гнева – одно презрение. Как низок должен быть человек, чтобы втолковывать своей невесте подобные вещи! Он даже для вида, для приличия не скрывает своих целей.
А герцог нисколько не замечал того, что со мной происходило: он все так же горячо расписывал те выгоды, которые можно получить от наших нормандских владений, страстно доказывал необходимость увеличения приданого, повторялся, горячился, хватался за голову и, наконец, устал и взмок… Я и не подозревала, что деньги могут вызвать у человека столько эмоций.
Увидев, что я молчу, он вообразил, что убедил меня.
– Так что же вы скажете? – Герцог был весь мокрый от пота.
– Послушайте, – произнесла я медленно, – вы ради денег хотите жениться на мне, не так ли?
Он откинул со лба волосы:
– В общем, от количества приданого будет зависеть мое отношение к вам, мадемуазель.
Вот тебе раз!
Я поднялась и отошла на несколько шагов. Вначале я просто хотела уйти, не сказав ни слова; однако мне было физически необходимо излить в словах свое презрение.
– Вот что, сударь, – сказала я усмехаясь, – хотя парик и не делает из лавочника аристократа, я давно хотела посоветовать вам носить его: в нем вы больше походили бы на дворянина. А сейчас никто не отличит вас от простого торгаша…
Он уставился на меня с недоумением и тупым гневом. Я ушла, не сказав больше ни слова. Во дворе меня встретила взволнованная Маргарита.
– Боже милостивый, душенька моя, – прошептала она мне на ухо, – кучер говорит, что герцог де Кабри только того и имеет, что титул, а сам весь в долгах. Говорят, ему сам король дал двести тысяч ливров – а так бы он и сюда не доехал. – Взглянув мне в лицо, она осеклась – Да что же это с вами, мадемуазель? Вы бледны как смерть.
Я схватила ее за руку и крепко сжала.
– Послушай, Маргарита, – произнесла я, сама не узнавая своего голоса, – давай сейчас не будем говорить об этом, давай помолчим! А то если и ты будешь напоминать мне об этом ничтожестве, я, честное слово, с ума сойду.
– Господь с вами, мадемуазель, – испуганно сказала Маргарита. – Надобно об этом вашему отцу рассказать. А насчет меня вы-то знаете, что я за вас, я этого герцога и на шаг бы к вам не подпустила.
– Хорошо, – поспешно сказала я, вся дрожа, – хорошо. Я должна была идти к родственникам.
Но видеть их лица мне совсем не хотелось.
2
На зеленом сукне стола ровной стопкой лежали карты. Близилось начало игры в буйотку. В Сент-Элуа был большой прием, на который съехались все мало-мальски известные дворяне из округи. Замок был переполнен, двор заставлен каретами.
Отец устраивал вечер в мою честь, и этот праздник стал первым после того, как Нижняя Бретань избавилась от страха перед контрабандистами. С утра в парке был пикник и картежные игры, вечером ожидались танцы. Гостей было много, но никто из присутствующих меня особенно не интересовал. Я комкала в руках бумажку с несколькими словами: "Благодарю за приглашение. Из-за болезни моей жены я вынужден отказаться от него. Виконт де Крессэ".
Снова его жена!
Я так давно его не видела, наши встречи в Бросельянде почему-то не повторялись, хотя я ездила туда каждый день…
Виконта редко принимали в обществе, виконтесса вообще никогда не допускалась в светские гостиные. Сколько времени я потратила на то, чтобы смягчить отца и добиться разрешения послать приглашение на вечер виконту! Я три часа провела у зеркала, долго подбирала наряд – и все лишь затем, чтобы получить этот унизительный отказ! Какой прекрасный повод я дала ему для насмешек!
– Я ненавижу его жену, – пробормотала я гневно. – И его ненавижу. Ну, ничего! Pide bene che ride ultimo!
– Что это вы тут говорите, дорогая? – игриво спросила мачеха, проходя мимо меня под руку с каким-то мужчиной.
Даже широким веером она не могла скрыть яркий румянец на щеках – признак начавшегося флирта. Да, здесь все изменяют друг другу… Отец мачехе, мачеха отцу. Недаром два дня назад в замке поселилась ослепительная Соланж де Бельер – светская дама, решившая погостить в провинции. Ей отвели комнату рядом с апартаментами отца. А еще я не раз замечала, как из спальни отца стыдливо выпархивает наша зардевшаяся пятнадцатилетняя горничная Каролина – не такая красивая, как Соланж де Бельер, но свежая, румяная, веселая бретоночка. Ясно, каким образом у нее появилось ожерелье из золотых монет.
Я быстро поднялась по лестнице в свою комнату и остановилась перед зеркалом, придирчиво себя оглядывая. Зачем мне осиная талия, увеличенные белладонной глаза, новое белое платье, если нет человека, способного все это оценить?
Гневными движениями я распустила корсет, стягивающий меня почти до пятнадцати дюймов, и сама ругала себя за глупость. Вырядилась!
