- Подле галицынской галереи.
- Непременно-с! - повторил Федор Петрович и замолк, не зная, что ему дальше говорить.
- Теперь нам должно расстаться: я думаю, maman скоро возвратится, - сказала Саломея, вставая и подавая руку.
Федор Петрович не умел пользоваться правами героев романа и не смел выйти из границ форменного поцелования руки; поцеловал, шаркнул, поклонился и отправился.
Быть героем, хоть и не настоящим, а романическим, очень приятно. Федор Петрович, несмотря на неопытность свою по части приключений любовных, чувствовал однако же наслаждение и какую-то торопливую деятельность во всех членах. В продолжение всей ночи перед ним развивался сказочный мир и похищение царевен.
Рано поутру озаботился он о найме кареты в четыре лошади рядом и приказал денщику укладываться.
- Вчера три раза прибегала, вот эта, как ее… Василиса Савишна. По часу сидела, ждала вас, хотела сегодня поутру опять прийти.
- Не пускай ее, скажи, что дома нет.
- Да она ворвется, сударь, в комнату. Скажет, что подожду!
- Ну, не пускай, да и только! вот тебе раз!
- Уж если вы приказали, так не пущу!.. Чу, вот прилетела, стучит.
Федор Петрович молча присел в угол, а Иван подошел к двери и спросил:
- Кто там?
Ответа нет, а в дверь кто-то постукивает.
- Что за черт, кто там? - спросил Иван, приотворив, дверь.
- Я, Иванушка, - проговорила Василиса Савишна и сунулась в дверь.
- Позвольте-с, дома нет.
- Как дома нет?
- Изволил уехать.
- С кем же ты тут разговаривал?
- С кем разговаривал, я ни с кем не разговаривал.
- Вот прекрасно, я ведь слышала.
- Что ж что слышала? Я бранился на деревянную ногу, что из сапога вон не лезет; вот и все!
- Так я подожду.
- Нет, уж извините, мне надо идти, я запру.
- Ну, хорошо, я после приду; позволь мне только поправиться перед зеркалом.
- Нет-с, позвольте.
Иван торопливо припер двери из передней в комнату. Василиса Савишна удивилась, но ей никак не пришло на мысль, что ее выживают.
- Ну, ну, не буду мешать. Верно, гости! - прибавила она шепотом, усмехаясь. - Я приду часа через два.
Она ушла.
- Что?
- Опять хотела прийти.
- Черт какой неотвязчивый! Давай одеваться; я поеду на почту. Как придет эта баба, так скажи ей, что в шесть часов я буду ждать ее.
Федор Петрович отправился. Василисе Савишне переданы были его слова. Она прибежала в третий раз; но и след Федора Петровича уже простыл. В пять часов сел он в дорожную карету и приказал ехать в галицынскую. Его привезли в галицынскую больницу.
- Это театр? - спросил он, выходя из кареты.
- Какой театр, сударь; это галицынская больница.
- Да где ж театр? ведь подле театра галицынская, как вишь ее…
- Так это галерея, сударь, так бы и сказали; эх, барин, сколько мы крюку сделали!
Это однако же не помешало Федору Петровичу приехать вовремя на назначенное место, потому что героиня романа любила во всяком случае заставить себя ждать. Как удивился Иван, когда великолепно разодетая дама, в роскошном манто, в шляпке с пером, вышла из галереи, подала руку Федору Петровичу, села с ним в карету и поехала.
Между тем Василиса Савишна прибежала в шесть часов вечера в гостиницу, стукнула в дверь номера, занимаемого Федором Петровичем, - никто не отзывается. Приложила ухо к двери, посмотрела в замочную скважину, - никого нет!
- Опять нет! что за чудеса! Поскакала к Софье Васильевне.
- Не у вас? - Нет еще.
- Что за диво такое, все дома нет да дома нет! сейчас была, сам велел сказать мне, что будет ожидать меня в шесть часов.
- Что это? моя карета едет! - сказала Софья Васильевна. - Саломея воротилась домой! Опять помеха! И лучше, если он не будет сегодня.
