- Черт знает, я без чаю похудел в эти три дня, - сказал Дмитрицкий, принявшись пить чай. - Надо отыскать какого-нибудь знакомого… Черт знает, сколько в календаре фамилий! Ну, как тут не найти знакомых или дураков, которые рады будут моему знакомству?…
В это время послышалось, кто-то вошел в переднюю комнату.
- Кто там?
- Извините, - сказал вошедший молодой человек, очень щегольски одетый, в очках, с улыбающимися устами, с сладостными и изгибистыми манерами, с ногами, имевшими привычку шаркать, с ушами, похожими на крылья у шапки Меркурия.
- Извините…
И так далее… а дальнейшее мы изложим впоследствии; покуда означенный молодой человек не познакомился с Дмитрицким, мы познакомим вас с ним самим.
II
Его зовут Михайло Памфилович Лычков. Молодой человек, как бы вам описать его?… Молодой человек, если хотите, очень с хорошими свойствами. Молодой человек, который делает около ста визитов по годовым праздникам, которого встретите в обществе и в театре, где отвечают на поклон его замечательные поди, иногда протягивают руки и говорят: "bonjour, monsieur Лычков!", которого встретите в канцелярии, где он сам подойдет к вам и скажет, что он по особенным поручениям при его превосходительстве; которого встретите в каком-нибудь комитете о тюрьмах и в каком-нибудь благотворительном или ином обществе… которого встретите верхом, и он предупредит похвалу своей лошади и скажет, что она орловского завода, но что у него есть лошадь собственного завода, гораздо лучше этой… Молодой человек, которому вы, верно, понравитесь, если послушаете его рассказы и который, верно вас позовет к себе.
Михайло Памфилович вступил в службу в кацелярские служители по протекции самого начальника канцелярии, которому он понравился по какой-то особенной, природной готовности служить. И действительно, Михайло Памфилович служил ему чем только мог и, между прочим, приезжал в канцелярию на положении дела не делающих, а от дела не бегающих, которых начальник канцелярии встречал, протягивая руку, принимал как гостей и увлекался от своих скучных занятий приятной их беседой.
Так как настоящий век изобилует обладающими даром поэзии или, все равно, обладающими даром поэзиею, и так как в канцелярских, кроме размашистых перьев, необходимы иногда перья красноречивые, то в числе сослуживцев Михаила Памфиловича, кроме молодых людей высокого полету, было много неоцененных еще поэтов и прозаиков. Из салонов спускаться в канцелярию было низко, а от истоков Ипокрены ходить в канцелярию было далеко и утомительно; и потому все эти прихожане ужасно зевали и рады были какому-нибудь развлечению. Одни читали наизусть свои поэтические вдохновения, другие с восторгом выслушивали декламации стихов о каком-нибудь Демоне или о какой-нибудь Демонессе, у которой, вместо волос, спускается на плечи лава; вместо взоров - стрелы или метательные копья, на ланитах пламень, на устах огонь, на груди дым, а в груди - что-то неизъяснимое.
Михайло Памфилович ахал больше всех, и потому признан был за человека со вкусом. По этому вкусу он был приятелем поэтов, а по изрядному состоянию, по возможности ездить на конях, быть одетым с иголочки и природной способности перенимать светские манеры был приятелем с некоторыми из верхолетов. Вследствие моды на литературные вечера между означенной рассадой светской деятельности завелись также литературные вечера. После нескольких опытов распределить дни Михайлу Памфиловичу достался вторник, и все сослуживцы в один голос решили: "Завтра все к тебе, Лычков!"
Чтоб придать тону своему вторнику и сделать его известным целой Москве, Михайло Памфилович обдумал, что для этого надо залучить к себе и известных московских литераторов. На первый вторник, в который так неожиданно должен был совершиться литературный вечер у Михаилы Памфиловича, нельзя было никак распорядиться насчет известных литераторов; но все-таки он решился сделать визиты всем, с которыми кланялся в обществе. Но прежде всего надо было предуведомить папеньку и маменьку, которые были в восторге от успехов сына в свете и потворствовали ему елико возможно.
Папенька Михаилы Памфиловича, Памфил Федосеевич, был, казалось, человек простой и добряк, по крайней мере на старости лет; но несмотря на простоту, он умел, со вступления на поприще житейское, сколотив изрядный капитал, купить именье и величаться помещиком. Так как это достоинство досталось ему довольно уже поздно, то он и не успел войти в круг знакомства, соответственный властителю двухсот душ и обладателю капитала, дающего около десяти тысяч процентов. Большой круг требовал новых привычек; а расставаться с старыми, с которыми сжились душа и тело, было и жалко и трудно. Чувствуя невозможность самому почваниться в свете и показать, что мы, дескать, сами с усами и не последние из личных дворян, Памфил Федосеевич сосредоточил свое честолюбие на успехах в свете единственного и возлюбленного сына, Мишеньки. Мишенька не изменил надеждам отца.
