Это старомодное платье показалось бы нелепым, появись в нем Люси на лондонском балу. Насыщенный изумрудный цвет шелка оттенял нежный румянец девушки и серебристое сияние спадающих на плечи волос. Морису показалось, что он окунулся в прошлое. Как будто ему снова двадцать четыре года. И он пришел на встречу к одной из изысканных лондонских красавиц, которые великодушно принимали в своих спальнях неотесанного юнца, превращая его в искушенного мужчину и исподволь прививая ему светские манеры.
Отделанное кружевами декольте было не таким открытым, как позволяла это современная мода, но более соблазнительным. От приступа острого желания у Мориса стиснуло горло. Видно, эта плутовка решила извести его более верным способом, заставляя медленно умирать от неутоленной жажды.
– Благодарю вас, что вы приняли мое приглашение на ужин, – произнесла Люси твердым голосом.
Морис предпочел бы, чтобы в нем звучали более страстные нотки.
– Я вовсе не голоден, – нарочито бесцеремонно заявил он. – Меня также не привлекает игра в кости, и я не испытываю ни малейшего желания позировать вам.
Она недоуменно подняла брови.
– Тогда зачем же вы пришли?
– Вот за чем, – буркнул он и, миновав красиво накрытый стол, подошел к ней и страстно обнял.
Люси не случайно надела сегодня это элегантное платье: женская интуиция подсказывала ей, что ее новый облик не оставит Мориса равнодушным. Но она никак не ожидала такого бурного порыва чувств. Он сжал ее так сильно, что ей стало трудно дышать. У Люси закружилась голова. Она прильнула к его груди, готовая ответить на его страсть или в любую минуту прогнать его, если он снова попытается ее оскорбить.
– Разве вы не для этого пригласили меня сюда? – прошептал он ей на ухо.
– Не знаю, – прерывисто дыша, ответила Люси. – Я подумала, что если бы мы спокойно поговорили, без упреков и…
Пылающие губы Мориса скользнули по ее нежной шее.
– Но сейчас я ни в чем вас не упрекаю, не так ли?
Люси не могла говорить. В ушах громко отдавался бешеный стук ее сердца. Руки сами собой проникли под открытый ворот его рубашки, подрагивающие пальцы ощутили знакомое тепло гладкой кожи.
Морис застонал от ее боязливого прикосновения. Он бережно взял ее лицо в ладони и осыпал нежными поцелуями. Затем приник к ее мягких губам, ласково покусывая их.
В голове у Люси мелькнула мысль, что после шести лет воздержания вот так же он ласкал бы любую женщину. Но она предпочла об этом не думать, захваченная невыразимой сладостью страстного поцелуя. От него исходил непреодолимый аромат искушения, как той незабываемой ночью от капитана Рока.
И как будто даже воспоминание об этом имени способно было вызвать прошлое, неотвязно преследующее их, как и в ту ночь, вдруг раздался стук в дверь.
Они замерли в объятиях друг друга, услышав бесстрастный голос Аполло.
– Капитан, приближается флагманский корабль "Аргонавт".
25
Люси чуть ли не в первый раз почувствовала настоящее раздражение против отца, выбравшего такую неудачную минуту для появления. Ее глаза встретились с глазами Мориса, в которых мелькнуло сожаление, тут же уступившее возбуждению.
Она прижалась к нему, но он мягко отстранил ее руки:
– Не покидайте эту каюту, пока я вас не вызову, хорошо? – Он ободряюще улыбнулся Люси и твердым шагом направился к двери.
– Морис!
Он медленно, виновато опустив голову, обернулся, как будто боялся увидеть ее лицо.
– Да?
– Будь осторожен, – попросила она, в отчаянии стискивая похолодевшие руки. – Он опасный противник.
– Я – тоже. – Морис жестко усмехнулся и вышел.
– Это я знаю, – прошептала Люси, оставшись одна и унылым взглядом окинув забытый ужин, который с таким вдохновением готовили Тэм и Аполло. Ее охватило странное предчувствие, что ей несдобровать в этом новом раунде беспощадной схватки между мужчинами.
* * *
На фоне ночного неба темнел, как туша громадного кита, силуэт "Аргонавта". Тонкие щупальца тумана цеплялись за фигуру на носу корабля, как будто тянулись за ним от самого Северного моря.
Весь во власти охотничьего азарта, Морис крепко стиснул поручень в носовой части палубы. Обострившееся чутье подсказывало ему, что его враг рядом, на флагмане. На этот раз он не позволит ему ускользнуть и предъявит адмиралу полный счет за все его гнусные деяния. Надменному сэру Сноу придется заплатить и за жестокое отношение к дочери, которое убивало в ней радость жизни.