Вошел слуга.
- Что ты? А где же Саломея Петровна?
- В галицынской галерее; приказали ехать домой и сказать, чтоб ее не дожидали-с.
- Как не дожидали? с кем же она поехала?
- Не могу знать-с! как приехали к галицынской галерее, они изволили выйти из кареты, а мне велели ехать домой да изволили сказать: "Скажи маменьке, чтоб меня не дожидала".
- С кем же она поехала?
- Не могу знать-с.
- Не дожидала! Куда не дожидала? ты, верно, переврал.
- Никак нет-с; как приказано сказать, так я и докладываю.
- Не может быть! верно, кто-нибудь там был из знакомых.
Часов до двух за полночь беспокоило Софью Петровну только недоумение: с кем поехала Саломея? Пробило два, пробило три, началась суматоха. Саломеи нет, а не знают, куда послать за Саломеей. Призывают опять лакея, переспрашивают, бранят, что он, вероятно, переврал и что, верно, Саломея Петровна велела куда-нибудь приезжать за собой. Он божится, что нет. Призвали кучера, не слыхал ли он, что приказывала Саломея Петровна? Он подтвердил слова Игната, а больше ничего не слыхал.
- Она, верно, принуждена была где-нибудь остаться ночевать! Теперь уж и посылать поздно, да и куда посылать!..
Чем свет карета отправилась по всем родным и знакомым и возвратилась домой с известием, что Саломеи Петровны нигде нет.
Софья Васильевна в отчаянии и в слезах, а Петр Григорьевич ходит по комнатам, ломает себе руки и гремит на весь дом:
- Прекрасно! прекрасно! достойная дочь заботливой, разумной матушки! Осрамили, зарезали, убили! Это ни на что не похоже, это ужас! это поношение: Туруцкой звал на вечер, я дал слово… на Туруцкого все мои надежды… О, да я знаю, что это вы с намерением, чтоб… это черт! она не скажет просто: "я бы не желала"; она выкинет назло какую-нибудь штуку… насмеется над отцом, поставит его в дураки! Эй! кто там? скотина, что ты нейдешь, когда тебя зовут! Пошел к Платону Васильевичу Туруцкому, кланяйся и скажи, что Саломея Петровна заболела и что мы не можем быть у него на вечере… Ну, что ж ты стоишь?… Постой! скажи, что я очень-очень сожалею… слышишь?…
Отправив человека к Туруцкому, Петр Григорьевич снова начал ходить по комнатам и греметь.
А между тем Василиса Савишна и не подозревает, что у Софьи Васильевны пропала дочь. Ранехонько она торопится в гостиницу Печкина, проведать о Федоре Петровиче, опять постукивает в дверь, прикладывает ухо и смотрит в скважину, - никого нет.
- Кого тебе, матушка? - спрашивает ее прислужник, проходя по коридору.
- Да вот мне нужно видеть господина, который здесь стоит.
- Это пустой номер, здесь никто не стоит.
- Как пустой? Неправда, здесь стоит военный.
- Вчера уехал.
Василису Савишну как водой обдало. Она всплеснула руками.
- Уехал? ну!
- А что?
- Гусёк!
- А что?
- Что уж и говорить! надул!
- Чем надул?
- Ну, да уж… тьфу!
И Василиса Савишна побежала вон из коридора; но к Софье Васильевне побоялась идти проведать о Федоре Петровиче.
Часть вторая
I
Рассказав, по принадлежности, кто такая Саломея Петровна, мы оставим ее в покое до первой встречи. Обратимся к Дмитрицкому, который, как вам уже известно, проиграл сполна собственные деньги и частию прихватил деньги ремонтные. Не для чего было говорить ему, что это сделано не только неосновательно, но даже безрассудно: все знал он это сам и бранил себя, как собаку. После нагоняя самому себе, он стал обдумывать, как поправить дело, и ничего лучше не выдумал, кроме новейшей гомеопатической пословицы: Similia similidus curantur - или древнейшей русской пословицы: чем обжегся, тем и лечись.