Пожилая супруга Памфила Федосеевича, Степанида Ильинишна, несмотря на толстоту свою, так и лезла в гору и, без сомнения, взобралась бы на нее и завела знакомства и с графинями и с княгинями, потому что она сочувствовала своему достоинству и всегда говорила: "Эка невидаль, графство!" Но, к несчастью, она не знала по-французскому; а без этого, черт знает чего, невозможно было показаться в русской гостиной, как с непричесанной головой. Не являясь в свете, Степанида Ильинишна сосредоточила свое высокое достоинство в своем дому да в кругу старых знакомых - губернских и коллежских регистраторш и секретарш, с которыми издавна она покумилась и без секретов которых, гаданий и сплетней, не могла уже обходиться. Сверх того и привычная, бессменная партия бостончика или вистика сроднила ее с ними. Но, как боярыне, ей нельзя уже было не нежиться, не чувствовать боли в какой-нибудь части тела и не лечиться лопатией или гамепатией. И то и другое не приносило ей пользы, особенно после заговенья или розговенья. Отлежав однажды бок, она почувствовала онемение. Призванный медик вообразил, что это следствие полноты и излишества крови и немедленно же предписал, кроме следуемых микстур, приставить к боку, на первый раз, не менее пятидесяти пиявок; пиявки исполнили свое дело как следует: выпили кровь да еще про запас притянули к боку достаточное ее количество. С тех пор обиженный бок стал беспокоить Степаниду Ильинишну. Она почла за долг проклинать лопатию и призвать в помощь гамепатию; но бесконечно малые приемы не нашли дороги из желудка к боку и воротились на белый свет без пользы. Прослышав про чудеса магнитизирования, Степанида Ильинишна расспросила, каким это образом лечатся новым способом? Кумушка Арина Ивановна тотчас же объяснила ей, что, дескать, есть два способа: первый способ самому магнитизироваться: доктор начнет водить руками по всему телу, покуда сон наведет…
- Нет, нет, нет, матушка, этого-то я с собой не позволю делать! Скажи, какой другой?
- А другой способ: доктор возьмет да намагнитизирует какую-нибудь девушку, да и спросит у сонной, какое лекарство он должен дать больной. Всю подноготную скажет! Удивительное дело! Что-то уж и не верится!
- Верится или не верится, отчего же не попробовать! Я попробую: велю намагнитизировать Дуньку да расспросить у ней, какое, дескать, для барыни лекарство нужно? Глупа только, где ей сказать! Ну, да не велика беда попробовать.
- Уж кстати бы и я полечилась, Степанида Ильинишна.
- Пожалуй, матушка, убытку мне от этого не будет.
- Так пришлите мне сказать, как будут магнитизировать.
- Изволь, пришлю.
Степанида Ильинишна в самом деле послала Сидора искать по Москве иностранного доктора, что магнитизирует. Сидор тотчас же отыскал иностранного доктора, что мозоли сводит.
- Здравствуйте, батюшка, - сказала Степанида Ильинишна. - Эй, Дунька… Вот, намагнитизируйте, пожалуйста, девчонку да расспросите у ней, чем лечить от бока? у меня бок болит… Вот она.
Дунька явилась, стала в дверях и смотрела исподлобья на мозольного мастера, не понимая, зачем ее представляют ему.
- Вот она, сделайте одолжение; а я уж уйду, не могу смотреть… извините!
Степанида Ильинишна вышла, а мозольный мастер показал Дуньке стул, помог ей разуться. Дунька не смела противиться.
Кончив операцию, в ожидании вознаграждения он походил по комнате, кашлянул несколько раз. Степанида Ильинишна со страхом взглянула в двери.
- Что, уж кончено?
- Ага! - отвечал доктор по части мозолей.
- Что ж, какое же лекарство-то мне предпишете?
Он подал ей скляночку и сказал по-немецки, жидовским наречием, что она увидит на опыте, как хорошо это лекарство сгоняет мозоли.
- Как же, батюшка, принять это или намазывать? - спросила Степанида Ильинишна, подавая в вознаграждение десятирублевую ассигнацию.
Вместо ответа оператор поклонился и вышел.
- Что ж это он не сказал мне, что надо делать с этим? да уж верно намазывать… это мазь. Дунька! расскажи мне, что он с тобой тут делал? Да, смотри, говори сущую правду.
- Да бог его знает, сударыня, посадил на стул, велел разуться, да чем-то помазал пальцы.
- Только? Что ж ты, заснула?
- Никак нет, сударыня.