Люди Мориса хранили сосредоточенное молчание. Они отчетливо сознавали грозную опасность семидесятичетырехпушечного корабля, когда он находился в такой близости, помнили, что на нем превосходно обученный экипаж из шестисот человек, знали, что его тяжелый корпус из вековых дубовых бревен способен без ущерба для себя протаранить их легкую шхуну.
Но они верили в своего капитана. Поэтому даже круглое лицо Паджа, который так растерялся при виде неведомо как попавшей на "Возмездие" женщины в белом, дышало сейчас решимостью.
Морис был уверен, как в себе самом, в беззаветной храбрости каждого своего матроса. Он хмуро вглядывался в громаду "Аргонавта", зловеще замершую в ночи.
– На рассвете, – обернувшись к матросам, решительно объявил он. – На рассвете я возьму шлюпку и предложу им свои требования.
Единодушные протесты Кевина и Аполло заглушил громоподобный глас канонира Дигби, привыкшего орать, чтобы его команды были слышны сквозь грохот орудий.
– Черт побери, капитан, не хочу вас обидеть, но в жизни не слышал такой чепухи. – Дигби поскреб лысую голову корявыми и черными от въевшейся пороховой копоти пальцами. – У меня, конечно, не семь пядей во лбу, но, разрази меня гром, если этому ублюдку Сноу вы важны не меньше, чем молодая мисс. А если он возьмет вас в заложники, не допусти Господь, что нам останется делать? Сидеть здесь и проклинать себя за глупость?
– Он прав, – сказал Кевин. – Тебе нельзя идти одному.
Морис обвел взглядом встревоженные лица своих людей и почувствовал, как теплое чувство разливается в его груди.
– Это мой личный враг. Я не хочу втягивать вас в это дело больше, чем необходимо.
– Позвольте пойти мне, сэр, – вызвался Аполло, – как вашему помощнику.
Пробурчав выразительное проклятие, Дигби решительно протиснулся под локтем африканца и, представ перед капитаном, вытянулся всем своим иссохшим телом.
– Мне шестьдесят пять, капитан. Я служу канониром с двенадцати лет, а значит, всю жизнь провел на орудийной палубе. Я и врага-то видел только через прицел! Так когда же я смогу прославиться по-настоящему, капитан? Ведь скоро и помирать!
Стиснув руки за спиной, Морис посмотрел в слезящиеся глаза старика, сверкающие молодым задором.
– Вы предлагаете себя, мистер Дигби?
– Вот именно, сэр.
– Хорошо, дружище. На рассвете я ожидаю вас на палубе.
Дигби просиял, обнажив потемневшие зубы, и гордо обернулся к товарищам. Они хлопали старого друга по спине, отпуская соленые шуточки. А Морис снова отвернулся к морю, стараясь преодолеть холодную дрожь дурного предчувствия. Его люди постепенно окружили капитана, не осмеливаясь высказать свои сомнения.
Какой же выкуп должен заплатить адмирал, чтобы их капитан решился расстаться со своей драгоценной заложницей?
* * *
Люси тревожно расхаживала по каюте, не зная, на что решиться. Легкое покачивание шхуны, стоящей на якоре, только заставляло ее ускорять шаги. Она зажала уши руками, но неумолимый хронометр в мозгу продолжал бесстрастно отсчитывать секунды.
Время идет, а она так и не может сделать выбор. Она не имела представления, когда может начаться решительная схватка, а значит, она могла опоздать, и один из любимых ею мужчин погибнет.
Люси в отчаянии обхватила руками голову. Нужно подумать, надо спокойно, без паники все обдумать.
На первый взгляд ни один из них не стоил и капли ее слез. Разве они оба не обманывали ее? Причем самым расчетливым образом, хотя каждый по-своему.
Почему же тогда она не может разлюбить ни одного из них? Люси стиснула спинку стула. Отец! Да, он хладнокровно предал ее, но он был ее отцом, целых девятнадцать лет он был ее обожаемым отцом, несравненным человеком. Нет, она не перенесет его смерть!
А Морис? О, Морис, больно отозвалось ее сердце, замиравшее при одной мысли, что он может быть ранен, не говоря уже о гибели.
Господи, вразуми, что же делать? Как, чем она может спасти обоих?
Люси снова изо всех сил сжала виски, лихорадочно размышляя.
Она твердо знала только одно: необходимо предотвратить эту трагедию, пока она не произошла. Она бросится между ними, принеся себя в жертву. Разве Морис не научил ее, что женщина обладает собственным оружием? Оружием нежности, беззаветной любви! А ее любовь достаточно сильна, чтобы победить ненависть Мориса. Она смягчит его своей нежностью и покорностью, отвлечет его от мести отцу.