- Но здесь, в поганом Бердичеве, не буду лечиться: поеду поправлять здоровье посреди сельской жизни. И вот, в прекрасных долинах Подолии, под именем ремонтера разъезжает он от помещика к помещику, играет для "препровождения времени". Но во всяком случае он был не более как Schűller в сравнении с Schulmeister-ом Желынским. Желынский, проведав, что он в его заветных полях красного зверя ловит, тотчас же разместил засады, и с бедного, с живого Дмитрицкого сняли кожу.
Между тем время проходит; в полку о Дмитрицком нет и известий. Полковой командир менее заботится о нем и о деньгах, нежели о команде, и отправляет другого офицера отыскивать Дмитрицкого и принять команду и ремонт. Офицер, недолго думав, едет в Бердичев. Там находит он команду, которая преспокойно живет по квартирам в ожидании своего командира; в числе команды и денщик Дмитрицкого.
- Где Василий Павлович?
- А бог его знает; он меня оставил у одного помещика, я там жил-жил, ждал-ждал барина, покуда выгнали; помещик сказал: "Ступай, брат, барин твой, верно, умер; я держать тебя не хочу". Я и пришел сюда.
- А что, в самом деле не умер ли он?
- Верно, что умер; помещик недаром говорил.
Офицер доносит в полк, что команда состоит благополучно налицо, а сам ремонтер пропал без вести и, вероятно, умер.
Дмитрицкого означили в списках умершим.
Таким образом кончил Дмитрицкий жизнь служебную.
Между тем новый ремонтер, приехав к одному помещику для покупки лошадей, входит в гостиную и видит - ни дать ни взять Дмитрицкий, в венгерке, в гусарской жилетке, сидит за картами.
- Дмитрицкий? - вскрикивает он, всмотревшись в него.
- Ах, любезный друг! - вскричал и Дмитрицкий, вскочив из-за стола и обнимая товарища своего. - Вот неожиданно встретились!
- Что ты здесь делаешь?
- Tс! скажи, пожалуйста! вот встреча! Как давно не видались!
И он потащил его за руку в другую комнату.
- Что ты здесь делаешь? где ты пропадал?
- И не думал пропадать, братец; а видишь, по маленькой, отыгрываюсь.
- Да знаешь ли что, ведь ты исключен из списков и показан в числе умерших?
- И очень хорошо сделали. Я действительно убитый человек; а потому и не могу уж явиться в полк.
- Ах, чудак! Да что ж ты будешь делать!
- Что ж, братец, мертвому делать, кроме как скитаться тенью.
- Ах, чудак!
- Только, братец, не говори никому, что и тень мою видел, а то, пожалуй, кол в спину вколотят.
- Где ж ты живешь?
- Теперь здесь гощу.
- Не советую тебе, однако ж, проживать в этих местах; если тебя узнают - беда!
- И не напоминай, сам уеду; черт знает, здесь нет мне счастья. Поеду искать невест, попробую жениться.
- Ах, чудак! да как же ты будешь жить без всякого вида?
- Вот тебе раз! попробуй кто от меня требовать вид, поставлю ему на вид вот что!
Дмитрицкий показал свой кулак.
- С этим видом не далеко уедешь.
- Не далеко уеду, так далеко уйду. Однако ж меня ждут; шпини, брат, я к тебе приду на квартиру.
- Нет, спасибо, отложи попечение: со мной команда.
- Да, да, да! ну, хорошо! Так до свидания на том свете.
- Прощай, брат!
- Присядь, хоть по маленькой.
- Нет, спасибо.
- Ну, хоть карточку, на мое счастье.
- Нет, благодарствуй.
- Экой чудак!
После известия, сообщенного новым ремонтером, Дмитрицкий понемногу стал подвигаться с юга на север. Он был некогда в Москве, и Москва ему нравилась; выезжая из нее, он думал: когда-то бог приведет опять побывать. Эта старая мысль пришла ему в голову, когда он задумался, куда ему ехать.
