- Да, да, именно так, - подтвердил Кальтенбруннер и продолжил: - За Кейтелем выступил Риббентроп. Он нудел про своих послов, - Кальтенбруннер поморщился, - и про последние депеши из Будапешта, описывающие положение в Венгрии как напряженное. Но кое-что накопали и эти бездельники, - Кальтенбруннер сделал паузу, закурил сигарету, взглянул на часы. - Мне надо через полчаса быть у папы, так что закругляемся. Так вот эти ребята нарыли, что хитрый лис Черчилль все-таки дал Хорти ответ, как мы тому ни препятствовали. И там он пишет якобы, что Америка с Англией готовы пойти навстречу, но лишние проблемы со Сталиным им не нужны, так что адмирал должен как-то уладить вопрос с Советами сам. А чтобы у него всё лучше получилось, англичане, которые как-никак заинтересованы в Балканах, сосватали ему югослава Тито. Намекнули тому, что, мол, надо оказать содействие, а у Тито в Москве связи налаженные. Они готовят встречу самого адмирала с югославскими и советскими представителями, которые прилетят из Москвы. Хорти готов отказаться от власти в пользу представителя династии Габсбургов, а Советы хочет ублажить свободными выборами - дескать, на этих выборах красные явно наберут большинство при югославской поддержке. Так что у адмирала всё на мази. Фюрер был в ярости. Надо что-то срочно предпринять. И Кейтель видит только один путь - внезапная оккупация. Заманить Хорти на переговоры в Клейсхайм и в это время ввести в страну наши войска, чтобы старику некуда было деваться. Сейчас твой шеф вместе с Мюллером прорабатывают вопрос, как заслать в окружение младшего Хорти нашего человека, чтобы точно знать, когда адмирал встретится с югославами, а заодно - кого они планируют посадить на трон. Но это задачка не из легких. Кроме того, не исключено, что человек, которого пошлют, будет давать информацию, выгодную Мюллеру и Шелленбергу. Так что нам тоже надо подготовить своего человека и внедрить, чтоб работал только на нас. Если Венгрия капитулирует перед Россией без боя, это будет конец рейха, только глупец этого не понимает. Нас спасет только военный переворот в Будапеште, если главой Венгрии станет наш единомышленник Салаши. Тебе, Отто, фюрер дает отдельное задание, - Кальтенбруннер внимательно посмотрел на Скорцени.
- Я готов, - невозмутимо ответил тот. - Слушаю.
- Во Фридентале надо подготовить группу, которая по приказу фюрера осуществит при необходимости захват резиденции регента в Буде. Предположительно два батальона парашютистов и батальон мотопехоты. Так же тебе передается две эскадрильи транспортных планеров и личный самолет. Все это надо готовить в обстановке строжайшей секретности. План захвата в ближайшее время доложишь мне, а вполне вероятно, что и лично фюреру - он собирается пригласить тебя на следующее совещание по этому вопросу, так что все предложения должны быть уже готовы. Позаботься, чтобы твой красавчик шеф знал как можно меньше. Я понимаю, что от него ничего не скроешь полностью, потому что он всё подписывает и у него везде свои "глаза и уши" в собственном управлении, но уж постарайся. Ну а рейхсфюрера я беру на себя. Постараюсь его убедить и перетянуть на нашу сторону. Фюрер уже распорядился, чтобы армейские штабы оказывали тебе всяческое содействие. Имей в виду, что времени мало.
- Сколько?
- Все зависит от того, как Хорти отреагирует на введение наших войск. Если он заупрямится, арестовать его прямо в Клейсхайме не получится, придется проводить до Венгрии, а там уже потребуется твое участие. Так что передислоцируешься в Венгрию, как только наши войска вступят туда, и будешь уже ориентироваться на месте. Чтобы не привлекать особого внимания, всю операцию будешь проводить под именем доктора Вольфа, как с Петеном. А потом всё свалим на югославов. Мол, они устроили нападение. Заболтали старику зубы, да и грохнули. Эту операцию прикрытия тоже надо подготовить. Это я поручу Науйоксу. Он по всяким подделкам и переодеваниям большой специалист. Надо быть наготове. Фюрер хочет, чтобы Хорти приехал в Клейсхайм на следующей неделе, так что сам считай, сколько у нас времени. Очень мало. Старик пока ещё поупрямится, но все равно приедет, куда денется, заставят. Так что если не неделя, то две с половиной, три от силы. Сколько времени? - Кальтенбруннер снова взглянул на часы, резко встал, одернув мундир.
