Заговор адмирала - Михель Гавен 16 стр.


- Нет, - ответил Отто, помолчав. - По счастью, задача арестовывать и расстреливать досталась не мне. Я решаю политические задачи. Кого надо арестовать и расстрелять, это будет решать новый наместник фюрера в Венгрии Вейзенмайер. Он для этого сюда и поставлен, чтобы проводить репрессии. Но, предполагая, что ты сюда приехала не только по медицинским делам, а наверняка и для того, чтобы защитить своих друзей - то есть друзей нашего общего шефа, доверившихся ему, - я даже рад, что мои полномочия ограничены. Я не завидую Вейзенмайеру, который столкнется с тобой, исполняя решения Кальтенбруннера. Он ещё узнает, что значит вертеться на сковородке между рейхсфюрером и его заместителем, когда тебя изрядно поджаривают с обеих сторон. А тебя он ещё не знает. Ты крепкий орешек. С тобой не сладит и Кальтенбруннер - не то, что его ставленник. Есть у тебя полномочия или нет полномочий, ты всё равно своего добьешься. Кальтенбруннер хотел, чтобы я тоже принял участие в арестах, но я отказался. Я голову в эту петлю совать не буду. Я тебя знаю. Лучше я постою в стороне и посмотрю, как он будет со всем этим справляться.

Скорцени приблизился, пристально всматриваясь в собеседницу, и продолжал:

- Кроме того, если я окажусь внутри процесса, мне будет трудно влиять на решения Кальтенбруннера, когда он начнет копать всю эту историю и собирать компромат на Шелленберга, чтобы в обход Гиммлера доложить фюреру о предательстве внутри Управления. О! Я бы с удовольствием подсказал Кальтенбруннеру, где копать, - он помолчал, всё так же глядя на Маренн, которая тоже молчала. - Однако есть одно обстоятельство, из-за которого я не буду помогать Кальтенбруннеру. Это обстоятельство - твоё участие в деле. Не могу же я позволить, чтобы Кальтенбруннер сместил Шелленберга, отправив его под арест, и при этом ещё подписал приказ об аресте для тебя и Джилл. Это слишком большая жертва, которую я не могу принести даже фюреру, и поэтому предпочёл отойти в сторону. И уверен, что без меня Кальтенбруннер не справится. А Вальтер - хитрец. Он знает, как я к тебе отношусь. Потому и прикрылся тобой и снова оказался неуязвим. Благодаря своей хитрости наш шеф останется пока на месте - только потому, что я не хочу потерять тебя, Мари, несмотря на все твои обвинения и подозрения на мой счет.

Правнучка императрицы Зизи еле заметно повела бровью, не принимая упрёка в свой адрес. Маренн считала, что все её обвинения и подозрения оправданны и обоснованны.

Отто тоже видел, что ему не верят, и произнёс с горькой усмешкой:

- Я тебя люблю. Я не Франц Иосиф, но я бы сказал, как он: "Вы даже не представляете, как я люблю эту женщину". И так же, как он, я перед смертью твердил бы дорогое имя, хотя умирать пока не собираюсь. Впрочем, я человек военный и случиться это со мной может в любой момент.

Ни на что особо не рассчитывая, Скорцени наклонился к Маренн и прикоснулся губами к её губам. Она ответила на поцелуй, обняв его за шею рукой. На мгновение отстранившись, он сказал негромко:

- Ты изменяешь мне с Вальтером. Я знаю. Я сумасшедше тебя ревную. И я бы ни мгновения не думал, чтобы покончить с ним - такую ненависть я к нему испытываю. Но как мне отказаться от тебя? Это невозможно. Я должен быть в секретном лагере, под Будапештом, но нарушил приказ. Я здесь, где ты. Я здесь, чтобы оградить тебя и чтобы с тобой ничего не случилось. Как мальчишка, - Отто помолчал, глядя ей в глаза, - я тебя люблю, Мари. С этим ничего нельзя сделать. Даже если ты меня не любишь. Не любишь так, как мне хотелось бы. Так же как и Зизи, - он взглянул на портрет императрицы. - Никогда не думал, что мне достанется судьба Франца Иосифа, его мука. Обладать, не обладая. Вроде бы ты и со мной, но сама по себе. Сама себе хозяйка. Всё время ускользаешь.