"Э! да вот прекрасный случай ехать в Москву! Там же всегда тьма невест. Именно! там открою свой новый карьер… Скверная вещь без денег! Я уверен, что без денег я могу завлечься во все страсти. А с деньгами я совершенно смиренное существо: засел где-нибудь в уголок, бросил пук ассигнаций или горсть золота на стол. "Господа! банчику!" Смотришь, тянутся со всех сторон искатели земного блага, обступают фараона, как рыбы, и ждут подачки. Иному дашь туза - счастлив! иного оборвешь - молчит! Судьба! Добродетельный муж и отец семейства не с намерением пролил чашу довольствия своего. Он только хотел дополнить ее последним глотком бедняка, да черт подтолкнул под руку, чаша вверх дном, а наш брат подставил горсть и богат. Но для того, чтоб иметь право стоять там, где черт подталкивает под руку, надо иметь случай при нем. А кто ж может доставить этот случай как не жена, входящая в дела своего мужа и способствующая его успехам в свете? Что за роскошь иметь такую заботливую, умную помощницу!.. "Душа моя! заинтересуй, пожалуйста, мосье такого-то, чтоб ему у нас не было скучно. Умная жена тотчас поймет пользы мужа. О, она должна быть непременно привлекательна в отношении интересных людей. Одного только боюсь, чтоб не попасть на такую, которая вздумает тебя вывести в чины, или на такую, которая только ночует дома; или на такую, которая пришпиливает мужа к хвосту… Да еще боюсь, чтоб не влюбиться в аплике, в дрянное сердчишко, которое разрядится в любезность, в сладость, в нежность, подобьет все свои недостатки пуховой прелестью, раздушится благовонными вздохами, разукрасится алмазными взорами, разрисуется узорными приемами…""
Рассуждая таким образом, Дмитрицкий ехал в Москву на огромном чемодане, набитом сеном. Хоть у него и осталось только одно носильное платье: венгерка да шинель, но он знал, что ездить без чемодана - нельзя: почтут за нищего.
По приезде в Калугу в кошельке у него остался один только червонец и ключ от чемодана. "Этого скакуна я ни за что в свете не отдам: это у меня заводчик. Лошадей найму вплоть до Москвы; а что касается до насущного пропитания: есть что есть, так есть, а нет, так мы не взыщем; впрочем, глупость! возможно ли умереть с голоду там, где люди завтракают, обедают, полдничают, ужинают и, словом, целый день едят?"
Следуя этому правилу, Дмитрицкий не голодал. В первой же деревне, где его извозчик остановился кормить лошадей, он застал хозяина, хозяйку и всю семью за столом: они хлебали из огромной чаши жирные щи.
- Что это? квасок? дай-ко, брат, ковшичек… ух как славно щами пахнет!
- Да не угодно ли, сударь, покушать? - сказала хозяйка, - у нас щи, жаркое есть, если угодно, рыба есть.
- Нет, благодарствуй, милая, боюсь обед испортить… я только попробую… Славные щи!
- Да что ж, пообедайте у нас, сударь.
- Нет, милая, меня ждут обедать, отсюда недалеко. Таким образом наш путешественник везде пробовал то щи,
то кашу; но на половине дороги ему захотелось хорошо пообедать. Проезжая в обеденное время чрез одно село, он спросил:
- А что, здесь живет сам помещик или управляющий?.
- Сам помещик.
- А есть у него продажные лошади?
- Как же, большой завод есть.
- Прекрасно! Проводите-ко меня к нему. Барин-заводчик рад покупщику.
Нечего рассказывать, как явился Дмитрицкий к помещику, к Григорью Тимофеевичу Мискину, покупщиком и знатоком в лошадях; как, осматривая завод, проморил плотного барина, и тот пригласил его откушать вместе, потому что уже было время, а после обеда предложил испытать лошадей в упряжке. Все проделки были исполнены как нельзя лучше, лошади в упряжке ходили очень хорошо, помещик назначил им цену прекрасную и расстался с Дмитрицким, как с таким покупщиком, каких ему надо было и по самолюбию и по расчетам.
Пообедав очень хорошо и даже выпив за здоровье гнедых, Дмитрицкий решился не обедать до самой Москвы, если только не представится какого-нибудь особенного случая. Но особенного случая не представилось.