Подбежав к зеркалу, Люси дрожащими от волнения руками подобрала волосы и расправила юбку, собираясь бросить к ногам капитана "Возмездия" свою безоглядную любовь.
* * *
С отчаянно бьющимся сердцем Люси направилась к кабинету Мориса. Несмотря на волнение, она нисколько не жалела о своем импульсивном решении. Почему-то она была уверена, что он оценит ее жертву, с благодарностью примет бесценный дар, который когда-то она мечтала принести своему будущему мужу.
Ее больно кольнуло грустное сожаление, что не Морису суждено стать ее мужем. Он никогда не наденет на ее палец обручальное кольцо, никогда не подарит ей детей с такими же каштановыми волосами и озорными карими глазами. Улыбнувшись, она смахнула со щеки непрошеную слезинку.
Из полуоткрытой двери в коридор падал узкий луч света. Люси замедлила шаги, услышав выразительный голос Мориса, и осторожно заглянула в кабинет. Она увидела только Аполло, согнувшегося над письменным столом и что-то старательно писавшего под диктовку размеренно расхаживающего по кабинету Мориса. Вот его тень упала на подвесную койку, где он спал, уступив свою удобную каюту в полное распоряжение Люси. Узкий кабинет скорее напоминал тюремную камеру, чем каюту. Люси содрогнулась, представив, каково ему было находиться в ее тесноте.
В эту минуту до нее долетел голос Мориса, и она похолодела.
– …Слишком поздно, но узнал, что вы способны играть только в грязные игры. А потому извещаю вас. До сих пор ваша драгоценная дочь остается нетронутой, но, если мои требования не будут выполнены завтра к заходу солнца, я намерен ее обесчестить.
Люси вся съежилась от безмерного унижения. Она собиралась принести ему в дар свою невинность, не подозревая, что для него она только средство для достижения своей цели!
Морис поминутно потирал крепко сжатые челюсти. Люси устремила на него из темноты пристальный взгляд. Он не может быть таким бессовестным, таким бессердечным чудовищем, беззвучно твердили ее помертвевшие губы. Это просто невозможно!
– Что же подумает лондонское общество о вас, сэр, – продолжал медленно диктовать Морис, – когда станет известно, что вы позволили своей единственной дочери стать любовницей пресловутого капитана Рока!
Самые ужасные опасения девушки подтвердились. Этот человек собирался взять силой то, что она готова была отдать ему добровольно, по любви! Из ее груди вырвался стон душевной муки, который она не успела заглушить.
Морис вскинул голову. Их взгляды встретились. В его глазах появилось удивление, затем открытая боль, такая же, как и в ее широко раскрытых глазах. Но он не шагнул к ней, не сделал попытки оправдаться.
С судорожными рыданиями Люси бросилась в каюту, зная, что он не последует за ней.
26
На следующее утро, лишь только первые лучи солнца окрасили горизонт в нежно-розовые тона, Морис уже стоял перед дверью каюты Люси. Он и сам не заметил, что уже давно называл так свою собственную каюту. Сможет ли он снова жить в ней, когда Люси вернется к своей упорядоченной лондонской жизни, с горечью думал он. Долго ли будет тонкий запах лимонной вербены преследовать его в беспокойных снах?
Морис устало зевнул. Ночью он и не пытался заснуть, глядя на мерцающие вдали огни "Аргонавта". Но видел только огромные, как у раненой лани, глаза Люси, с болью взглянувшие на него, и слышал только ее приглушенный стон.
Неужели она поверила, что он способен выполнить жестокие условия своего ультиматума? Он диктовал в полной уверенности, что адмирал будет вынужден принять их. Ведь его беспокоила только собственная репутация порядочного человека, ради сохранения которой он пошел бы на любые жертвы. Он не допустит, чтобы на него легла тень позора дочери.
Морис ничуть не сомневался, что Люси будет осуждена чопорным светским обществом. Никто и не задумается о том, что она оказалась беспомощной жертвой обстоятельств. В великосветских гостиных будут злорадно вспоминать о ее легкомысленной матери. Пожалуй, еще станут искренне сочувствовать несчастному адмиралу.
Стоило Морису представить, что еще до наступления рассвета Люси сможет прильнуть к груди своего отца, как сильная боль пронзила его сердце. На мгновение ему стало нечем дышать, но он превозмог эту страшную боль таким же отчаянным усилием воли, которое помогло ему не сойти с ума во время долгого заточения в темноте.