- Коли не спала, так что ж он тебя спрашивал?
- А бог его знает! он ничего не спрашивал.
- Врешь, дура; сама не помнишь, верно спала.
- Ей-богу нет-с!
- Врешь, глупая; ведь он тебя магнитизировал. Дунька, не понимая, молчала.
- То-то, заставишь дуру что делать, сам не рад! Что ж, намазывать этим или принять?
- Да вот он этим, кажется, и мазал.
- Попробую; беды, чай, не будет, - сказала Степанида Ильинишна и Дуньке же велела растирать мазью бок.
Оказалось, что мазь лучше действовала от боли в боку, нежели от мозолей; у Дуньки разболелись ноги, так что она ступить не могла; а у Степаниды Ильинишны на другой же день боку стало гораздо лучше. Она решилась всегда лечиться магнитизированием и вспоминала об обещании, данном Арине Ивановне. Арина Ивановна страдала головной болью; и от головной боли мазь помогла, только волосы полезли страшным образом.
- Нет, уж, матушка, Степанида Ильинишна, покорно благодарю за нее: лучше останусь с головными болями, чем быть плешивой.
- Напрасно, Арина Ивановна, в волосах-то, верно, и сидит гноя боль. Есть чего жалеть! вырастут другие. Я вот полечилась, да пан теперь. И вперед случись что, тотчас же велю Дуньку магнитизировать.
Такова была маменька Михаилы Памфиловича.
- Папа, у меня сегодня будет литературный вечер, - сказал однажды Михайло Памфилович, войдя, по старому обычаю, к отцу пожелать ему доброго утра.
- Это что такое значит, Миша? Что за литературный вечер? - спросил отец.
- Ведь я вам сказывал, папа, что я познакомился с литераторами.
- Так что ж такое?
- Я бываю у них на литературных вечерах, нельзя же и мне не сделать литературного вечера.
- В самом деле! Ну, я поговорю с матерью. Надо же посоветоваться.
- Помилуйте, как это можно откладывать; все условились быть у меня сегодня, и вообще по вторникам.
- Помилуй, всякой вторник у тебя будут литературные вечера!
- А как же иначе; уж это так водится; все приедут, мне не больным же сказаться.
- Да кого ты звал?
- Московских литераторов,
- Да кого именно?
Этот вопрос затруднил несколько Михаила Памфиловича.
- Как кого, папенька, мало ли литераторов; некоторые вместе со мной служат…
- Ну?
Михайло Памфилович высчитал имена всех известных и неизвестных литераторов; но если б не прикрасил сиятельными и чиновными, то славные имена не произвели бы никакого влияния на Памфила Федосеевича.
- Неужели? - сказал он, - и князь будет?
- Да, вероятно, будет… он…
- Да ты говоришь, еще главный сочинитель будет?
- Да, папа.
- Черт знает, Миша, ты, право, лжешь!
- Ей-богу, я у него был, он такой очаровательный человек… я с ним коротко познакомился.
- Хм! удивительно! Ведь он, брат; действительный статский советник.
- Что ж такое? мало ли поэтов в чинах; например, Глинка и Дмитриев также действительные статские советники.
- К тебе в гости? Ну, брат, Миша, высоко ты забираешь! Надо подумать! ведь все-таки они не к тебе, а ко мне в дом будут.
- Помилуйте, папа, когда тут думать? ввечеру они все приедут.
- Что ж ты не сказал прежде? ведь это ни на что не похоже: зовет гостей не спросившись?
- Когда же мне было сказать вам; вчера ввечеру все согласились быть сегодня у меня.
- Поди-ну!.. Надо подумать, как принять! я поговорю с матерью.
- Да ничего не нужно особенного; только надо попросить maman, чтоб вместо булок и сухарей к чаю, купить английской соломки… продается в кондитерских…
- Ну, это уж не мое дело.
- Да мне нужно, папа, пятьсот рублей.
- Помилуй, Миша! давно ли ты взял пятьсот рублей?
- Ведь я говорил вам, что я пожертвовал их на человеколюбивое заведение… Нельзя же мне было… ведь я член.
- Да! ну! черт знает, братец, накладно!.. На что ж тебе еще столько денег?
- Мне непременно надо купить библиотеку: мне стыдно будет перед литераторами, что у меня нет ни одной книги.
- Что, брат, говорил я тебе: береги, Миша, свои книги, - пригодятся.
- Да что ж мне в учебных книгах! Мне по крайней мере необходимо иметь сочинения литераторов, которые у меня будут.
- Ты совсем обобрал меня!
- Что ж делать, папа.
- То-то, что делать!.. На!