Скорцени тоже поднялся.
- Все, поехал, пора, - обергруппенфюрер надел фуражку и взял шинель с белыми обшлагами, лежавшую на соседнем стуле.
- С Науйоксом всё решишь сам, - распорядился он, направляясь к двери. - Оба держите связь со мной.
- Слушаюсь, обергруппенфюрер!
- Хайль Гитлер!
- Хайль.
Бряцнул колокольчик, открылась дверь. Послышался шум отодвигаемых стульев, шаги - охрана последовала за обергруппенфюрером к машине. За окном было слышно, как хлопают дверцы. Прозвучало несколько коротких, плохо различимых команд. Заработали моторы, кортеж Кальтенбруннера отъехал. Скорцени снова сел за стол, достал сигарету из пачки и прикурил.
Неслышно ступая по ковру, подошел кельнер в белоснежной белой рубашке и красной бабочке. В руке он держал круглый серебряный поднос, покрытый белой салфеткой, на которой лежал счет в мягком сафьяновом футляре. Скорцени повернулся, взял счёт и, едва взглянув, положил на поднос очень крупную купюру. Поклонившись, кельнер так же молча удалился.
Отто курил, глядя перед собой и ожидая, пока произведут расчёт. Рассуждения Кальтенбруннера относительно возможного участия Маренн в будущем политическом устройстве Венгрии обеспокоили его. В них имелось рациональное зерно, а главным поводом так предполагать стала нынешняя близость Маренн с шефом Шестого управления.
Отношения Маренн с Шелленбергом вызывали у Отто просто сумасшедшую ревность, в которой не хотелось признаваться даже себе. Но дело было не только в этом. Появилась вполне реальная опасность вовлечения Маренн в большую и рискованную игру по постепенному выведению Венгрии, а затем и Германии из войны, которую, судя по всему, затеял Шелленберг за спиной фюрера, но с молчаливого одобрения Гиммлера. Опасность участия в этой игре для Маренн представлялась реальной, а не выдуманной воспалённым воображением ревнивца. Венгерская авантюра Шелленберга могла закончиться для Маренн не формальным, а реальным заключением в концлагерь и гибелью там.
"Если это так, то какие бы сложности не возникали между нами, мой долг воспрепятствовать этому, - думал Отто, - Маренн должна остаться в стороне, как бы ни закончилась эта война и какая бы судьба ни ждала Германию. Маренн должна остаться живой и невредимой, она и Джилл. Наверняка и Шелленберг озабочен этим, но соблазн слишком велик. Маренн - это та фигура, которая устроит Черчилля, какие бы сомнения до того премьер-министр ни испытывал. Стопроцентный успех на переговорах".
Кельнер снова приблизился. Скорцени повернулся:
- Все в порядке?
- Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
Отто затушил сигарету в пепельнице, убрал сдачу в бумажник, оставив лишь чаевые, а затем подошёл к вешалке, чтобы взять фуражку и шинель. Вдруг он резко повернулся к кельнеру:
- Где у вас телефон?
- Сюда, прошу, - тот услужливо выгнулся, показывая на барную стойку, позади которой на полках выстроились ряды пивных кружек - стеклянных, деревянных, а также металлических с крышками и без.
- Благодарю. - Скорцени направился к стойке, а кельнер кинулся к аппарату, висевшему возле неё на стене, снял трубку и, всё так же изогнувшись, приготовился набрать тот номер, который будет назван. Скорцени жестом отогнал официанта от аппарата, сам взял трубку, набрал номер клиники Шарите. Дежурная медсестра сняла трубку со второго гудка.
- Клиника Шарите, слушаю вас.
- Фрау Сэтерлэнд, пожалуйста, фройляйн. Она не на выезде?
- Нет, фрау сейчас проводит осмотр. Как мне доложить?