"Что ж, – невесело сказал он себе, – похоже, у меня нет выбора. Так или иначе придется с ней расстаться. Даже если я получу каперское свидетельство, оно только снимет с меня вину за несодеянные преступления в прошлом. А как быть с настоящим? Вот и получается, что мне нечего предложить этой девушке, кроме бродяжнической жизни пирата, полной опасности". Морис осторожно постучал в дверь. Не получив ответа, он вошел в неприветливую тишину комнаты. Как он и ожидал, постель была пуста и не смята, как будто девушка уже встала или вообще не ложилась спать.
Люси неподвижно стояла у иллюминатора, снова одетая в перешитые обноски Тэма. Ее светлые шелковистые волосы были аккуратно разделены надвое и стянуты шнурками. Никакого намека на ту очаровательную, роскошно одетую женщину, которая встретила его этой ночью. У Мориса снова защемило сердце от чувства непоправимой утраты.
Он с трудом заставил себя заговорить:
– Я вынужден снова запереть вашу каюту. Для вашей безопасности, разумеется.
Люси не проронила ни слова. С таким же успехом он мог обращаться к статуе.
Тогда он небрежно бросил на стол дневник ее матери.
– Я подумал, что это поможет вам скоротать время. Я нашел его в сейфе вашего отца… Но не читал его, – добавил он, понимая, что она ему не поверит.
Люси даже не пошевелилась.
– До свидания, мисс Сноу.
Он вышел и тщательно запер каюту своей пленницы, после чего направился к себе. "Что же, она поверила в то, что я последний негодяй", – с горечью подумал Морис.
* * *
Еще долго после того, как Морис ушел, Люси оставалась у окна, безучастно наблюдая, как солнце преображает своим торжествующим светом беспредельное пространство неба и моря.
"Море на рассвете – это торжественное зрелище, Люси. Это величественно, как кафедральный собор", – вспомнила она проникнутый страстью голос Клермонта.
– Лицемер! – с ненавистью прошипела она.
Если море и казалось ему собором, то только потому, что в нем есть алтарь, а она – жертва, которую он готов принести.
Она вздрогнула, когда в поле ее зрения появился баркас. Неужели Морис настолько самонадеян, что рискнул сам отвезти свое послание, замирая от страха, подумала она.
Скрюченные ревматизмом руки старого канонира вращали весла с удивительной силой, посылая баркас наперерез волнам, прямо к "Аргонавту". Вот он повернулся и с веселой улыбкой помахал рукой шхуне. Люси пожалела, что ее нет на палубе среди провожающих.
Когда крохотное суденышко так близко подошло к огромному военному кораблю, что его целиком поглотила черная тень, Люси с тяжелым сердцем отошла от иллюминатора.
Ее взгляд упал на стол, где валялась небрежно брошенная Морисом толстая тетрадь в синем бархатном переплете, из которой выпало несколько страниц. "Конечно, – язвительно подумала она, – лучший способ скоротать время трудно было придумать. Если он нашел этот дневник в сейфе отца, то это могут быть только его старые записи о морских походах или тщательно подклеенные вырезки из газет с лестными для его самолюбия статьями". Она сама удивилась охватившему ее презрению к непреходящему тщеславию отца.
Люси подошла ближе, потрогала бархатную обложку, потянула к себе одну из выпавших страниц. Наверху написана дата – 26 мая 1780 года. Люси сдвинула брови, заинтригованная летящим, явно женским почерком.
– "Я пишу это по-английски, – медленно прочитала она вслух, – чтобы поскорее овладеть этим языком. Я знаю, что это приятно удивит его, а доставлять ему удовольствие стало моим единственным желанием, единственным навязчивым стремлением моего бедного одурманенного сердца".
Странные слова гулко прозвучали в просторной каюте. Раньше Люси посчитала бы их глупой болтовней сентиментальной дурочки. Но теперь, когда ее душа была обожжена страданием, она почувствовала в них искренность, услышала биение пылкого девичьего сердца.
Она снова поднесла страницу к глазам.
"Все кругом твердят, что он – доблестный герой своей страны, воин непревзойденной храбрости. Пусть так, но не это волнует меня, а только его редкие сдержанные улыбки".
Дыхание Люси прервалось, и она без сил опустилась на стул. Какая страшная ирония судьбы в том, что эти строки вполне могли быть написаны ее собственной рукой. Она стала собирать выпавшие листочки дрожащими руками, поняв наконец, что перед ней предстала исповедь женщины. Женщины, которая дала ей жизнь, а потом оставила ее совершенно одинокой лицом к лицу с трудными испытаниями.