- Удивительный мальчишка! - сказал Памфил Федосеевич про себя, смотря вслед сыну, который, оправив перед зеркалом полосы, платок на шее и булавочку на манишке, вышел вон. - Удивительный мальчишка!.. Скажи, пожалуйста, только что из яйца вылупился, а с какими людьми уж свел знакомство!..
- Степанида Ильинишна!.. Эй! кто тут!.. провалились! Варька! Иван!
- Что ты, батюшка, раскричался! опять нога, что ли?
- Какая нога! что за нога! совсем не нога, а Миша. Ей-богу, это удивительный мальчишка!
- Что он тебе сделал? что не по-твоему?
- Не по-моему; разумеется, что не по-моему!
- Так и надо кричать?
- Да кто кричит? помилуй!
- Да ты! посмотри, из себя вышел!
- Ах ты, господи, слова не даст сказать!
- Да говори, кто тебе мешает!
- Я хотел сказать тебе, что это удивительная вещь; представь себе! что еще он - мальчик, молоко на губах не обсохло… Куда ж ты?
- Да что мне слушать брань…
- Откуда брань? Кто тебе сказал, что брань? дай окончить-то!
- Ну?
- Я хотел сказать, что, что еще он? мальчик, а ведет знакомство с какими людьми!
- Ну, что ж? молод и знакомится с молодежью; а тебе не по сердцу?
- Ну, кто говорит что не по сердцу? ты не дашь выговорить! Какая молодежь!.. вельможи, матушка! вельможи к нему назвались на вечер!
- Полно, пожалуйста, вздор молоть! с какой стати назовутся к Мише вельможи?
- Я тебе говорю! из студентов-то он в сочинители хватил! Вот и назвалась вся братья сочинителей к нему на вечер; да какие люди-то - все известные!.. в каких чинах! А? каков Миша-то? а? Степанида Ильинишна!
- Что ж, слава богу, недаром мои заботы были об нем.
- Ты! все ты! а уж я ничего!
- Хорош бы он был хомяк, если б пошел в тебя! Не сам ли ты говорил ему: не водись с людьми, которые тебе не по плечу.
- Да! в старину это было так, а теперь - другое дело. В старину кошки мышей ели, а теперь не едят - вишь, подай молочка да говядинки.
- Это все на Ваську ты метишь!
- Э, поди ты с своим Васькой; не о том дело; надо подумать, как принять, ведь сегодня ввечеру все у нас будут.
- Как сегодня ввечеру?
- Да так! назвались, как хочешь и принимай!
- Ты шутишь, что ли?
- Какая шутка; нагрянут человек двадцать.
- Миша с ума сошел! назвал гостей; да еще все незнакомых; а у нас ничего не готово, комнаты не прибраны… Господи! когда ж я обернусь! Надо самой ехать заказать мороженое, купить провизии; нельзя без ужина или, по крайней мере, закуски… Ничего не успеешь сделать! Я думаю, все, что куплено к обеду, оставить к вечеру, а сами чего-нибудь перекусим.
- За винами надо послать; да уж я распоряжусь в этом… А! вот кстати!
Вошли Григорий Иванович и Лукьян Анисимович. Это были старые сослуживцы Памфила Федосеевича на службе по откупам.
Григорий Иванович был в старину кос и сохранил этот недостаток и в старости.
Лукьян Анисимович и в молодости и в лета мужества был рыж; но под старость лишился прекрасных волос своих, а клочки на висках поседели.
Григорий Иванович жил уже домиком, а Лукьян Анисимович не умел сберегать нажитого и потому продолжал службу по части хождения по делам.
- Вот кстати пришли! здравствуйте, Григорий Иванович; садись, брат, Лукьян Анисимович… Иван! наложи Лукьяну Анисимовичу трубку.
- Я сам наложу-с, Памфил Федосеевич.
- Ну, накладывай. А что, Григорий Иванович, ведь вы, кажется, продолжаете читать книги?
- Не засну, сударь, без чтения. Вчера, например, прочел очень занимательный журнал. Ах, как ругается! да еще кого ругает-то: Александра Петровича Сумарокова! такую экзекуцию задал, что ужас!
- Уж чтоб теперь был такой сочинитель, как Сумароков, да уж я не знаю! - сказал Лукьян Анисимович, закурив трубку и подсев важно к Памфилу Федосеевичу, с желанием принять участие в разговоре. - У меня, правда, только одна часть его сочинений: ну, да уж наслаждение! уж надо сказать! Чуть свободное время - я и читаю; тысячу раз перечитал, ей-богу-с. А уж чем больше читаешь, тем как-то все лучше. Что нынешние книги! мой Ваня таскает их на дом кучу. Вот журналы-то, журналы, что вы говорите, Григорий Иванович, да я в толк не возьму: писано как-то без расстановки, да всё слова какие-то особенные.