Я думаю, памятно вам, как счастливо он миновал заставу.
- Покуда прямо, - отвечал он, а между тем думал: "Куда ж теперь ехать? приехав в Москву, разумеется, теперь следует, ехать в "Европу"; во всех лучших городах должна быть "Европа": без "Европы" нельзя обойтиться, особенно приезжему человеку". - Эй! послушай, любезный, где тут "Европа"?… Спасибо! ступай!
Приехали в "Европу". Дмитрицкий повелительно крикнул у крыльца на швейцара и лакеев, чтоб помогли вылезти ему из повозки.
- Первый номер готов для меня? а?
- Первый номер занят-с.
- Как?… Фу! бока разбило! Животное! заставил меня прокатиться в телеге! Пять тысяч заплатить за экипаж и сесть на половине дороги!.. Как занят?
- Занят-с.
- Как занят! Ах, дурак! что ж это он здесь делал? он, верно, занял в другой гостинице.
- Третий номер свободен-с, прекрасный номер! три комнаты-с, мебель красного дерева, фортепьяны, все есть-с, все принадлежности, как следует, сейчас только очистился.
- Три комнаты! какие-нибудь скверные! Экое животное! Ну, веди!.. Что за гадкие коридоры! тьма кромешная! Это ни на что не похоже! то ли дело в Париже.
- В Париже-с? Помилуйте, что Париж! Уж лучше нашей гостиницы в целом городе нет,
- Я ничего не вижу!
- Пожалуйте, пожалуйте сюда.
- Ну, что тут такое?… Это-то? Фу! да покури, братец, скорее! Кто тут стоял?
- Только что сегодня изволил уехать один сочинитель из Петербурга.
- Сочинитель? Именно какими-то сочинениями пахнет! Покури, да не какой-нибудь смолкой, а по крайней мере лавандом… Да чаю, чаю скорей!.. Один из вас, порасторопнее, чтоб здесь дежурил, покуда мои люди приедут! Да есть ли тут сарай хороший, поставить коляску, а?
- Как же-с, сколько угодно.
- Ну, чаю!
- В повозке есть вещи-с?
- Какие вещи? вещи в экипаже. Да! кажется чемодан положили со мной. Внести его! Адрес-календарь есть?
- Есть-с.
- Принеси! тебя как зовут?
- Иваном-с.
- А тебя?
- Алексеем.
- Так ты, Иван, ступай за календарем, а ты за чаем, да живо! Лентяям ничего, кроме простого туза, не даю; а кто услужит мне тому червонный, слышите?
- Будем довольны-с! Кому ж и угождать, как не доброму барину.
- То-то же!.. А! Чемодан; хорошо! Поставь его, да осторожнее, не перемни у меня там. Тебя как зовут?
- Петром-с.
- Петр, спроси бутылку лучшей мадеры! скорей!
Петр бросился за мадерой; а между тем Дмитрицкий раскинулся на диване и стал зевать, как изнеженный помещик, с дороги. Приказания его живо были исполнены. Алексей принес, с вывертами, на подносе аплике, чайник, сливочник и чашки - пестрый фарфор рококо с позолотой, в корзинке сухари, на блюдечке сахар. Иван прибежал с адрес-календарем, а Петр с бутылкой мадеры.
- Первый номер мадера?
- Самая старая-с.
Дмитрицкий налил стакан, выпил залпом и потом плюнул.
- Дрянь!
- Самая лучшая-с!
- Самая лучшая! почем бутылка?
- Пять рублей-с.
- Ну, может ли быть здесь настоящая мадера в пять рублей, когда она и на острове Мадере дороже пяти рублей. Скажи хозяину, что я мадеру пью настоящую и чтоб он достал мне самой лучшей, хоть по червонцу бутылку. Слышишь? Возьмите эту себе. Теперь ступайте все вон, я отдохнуть хочу.
- Позвольте узнать чин и фамилию, да подорожную надо записать в книгу-с.
- Успеешь! приедет мой камердинер с экипажем, так спросишь у него; ну, марш!