* * *

Телефон на золотом столике прозвонил два раза и перестал. Маренн открыла глаза. Бледно-желтый свет ночника на бронзовой подставке тускло освещал большое овальное зеркало с витиеватой рамой и императрицу Зизи в зеленом охотничьем костюме. Небо за окном просветлело, падал крупный снег.

Отдернув тюлевый полог, Маренн взглянула на часы, стоящие на камине, - был шестой час утра. "Насколько я помню, императрица Зизи всегда вставала в это время, чтобы совершить утреннюю верховую прогулку по ещё спящей Вене, - подумала Маренн, снова откинувшись на белоснежную атласную подушку. - Правда, её пробуждение встречал целый сонм придворных, и у каждого была своя миссия. Кто-то подносил пеньюар, кто-то - тапочки, кто-то - расческу. Очень почетные обязанности, за которые боролись самые знатные фамилии империи. Слава богу, меня никто не встречает. Так намного спокойнее. Интересно, если бы план Вальтера и в самом деле удался, мне бы пришлось выполнять весь этот ритуал? Или можно было бы завести новый, попроще? Во всяком случае, для того, чтобы никто не был посвящен в подробности личной жизни. Или для королев это невозможно? Как я отвыкла от этого! Да, собственно, никогда и не привыкала".

Несостоявшаяся королева Венгрии взглянула на Скорцени. Он спал рядом, а его лоб касался её плеча. "Уверена, что это ему звонили, - Маренн провела рукой по его спутанным тёмным волосам, - из того секретного лагеря, где он должен находиться. Наверное, боятся, что потеряли шефа. Он, конечно, сказал им, где останется на ночь, но они уже беспокоятся, да и соскучились без его приказаний".

В утренней тишине даже сквозь закрытую дверь хорошо различались чьи-то шаги в коридоре, шелест одежды. Кто-то приблизился к входу в спальню императрицы и, постояв мгновение, направился дальше, а через минуту где-то в отдалении открылась и закрылась некая другая дверь.

"Это приходила Илона", - догадалась Маренн.

Осторожно отстранившись от Отто, чтобы не разбудить его, она села на кровати, стянула с кресла тяжёлое кроватное покрывало жёлтого бархата и, закутав обнаженное тело, подошла к дубовому шкафу, где, как говорила ей графиня Дьюлаи, хранилось "всё необходимое современной даме". Приоткрыв дверцу шкафа, Маренн заглянула внутрь… Да, Илона не преувеличивала - в этом шкафу было действительно всё!

Маренн выбрала ночную рубашку из белого шёлка и пеньюар из густого черного кружева, который Зизи никогда бы не надела. Во времена Зизи чёрный считался цветом ограниченного использования - чёрной могла быть только верхняя одежда и только траурная - так что императрица пользовалась белым бельем даже тогда, когда носила траур по Рудольфу. Это Коко Шанель после Первой мировой войны завела для женщин моду на всё чёрное, в том числе и на нательные принадлежности. В предыдущем веке чёрное бельё носили лишь проститутки, если вообще носили.

Сняв рубашку и пеньюар с вешалок, Маренн оделась и тихо выскользнула в коридор. Миновав несколько пустых комнат, обставленных красивой мебелью, она вошла в полукруглый зал, украшенный в строгом римском стиле, где на стенах виднелись овальные медальоны с ликами полководцев древности, увенчанных лавровыми венками. Как и везде, здесь ещё царил лёгкий сумрак зимнего утра, но Маренн всё же видела в зеркально натёртом паркете своё размытое отражение. Наверное, вот так же много лет назад этот паркет отражал другую женщину, тихо ходившую по комнатам в ранний час.

Насколько знала Маренн, античным залом заканчивались апартаменты Зизи, рядом с которыми располагался детский флигель - комнаты любимых дочерей императрицы: Гизеллы и Марии-Валерии. Наверняка Зизи, встававшая очень рано, заходила к девочкам, чтобы посмотреть, как они спят.