- Оберштурмбаннфюрер Скорцени.
- Минуту, господин оберштурмбаннфюрер.
Несколько минут в трубке было тихо.
Повернувшись, Скорцени взглянул в широкое, покрытое сеткой мелких капелек окно ресторана - на улице шел мокрый снег. Было видно, как по тротуару, аккуратно переступая через лужи, чтобы не испортить замшевые башмачки, куда-то спешила миловидная фрау в меховом пальто и шляпке с вуалью. Следом, смешно поджимая лапки, - точно копируя хозяйку, - на поводке бежал стриженый черный пудель с пышными ушами и кисточкой на хвосте.
Наконец Отто услышал в трубке голос медсестры.
- Фрау не может подойти, я прошу прощения, - произнесла она извиняющимся тоном. - Перезвоните позже, пожалуйста.
- Я не могу позже, - мгновенно забыв о даме за окном, Скорцени ответил жестко. - Так и передайте фрау. Я жду. Это срочно.
- Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер, - медсестра явно растерялась. - Ещё одну минуту.
- Хорошо.
Теперь уж Скорцени не смотрел в окно, а смотрел прямо перед собой - на фотографию, сделанную на пивном фестивале, где несколько дюжих бюргеров в тирольских шапках с перышками обнимали большую круглую бочку с готической надписью "Weihenstephan", обозначавшей весьма популярный сорт баварского пива.
Теперь Отто слышал в трубку, как медсестра почти шепотом переговаривается по другому телефону - внутренней связи:
- Но, фрау, господин оберштурмбаннфюрер настаивает. Я не знаю, фрау. Не могу знать. Слушаюсь, фрау.
Затем голос медсестры зазвучал громко:
- Вы слушаете? - это она уже обратилась к Скорцени. - Я переключаю.
- Спасибо, фройляйн.
- Ты отрываешь меня от важного осмотра раненого, - через мгновение раздался голос Маренн, и, признаться, он звучал почти сурово: - Что такое случилось, что нельзя подождать час-полтора?
- Кое-что случилось, - невозмутимо ответил Отто, как если бы не заметил её раздражения. - Мне надо срочно встретиться с тобой. Это важный разговор. Я сейчас приеду к тебе. Я здесь недалеко, на Гогенцолллерн-штрассе.
- Но я же сказала, я занята, - повторила Маренн все тем же тоном, не допускающим никаких возражений.
"Все-таки возражения вам придется принять, фрау доктор", - с иронией подумал Скорцени, а вслух произнёс:
- Я повторяю, это крайне важно. Жди. И поручи осмотр ещё кому-нибудь. Доктору Грабнеру, например. Он справится ничуть не хуже. Или отложи на полчаса. Больше чем полчаса я у тебя не займу.
- Но…
- Я еду, Ким.
Он положил трубку.
Кельнер, скрывшийся за дверью служебного помещения, как только клиент начал говорить по телефону, теперь вышел обратно, что-то энергично дожевывая.
- Господин офицер желает…
- Ничего. До свидания.
Кивнув официанту, Скорцени быстро надел фуражку и шинель, после чего вышел из ресторана. В машине он продолжал обдумывать разговор с Кальтенбруннером и то, что скажет Маренн.
Если ты знаешь женщину почти семь лет, часто проводя ночи в её постели и успев изучить каждую малюсенькую родинку на её теле, это ещё не значит, что тебе известно, что у неё на сердце, в голове и на душе. Возможно, с кем-то иным, попроще, можно было научиться понимать друг друга с полуслова, но только не с Маренн. С ней за вечность не станешь ближе. Вернее, станешь, но не так. Телом - пожалуйста, сколько хочешь, но в душу она ни за что тебя не пустит. Вот такая порода - в её прабабку Зизи.