– Все вы что-то выдумываете, мадемуазель, – сказала Маргарита ворчливо, – то одеваетесь бог знает как, то раздеваетесь… Я уж и не знаю, что думает о вас ваш отец.
Мне показалось это до того обидным, что я расхохоталась и, подбоченившись, резко повернулась к Маргарите.
– Да ничего он не думает, понятно? – закричала я. – Он никогда ничего обо мне не думал. Я их всех терпеть не могу – отца, мачеху, герцога, и тебя тоже!
Я едва не расплакалась. Маргарита была добродушной женщиной и принялась меня утешать, нисколько не обидевшись: она понимала, что имеет дело со своенравной, колкой, но, в сущности, доброй девушкой.
– Ладно, – сказала я через минуту, – затяни меня снова.
Но корсет теперь, как на зло, не хотел затягиваться. Маргарита сопела, шнурки едва не лопались, у меня трещали ребра, а талия не делалась меньше восемнадцати дюймов.
– Вот видите, что делает с человеком капризность, – сказала Маргарита, тяжело дыша и останавливаясь в очередной раз передохнуть.
– Боже мой, но ведь в зале давно уже началась игра! – жалобно воскликнула я.
– Будете подгонять меня, мадемуазель, – останетесь и вовсе без корсета.
Наконец мы позвали на помощь Жильду. Я наклонилась, опираясь на кровать, чувствуя, что вот-вот лопну. Но Жильда быстро настроила все дело, и я вернулась в зал. Мне вдруг стало интересно, захотелось последить за ходом игры: судя по ставкам, она обещала быть ожесточенной.
– Гравельский лес, – произнес маркиз де Фонтенэ усмехаясь.
Все ахнули.
– Если я выиграю, маркиз, я стану хозяином Семилесья, – многозначительно напомнил мой отец, намекая на давнее соперничество между нашим семейством и кланом де Фонтенэ за звание принца Бретонского, – что вы на это скажете?
– Возможно, друг мой, возможно, – протянул маркиз, выбирая в коробке сигару побольше. Их мы получали с острова Мартиники. – У вас чудесные сигары, могу вам заметить.
– В таком случае я ставлю Сент-Элуа, – вдруг сказал отец. Я вздрогнула. На миг мне показалось, что я ослышалась.
Отец не мог так рисковать замком…
– Боже мой, что вы такое говорите! – воскликнула я, бросаясь к отцу. – Как вы можете ставить на карту наше родовое поместье? И потом, разве он не принадлежит мне? Насколько я помню, вы подарили мне его всего четыре месяца назад!
– Успокойтесь, принцесса, – сказал маркиз де Фонтенэ, – ваш отец прекрасно играет в буйотку. Однажды он обыграл даже Марию Антуанетту.
Я едва не заплакала: Сент-Элуа стал частью моей жизни, я так привязалась к нему, что не променяла бы даже на весь Париж.
– Но это мой замок, отец, – вы слышите, мой! – сказала я в отчаянии. – Вы не можете поставить его на карту без моего согласия.
– Дорогая моя, – произнес отец равнодушно, – вы ведь еще несовершеннолетняя и незамужняя.
Я замерла, побледнев. С моих губ не сорвалось больше ни слова. Замок Сент-Элуа остался за нами: кроме того, весь Гравельский лес перешел в наше владение, однако где-то внутри во мне все выше поднимал голову маленький настороженный критик, который рос с каждым словом, услышанным мною от отца.
Отца я и раньше боялась. Может, не боялась, а как-то робела перед ним… Я ни в чем не знала отказа, меня одевали, как куклу и задаривали драгоценностями. Я не питала к отцу особой любви, но и больших причин для неудовольствия у меня тоже не было. И, в сущности, только сейчас я поняла, что ничего для него не значу. Нет, значу, конечно, но только как орудие для исполнения каких-то планов. Мне заранее, много лет назад, была отведена определенная роль, и я не должна была от нее уклоняться. Идти только по пути, начертанному для меня отцом… Если я буду послушна, жизнь моя будет сносной. Если же я, паче чаяния, посмею нарушить планы отца, пойду наперекор его честолюбию, меня призовут к порядку немедленно и строго. Когда я стала отцу поперек дороги даже в таком ничтожном деле, как игра, он устранил меня несколькими словами. А если речь пойдет о чем-то более серьезном?
И все-таки – как он мог забыть или не понимать того, что я не просто орудие, не просто принцесса, обязанная исполнять волю своего отца, но и девушка, женщина, человек, наконец?
– Завтра, дорогая моя, вам нужно вместе с герцогом осмотреть выигранный Гравель, – бросил он мне через плечо, – я очень прошу вас об этом.
Я согласно кивнула. Ехать в лес с герцогом мне совсем не хотелось, но я пыталась найти оправдание поступкам отца.
– Вы снова бледны, милочка, – сказала Маргарита, уводя меня из зала, – только что цвели, как розанчик, и вот снова побледнели. Что ни говори, а принц вел себя не как достойный дворянин. Уж я-то знаю, как вы не любите, когда вам перечат!