Вокруг царила удивительная, какая-то особая тишина, так хорошо знакомая Маренн по Версалю. Словно дыхание веков застыло среди этих стен, скорбное и дурманящее, как запах благовоний, применявшихся в древности при приготовлении умерших к погребению.

Как заметил ещё Гюстав Флобер, все королевские жилища одинаковы: "Они полны какой-то своеобразной меланхолии, вызываемой несоответствием между огромными размерами и немногочисленностью обитателей. Их роскошное убранство не столько радует глаз, сколько подчеркивает быстротечность династий и неизбывную тщету всего сущего".

Когда-то Маренн прочла об этом в романе "Воспитание чувств" и не один раз имела возможность убедиться в правоте автора. В детстве подобная тишина и пустота злили её, а в юности они уже остались в прошлом и забылись.

Одна из дверей в зале, украшенная золотой резьбой, была приоткрыта. За дверью в комнате горел приглушённый свет. Было слышно, как там кто-то ходит. Маренн подошла ближе и увидела Илону. Графиня Дьюлаи сидела возле окна на изящном стуле, обтянутом полосатым шелком, и держала на руках спящего младшего сына. Напротив, на небольшой софе, накрытый пледом, спал старший сын Шариф. Когда дверь открылась и Маренн вошла, Илона обернулась к ней.

- Вы позволите? - спросила Маренн шёпотом. - Доброе утро.

- Да, конечно. Доброе утро.

Илона встала, осторожно положила ребенка в кроватку, стоявшую в комнате, и кивнула на старшего сына:

- Пришёл из своей комнаты. Говорит, ему спокойнее спится, когда я рядом.

- У вас замечательные дети, - всё так же шёпотом сказала Маренн и добавила: - Не помню, говорила ли я вам, кто звонил мне вчера. Это была моя дочь. Звонила из Берлина. Как вы и предполагали, графиня, связь быстро наладили.

- Ваша дочь, наверное, уже взрослая, - задумчиво проговорила Илона, поправляя одеяло спящего сына, и призналась: - Я теперь с ужасом думаю, что будет с моими детьми и как сложится у них жизнь. Останутся ли они в живых? Это лишает меня сна и покоя. Да и какой теперь может быть покой, когда оккупация свершилась, - добавила она горько и жестом предложила продолжить разговор за дверями комнаты, в зале, чтобы не мешать детям спать.

- Да, моя дочь взрослая, - произнесла Маренн, снова оказавшись в зале, - но это не значит, что я тревожусь за неё меньше, чем тогда, когда она была маленькой. И за её будущее я тоже неспокойна. Хотя Джилл и неродная мне дочь, это ничего не меняет.

- Неродная? - Илона с удивлением взглянула на собеседницу.

- Да, я удочерила ее, когда она была совсем крошкой. Её родители погибли в автомобильной катастрофе. Но сейчас Джилл для меня родная, как иначе. Мы очень привязаны друг к другу. Особенно после того, как погиб Штефан, мой родной сын.

Маренн почувствовала, что не может спокойно говорить о Штефане - слезы невольно наворачивались на глаза - поэтому она спросила, чтобы сменить тему:

- Мне кажется, вам было неприятно, что немецкий офицер, который приехал вчера вечером, остался в замке?

- Нет. Что вы! Как я могу?! - возразила Илона.

Маренн внимательно посмотрела на неё и решила, что та говорит не вполне искренне, поскольку старается соблюдать обычай гостеприимства.

- Тем более в спальне императрицы, - добавила гостья. - Вам было это неприятно, - она сама ответила на свой вопрос.

Илона промолчала.

- Он тоже австриец, вырос в состоятельной австрийской буржуазной семье, - начала рассказывать Маренн и подошла к окну. Она увидела памятник императрице Зизи в заснеженном сквере, обсаженном каштанами, которые сейчас покрывал иней. На короне каменной императрицы уютно примостились две вороны и чистили друг другу перья.

"Очень мило, - подумала Маренн, - ещё одно доказательство того, что никакая память в скульптуре не заменяет живой жизни. Не думаю, что Зизи это понравилось бы, хотя она очень любила птиц и животных".

- Но, собственно, даже не это главное, - продолжила гостья, возвращаясь к разговору с графиней.

- Я понимаю, нельзя жить среди них и ни с кем не иметь никаких отношений, - поспешно ответила Илона. - Так или иначе, приходится общаться. И женщине необходима поддержка. Я не осуждаю вас. Да и мне ли судить, ваше высочество. Простите.

- Поддержка? - Маренн пожала плечами. - Я прожила много лет без всякой поддержки. Не скажу, что это было легко, но тем не менее я вполне с этим справилась. Да, было бы невозможно без участия заинтересованных персон вырваться из концлагеря, куда я угодила по доносу, вызволить детей, дать им возможность жить нормально. Но все упомянутые персоны - например, рейхсфюрер Гиммлер или бригадефюрер Вальтер Шелленберг, с которым знаком граф Эстерхази, - в первую очередь были заинтересованы в моих профессиональных качествах. Я была нужна им как врач, как хирург. Меня никто не принуждал ни к каким личным связям. Это был мой выбор, мои собственные чувства. Совершенно свободный выбор.

Женщина помолчала, глядя на мраморную Зизи внизу. Вороны улетели, и теперь перекликались друг с другом на дереве.

- Вы гораздо моложе меня, Илона, - Маренн повернулась к графине. - В какое-то иное время, когда жизнь шла размеренно по заранее прописанному сценарию, десять лет казались малым сроком, но в нашем веке всё спрессовалось, так что одно десятилетие способно в корне поменять очень многое и, конечно, мировоззрение человека. Вы были ребенком, когда началась Первая мировая война, преобразившая Европу до неузнаваемости. Вероятно, вы мало что помните. Я же оказалась в самой гуще того, что происходило. Вы наверняка знаете, что меня воспитал Фош, тот самый маршал Фош, который командовал войсками Антанты.

Илона кивнула.

- Тот самый маршал-победитель, который продиктовал немцам условия мира в Компьене, - понизив голос, добавила Маренн. - Да, я родилась наследницей Габсбургов, и я видела крах их империи, хотя на тот момент нисколько не сожалела об этом крахе. Я чувствовала себя француженкой. Все мои симпатии были на стороне родины моего отца, поэтому меня нисколько не огорчало, что к краху Габсбургов мой приемный отец имел самое непосредственное отношение. Теперь же я понимаю, что драконовские репарации, обрушившиеся на Германию и Австро-Венгрию в результате заключенного соглашения, и унижение этих народов в дальнейшем привели к усилению националистических настроений, к приходу к власти Гитлера в Германии и аннексии Австрии чуть позднее. В результате такие способные, талантливые люди, как Отто Скорцени или Вальтер Шелленберг, оказались на службе у лидеров, которые вынашивали реваншистские планы. Такие, как Скорцени и Шелленберг, поверили лозунгам этих лидеров и в немалой степени стали главной причиной, главной базой успеха фашизма. Теперь эти же люди отчетливо понимают, что дальнейшая эскалация усилий их руководителей, не способных изменить своим убеждениям, ведет к краху.

Илона молчала, а Маренн продолжала говорить:

- Поймите меня правильно, графиня. Я сама была заключённой в лагере, поэтому знаю, что у многих есть моральное право, чтобы осуждать таких людей, как Скорцени и Шелленберг, сторониться их. Но только не у меня. Сама судьба заставила меня разделить с ними их участь, и я это воспринимаю, как своего рода расплату. Расплату за решения своего приемного отца. Он умер, не увидев, куда завели Европу его решения, его победа. Мне выпало заплатить по его счетам. Как вы понимаете, Илона, мое отношение куда сложнее, чем ваше, в этом ваше счастье. Вы можете судить только со своей стороны. Мне пришлось видеть обе стороны медали, и обе оказались с глубокими изъянами. Увы.

- В Писании сказано, кто без греха, пусть первым бросит камень, - тихо ответила Илона. - Мои предки, графы Дьюлаи-Эдельсхайм, происходят из Трансильвании. Много лет они верно служили австрийскому трону. Они возглавляли армии, председательствовали в правительстве, отдавали все силы на благо империи.

- Я знаю, - согласилась Маренн. - Генерал Игнац Дьюлаи возглавлял австрийские войска, выступившие против Наполеона Бонапарта. А сын Игнаца, Ференц, уже при Франце Иосифе сделал блестящую карьеру благодаря своей храбрости. Если мне не изменяет память, во время революции 1848 года он решительным образом подавил мятеж на австрийском флоте в Триесте и принудил итальянские корабли к бегству. За это Франц Иосиф сделал графа Дьюлаи военным министром Австрийской империи, а вскоре назначил своим наместником в Ломбардо-Венецианском королевстве.

- Это все так, - грустно улыбнулась Илона, - но с того момента для прадеда началась черная полоса.

- Как и для всей империи…

- Сардинцы заключили союз с Францией и начали готовиться к отторжению у Австрии итальянских территорий. Австрийцы потерпели поражение при Монтебелло, и прадед вынужден был отступить.

- Наполеон Третий просто не мог проиграть при Монтебелло, - сказала Маренн. - Он был племянником Наполеона Первого, внуком Жозефины. Французы рассматривали это сражение как повторение того, другого, легендарного сражения Бонапарта, когда он освобождал Италию в первый раз.

- Освобождал? - Илона покачала головой. - В вас говорит французское воспитание, я понимаю, ваше высочество. Все, что связано с Наполеоном Бонапартом, - это особая гордость для каждого француза. Но для нас, австрийцев - горькие воспоминания. Нам грустно вспоминать первое поражение при Монтебелло, которое потерпел фельдмаршал Мелас от самого Бонапарта, и второе, от войск под предводительством его племянника.

Графиня Дьюлаи взглянула на собеседницу и поспешно добавила:

- Как ни парадоксально, все понимали и понимают, что Италия не могла все время оставаться австрийской и что для неё пришло время независимости. Однако, насколько мне известно, прадед тяжело переживал поражение, и в повторном сражении он также не добился успеха. Австрийцам традиционно не везло в борьбе с французами. Император Франц Иосиф отстранил прадеда от командования и сам встал во главе армии. Прадед просил дать ему возможность реабилитироваться. Он взял под командование полк и занял с ним Мантую. В Мантуе австрийцы показали итальянцам и французам, что умеют биться ничуть не хуже. О Мантую Наполеон Третий сломал зубы!

- Насколько мне известно, несмотря на неудачу, император всегда благожелательно относился к вашему прадеду, - заметила Маренн. - Он дал ему придворный чин фельдцехмейстера и щедро наградил, провожая в отставку.

- Это правда, - кивнула Илона. - Однако все благодеяния Франца Иосифа и императрицы Зизи, которыми они осыпали нашу семью, не помешали моему двоюродному брату, ставшему банкиром, финансировать красных и способствовать падению габсбургской монархии. В том ужасе, который захлестнул Венгрию после окончания Первой мировой войны, виноваты, увы, и Дьюлаи-Эдельсхайм, - добавила она горько. - Мой двоюродный брат содержал на свои средства всех этих союзников большевиков, которые едва не открыли дорогу в страну армиям Антонова-Овсеенко. Отец навсегда порвал с ним всяческие отношения после того, как его превосходительство адмирал Хорти пришел к власти. Но сотрудничество с красными лежит несмываемым пятном на истории нашей семьи. Так что его не могут заслонить даже все заслуги прежних графов Дьюлаи.

Рассказывая о неудачах и грехах своей семьи, Илона вдруг вспомнила что-то постороннее, не связанное с этим, и внимательно посмотрела на Маренн.

- А немецкий офицер, который приехал вчера, - произнесла графиня, тщательно подбирая слова, - он мне назвал свое имя - Отто Скорцени. Мне кажется, его упоминал свёкор в связи с историей о похищении Муссолини. Муссолини был свергнут и помещён итальянцами под арест, а какой-то офицер СС, кажется, именно Отто Скорцени, похитил арестанта из совершенно недоступного, хорошо охраняемого горного отеля и отвёз к Гитлеру, с которым Муссолини по-прежнему в большой дружбе. Для чего Скорцени приехал сюда? - в голосе Илоны послышалась тревога. - Чтобы как-то угрожать свёкру? Чтобы похитить его? Или лишить жизни, если тот не согласится на немецкие условия?

Назад Дальше