Отто где-то читал, что прадед Маренн, император Франц Иосиф, немало помучился с красавицей Зизи. Она всегда жила отдельно, хотя вроде бы и с ним, и всегда делала, что хотела, нисколько не заботясь, принято так при венском дворе или не принято. Зизи под стать выдались и её сестры: непокорная Софи, в итоге погибшая при пожаре в Париже, Хелена, которую едва отговорили от ухода в монастырь, когда Франц Иосиф выбрал в императрицы не её, и ещё какая-то, то ли Матильда, то ли Мария - тоже была упрямица. А что говорить об их двоюродном брате короле Людвиге Баварском? Тот и вовсе отличался странностями, понастроил никому не нужных замков…
На подъезде к Шарите пришлось остановиться, пропустить военный транспорт. Когда грузовики с солдатами проехали, Скорцени свернул налево, въехал на территорию клиники, за высокую чугунную решетку, украшенную имперскими орлами. Оставив машину перед входом, Отто быстро прошел мимо белоснежно-накрахмаленной дежурной медсестры на посту и поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж, где находился кабинет Маренн. Та была на месте. Сидела за рабочим столом. Рядом стоял доктор Грабнер. Когда он вошел, она подняла голову, зеленоватые глаза под красиво очерченными темными бровями недовольно блеснули.
- Как ты просил, я жду тебя, - сказала Маренн довольно сдержанно.
- Это хорошо. Добрый день, Алекс, - Отто кивнул Грабнеру. - Вы не расстроитесь, если я на некоторое время украду у вас главного доктора? - он показал взглядом на Маренн, на лице которой отразилось недоумение.
- Конечно, расстроюсь, - ответил Грабнер. - Как же иначе? Но раз надо - значит надо. Я понимаю, необходимость.
- Имейте в виду, Алекс, - Маренн перевела взгляд на помощника. - Больной перенес серьезное заболевание печени. Поэтому при наркозе используйте миорелаксанты, чтобы сократить количество хлороформа. Это поможет избежать острой атрофии в послеоперационный период и рецидива болезни.
- Мы все сделаем, фрау. Не смею мешать.
Взяв бумаги со стола, доктор Грабнер вышел из кабинета. Маренн молчала, глядя в какие-то таблицы и, только когда дверь за Грабнером закрылась, спросила:
- Ты говорил, что-то очень срочное? Я слушаю.
Её зеленые глаза, в которых явно читалась усталость, смотрели на Скорцени, но он не заметил в этом взгляде ни тени раздражения, которое ещё недавно ощущал в голосе Маренн при разговоре по телефону. Она просто ждала и всё. Впрочем, Маренн всегда умела справляться с чувствами.
- Мне кажется, я давно не катал тебя на машине, - позволил себе пошутить Отто. - Приглашаю.
- На машине?!
Он увидел, как глаза её потемнели от гнева. Она явно хотела спросить: "И ради этого ты отвлекаешь меня от тяжелобольного человека?!" - но опустила голову и, видимо, что-то сообразив, неохотно согласилась.
- Хорошо. Только недолго.
Женщина встала, вышла из-за стола. Подойдя к Отто, повернулась спиной и, показывая на тесемки белого халата, попросила:
- Развяжи. Спасибо.
Сняв халат, Маренн аккуратно повесила его в шкаф и взяла оттуда шинель, причём всё это сделала молча, не задавая никаких вопросов, не возмущаясь. Впрочем, кто как ни Отто знал, что это молчание воздействует посильнее любого скандала. Что-что, а молчать правнучка императрицы Зизи умела, как и её легендарная прабабушка. Слова не вытянешь, пока сама не соизволит.
Подойдя, Скорцени помог Маренн надеть шинель.
- Спасибо, - женщина, надев пилотку перед зеркалом, застыла в ожидании. - Теперь я готова идти.
- Идем, - он открыл дверь.
Маренн вышла, и Отто последовал за ней.
- Кто бы ни спрашивал меня, я буду через полчаса, - сказала она, проходя, дежурной медсестре.
- Слушаюсь, фрау, - ответила медсестра, кокетливо поправив ослепительно-белую шапочку с эмблемой клиники на таких же ослепительно-белых, гладко зачесанных волосах, и шмыгнула безупречным арийским носиком.
- Прошу, - опередив Маренн, Отто распахнул перед ней дверцу машины.
- Благодарю.
Женщина села на заднее сиденье. Достав из кармана шинели зелёную пачку сигарет, взяла одну сигарету. Сев за руль, Скорцени повернулся, протянул спутнице зажигалку, давая прикурить.
- Спасибо.
Тонкий запах табачного дыма, смешанного с ментолом, заполнил машину.
- Ты, кажется, очень торопился, - напомнила Маренн. - Меня ждут раненые. Это не шутки, ты знаешь. Для чего ты все это придумал?
- Я не могу говорить с тобой в клинике, - ответил Отто, выезжая за ограду на улицу. - Об этом не могу. Сейчас отъедем немного.
Он выехал на Шарите-платс, свернув на Зее-штрассе, остановился недалеко от гостиницы, также принадлежавшей клинике - там обычно селили родственников, сопровождавших больных, и приезжих специалистов, практиковавших в Шарите.
Теперь говорить стало удобно, и Скорцени произнёс, не поворачиваясь:
- Дело касается тебя и нашего общего шефа.
- Опять? - даже спиной он почувствовал, какое возмущение охватило Маренн. - И ради этого ты…
- Нет, не ради, - Отто повернулся и взглянул ей в лицо. - Хотя, как ты понимаешь, я не могу быть доволен тем, что ты много времени проводишь у него в Гедесберге. Я говорю о другом. Я только что имел разговор с Кальтенбруннером. О венгерских делах.
Он видел, что она хотела возразить, но смолчала - лишь открыла окно и сбросила пепел с сигареты за стекло, а затем спросила почти равнодушно:
- И что? Причем здесь я?
- Кальтенбруннер подозревает, что тебя могут вовлечь в политические игры, так как нынешняя обстановка в Венгрии способствует этому. Имей в виду - ситуация там будет развиваться очень жёстко. Я не жду, что ты немедленно доложишь мне все ваши с Вальтером разговоры, но Венгрию фюрер не отдаст, ведь от этого зависит его личная судьба и судьба всего рейха. Скажу без преувеличения - фюрер не остановится даже перед кровопролитием, каким бы жестоким оно ни оказалось.
Скорцени сделал паузу, давая время собеседнице осознать все услышанное, а затем продолжил:
- Сейчас не те времена, когда можно размышлять о политических альянсах. Сейчас время жесточайшей борьбы не на жизнь, а на смерть. Кто проиграет, тот погибнет, в прямом смысле. Тебе не нужно ввязываться во всё это. Подумай о Джилл, ведь если что-то случится с тобой, это неминуемо отразится и на ней тоже. И я не уверен, что она выдержит все, что её ждет в подобном случае. Да и ты тоже. А ради чего? - он пожал плечами. - Чтобы Шелленберг удовлетворил свои амбиции? То, что ты лично знакома с Черчиллем, и вся его семья весьма к тебе расположена, не может не привлекать нашего шефа. Он большой мастер интриг. И это очень хороший и удобный способ навести мосты с Западом. Но знай - приказ фюрера никто не отменит. Если он прикажет тебя расстрелять или повесить за предательство, то так и будет сделано. Никакой Шелленберг не поможет, и Гиммлер не произнесет ни слова. Ты разочарована?
- Чем? - Маренн взглянула на него с явной насмешкой. - Тем, что Гиммлер не произнесет в мою защиту ни слова? Для меня это не новость. Я никогда на это не рассчитывала. И я знаю отношение фюрера ко мне. Он считает, что откуда меня взяли, то есть из лагеря, туда же надо и отправить, как только во мне отпадет необходимость, а со мной вместе конечно же и Джилл. Это тоже меня не удивляет. Я ко всему этому готова. И, насколько мне видится, ситуация даже не зависит от того, приму я участие в каких-нибудь политических интригах или нет. То, что меня надо вернуть в лагерь, это просто аксиома. А о Венгрии мне известно только то, что так или иначе имеет отношение к венгерским раненым, ведь я - главный хирург СС, - она произнесла это твердо, не отводя взгляда. - Я далека от политики, да и никому не придет в голову использовать меня, обращаясь к Черчиллю, потому что все знают, как он относится к СС, о ком бы ни шла речь в таком случае. Черчилль - человек принципов, не отступается от них даже в мелочах, и тем более не отступается, если встает вопрос о государственных делах.
Маренн докурила сигарету, бросила её в пепельницу под стеклом, предварительно затушив окурок, и закончила свою речь: