Сэр Аласдэр покрутил между пальцами карту и хлопнул ею об стол перед Эсме фигурой вверх. Туз червей.
- Тогда пусть будет идеал, мисс Гамильтон. Какое-то время Эсме, не отрываясь, смотрела на его изящную кисть с длинными пальцами, такими теплыми по контрасту с неживой белизной карты. Ею начинало овладевать беспокойство. Ей не хотелось оставаться наедине с этим мужчиной с его идеальными кистями рук и тихим, глубоким голосом.
- Что вы имеете в виду? - наконец произнесла она.
- Я собираюсь нанять няню, - сказал он. - Через день-два Уэллингз пришлет вам кандидаток. Выберите ту, которая покажется вам лучшей.
Эсме не знала, что сказать.
- Это щедрый жест, сэр, - произнесла она. - Я просто не знаю, что сказать.
- Как насчет "Я буду вечно признательна вам"? - предложил он. - Или "Я ваша преданная раба"?
Эсме не понравилось, как были произнесены эти слова, с излишней теплотой в голосе и как-то двусмысленно.
- Не думаю.
Маклахлан медленно и лениво пожал плечами.
- Тогда, может быть, вы просто нальете мне еще кофе, - предложил он. - Моя чашка пуста вот уже десять минут.
Эсме посмотрела на стол, несколько смущенная своей оплошностью. Его чашка стояла пустая на краю стола. Он взялся за чашку и подтолкнул ее к Эсме. Она инстинктивно схватилась за кофейник. Но как-то так получилось, что жидкость пролилась мимо, и следующее, что запечатлелось в ее сознании, - Маклахлан отдергивает руку и проливает кофе на свой замечательный костюм. "Боже мой!" - вскрикивает он.
Что было дальше, она потом толком не могла вспомнить. В ее руке оказался носовой платок, а она стояла на коленях у его кресла и прикладывала платок к его жилету прекрасного соломенного цвета, совсем не думая, как это может выглядеть со стороны.
- Простите меня! - Эсме яростно терла шелк. Маклахлан откинулся в кресле, чтобы оценить ущерб.
- Черт, горячо!
- Ой, я ошпарила вас? - жалобно спросила она. - Вам больно? - Ей вдруг захотелось заплакать. Это было последней каплей.
- До свадьбы заживет. - Его сильная теплая рука легла на ее плечо. - В самом деле, мисс Маклахлан, все в порядке. Пожалуйста, перестаньте тереть и посмотрите на меня.
Эсме подняла глаза.
- О нет! - Его шейный платок тоже пострадал. - Ой, он испорчен! - Она перебирала складки платка, будто это могло помочь.
Маклахлан отвел ее руку в сторону, но продолжал удерживать ее в своей руке.
- Бывало и хуже, - сказал он, наклоняясь над ней так низко, что от его дыхания слегка шевелились ее волосы. - Мисс Гамильтон, встаньте с колен - прежде чем кто-нибудь заглянет сюда и сделает неправильный вывод, что, если учесть мою репутацию, весьма вероятно.
Смысл его слов не доходил до нее.
- Простите?
Маклахлан вздохнул, затем толчком отодвинул кресло назад и поднялся, одновременно подняв ее. Теперь они стояли совсем близко друг к другу. Ее голова едва доставала до его груди, ее рука все еще оставалась в его руке. Некоторое время он не двигался, глядя на их переплетенные пальцы.
- Моя дорогая мисс Гамильтон, - наконец начал он. - Д-да?
Его рот искривился в улыбке.
- Надеюсь, я не пострадаю, если скажу, что из всех людей, обкусывающих ногти, коих мне приходилось знать, вы самая безжалостная к собственным ногтям.
Ее лицо запылало. Она выдернула руку и спрятала ее за спиной.
Он успел схватить другую руку и твердо удерживал ее.
- Да-а, - произнес он, внимательно разглядывая ее пальцы, - я вообще не уверен, что это ногти.
Она попыталась высвободить руку, но негодяй только насмешливо улыбался.
- Вы, мисс Гамильтон, стараетесь вовсе избавиться от них, - продолжал он, не спуская глаз с ее руки. - Они отступают, как французы из Москвы.
Эсме все еще была в смятении оттого, что облила его горячим кофе.
- Это ужасная привычка, - призналась она, пытаясь высвободить руку. - Хотела бы я знать, как избавиться от нее.
Он перевел взгляд на ее лицо и долго не отрываясь смотрел на него.
- Что мне хотелось бы знать, так это отчего вы в такой тревоге, что обкусываете свои ногти до мяса?
Он, казалось, не собирался выпускать ее руку, хотя и удерживал ее очень деликатно.
- Эсме. - В его голосе она услышала упрекающую заботливость. - Моя дорогая, вы действительно сильно обеспокоены. Почему? Как я могу вам помочь?
Она вдруг почувствовала, что подбородок у нее дрожит.
- Не смейте, - прошептала она, отводя глаза в сторону. - Не смейте жалеть меня.
Его глаза оживились.
- Я только хочу, чтобы вы сказали мне, в чем дело, - настаивал он. Внезапно его тон изменился. - Эсме, может быть, это я? Это я… заставляю вас страдать?
С этими словами он уронил ее руку и отступил назад.
Боже! Этого просто не может быть. Почему его это вообще заботит? Как он может быть то невоспитанным грубияном, то - в следующий момент - полным сочувствия и сострадания? У Эсме перехватило дыхание.
- Это не вы, - удалось произнести ей, ее рука нервно теребила нитку жемчуга на шее. - Это не вы, и это не имеет к вам ни малейшего отношения. Пожалуйста, Маклахлан, просто не обращайте на меня внимания.
- Я не уверен, что мне это удастся. - Его голос звучал мягко, но настойчиво. - Моя дорогая, вы делаете вид, что все в порядке, но я начинаю подозревать, что под маской храбрости скрывается надлом. Вам слишком многое пришлось перенести?
- Я справлюсь! - взмолилась она, роняя руку. - Я справлюсь, клянусь вам! Так вы поэтому нанимаете няню? Вы считаете, что я ничего не знаю о том, как обращаться с детьми? А что касается кофе - я виновата, простите, я была недостаточно внимательна. - Она говорила все возбужденнее, но не могла остановиться. - Больше этого не случится. И я смогу смотреть за Сорчей. Я смогу!
- Мисс Гамильтон, все это не важно, - сказал он. - Вы устали, вы тоскуете по дому, вы пережили утрату. Ваша мать умерла, на вас легла непосильная ответственность. Я уверен, что временами вы чувствуете себя совсем одинокой. Могу я проявить по крайней мере небольшое участие?
Она издала какой-то звук - было ли это затрудненное дыхание? Или рыдание? Едва ли она сама это знала. Неожиданно она почувствовала, что его руки, такие сильные и уверенные, обхватили ее. Никогда еще ничье прикосновение не несло с собой столько успокоения и поддержки. Эсме, конечно же, не следовало этого делать, но она позволила себе приникнуть к его груди, надежной, как скала. Она ощущала крахмальную свежесть и теплый мускусный мужской запах, и вдруг само собой оказалось - это единственное, что она могла сделать, чтобы не уткнуться носом в его промокший галстук и не заплакать. Она тосковала по дому. Она горевала по умершей матери. И она боялась. Боялась себя не меньше, чем других.
- Эсме, посмотрите на меня, - шепнул он. - Пожалуйста.
Она подняла на него глаза, беззвучно умоляя, сама не зная, о чем. Его объятие стало крепче. Его греховно длинные ноги немного согнулись, его рот оказался над ее ртом. Эсме почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Ей хотелось раствориться, спрятаться в нем. Вместо этого она закрыла глаза и приоткрыла губы. Она как будто знала, что произойдет дальше - губы Маклахлана оказались на ее губах, и Эсме овладело чувство неизбежности происходящего.
Она повернула голову в движении, умолявшем, чтобы поцелуй стал крепче. Его мягкие и жадные губы слились с ее губами. Внутри ее что-то переворачивалось. Пальцы на ногах поджались, дыхание перехватило. Плохо. Совсем плохо. Но неумолимая сила прижимала ее тело к нему. Она задыхалась - или ей это казалось - и чувствовала, как его язык настойчиво стремится протиснуться между ее губами. И под этим мягким натиском она откинула голову назад и со сладостным чувством позволила губам открыться для него.
Маклахлан застонал, это был низкий мучительный звук, и глубоко просунул язык в ее рот. Боже, какое странное ощущение. Какое восхитительно греховное. Ничего подобного она никогда не испытывала. Ее дыхание участилось и стало поверхностным. Она поднялась на цыпочки и обхватила его за талию, а потом ее руки скользнули вверх по его спине, наслаждаясь его теплом и силой.
- Эсме, - прошептал он, едва оторвавшись от ее губ, а затем снова приник к ним. Она чувствовала под своими ладонями, как подрагивали мышцы его спины, словно у нетерпеливого жеребца.
Она чуть отвела рот.
- О Боже, - прошептала она.
Его губы теперь скользнули вдоль ее щеки, потом к подбородку и вдоль нитки жемчуга на ее горле. Тяжелая теплая рука двинулась вниз по ее спине, ниже, еще ниже, пока не оказалась на бедре; ставшая горячей рука описывала круги, сжимала бедро через ткань юбок.
Господи, она так устала от одиночества. Она жаждала прикосновений другого человеческого существа. Она жаждала этого. Эсме отдалась побуждению прижаться к нему. Она смутно сознавала, что поступает дурно. Глупо. Но ее пальцы жадно впивались в шелк на его широкой спине.
В ответ Маклахлан просунул пальцы в ее распустившиеся волосы и поглаживал их, успокаивая ее одновременно с мягким натиском. Он нежно наступал, целуя и покусывая ее горло, пока его губы не оказались на изгибе ее шеи. Пока она не потеряла способности противиться любой его просьбе. И все же он колебался.
- Не надо, - прошептала она.
- Не надо?..
Эсме пыталась покачать головой.
- Не надо останавливаться, - задыхалась она. - Пожалуйста.
Но было поздно. Его теплый рот больше не прижимался к ее шее. Только слышалось тяжелое дыхание. Медленно он поднял голову и посмотрел на нее. Яркие лучи солнца упали на его плечо, золотом вспыхнули его волосы. И это сияние привело ее в чувство.
- Эсме. - В его глазах стояло отчаяние. - О, Эсме, Боже, я…
Она медленно отодвинулась, молча, охваченная ужасом. Его руки скользнули вниз вдоль ее рук до локтей, а затем упали. Он оторвал от нее взгляд. Утреннее солнце высвечивало его силуэт. Казалось, это фигура ангела. Как будто Люцифер спустился, чтобы соблазнять и мучить. И он был им! Боже, что она наделала?
Эсме повернулась и побежала.
Когда Эсме ворвалась в классную комнату, она застала там Лидию, которая, стоя на коленках, складывала с Сорчей кубики с алфавитом.
- Ну, мисс Гамильтон, - сказала она, - маленькая мисс проснулась и на редкость в хорошем настроении.
Эсме дико посмотрела на нее.
- Спасибо, - сумела произнести она. - Я… я буду через минуту.
Игнорируя вопросительный взгляд Лидии, Эсме прошла в свою спальню. Она закрыла за собой дверь и привалилась к ней. Боже. О Боже! Руками зажала рот. Что она наделала? Почти отчаянно она оглядела комнату и краем глаза увидела свое отражение в зеркале. Волосы в беспорядке. Лицо мертвенно-белое. Каждый, у кого есть хоть капля разума, мог догадаться, что с ней было.
Эсме отвела глаза. Господи! И почему в этой комнате так холодно? Она дрожала, растирая руки. Она все еще чувствовала теплоту его ладоней на своих предплечьях, помнила, как неохотно упали его руки, когда она отступила.
Эсме горько рассмеялась. Конечно, ему не хотелось отпускать ее! Она была для него подарком, доставшимся без всяких усилий. Спелой сливой, неожиданно упавшей в руки. Какой мужчина скажет "нет" идущему в его руки удовольствию? Уж конечно, не Аласдэр Маклахлан. Скорее всего он за всю жизнь ни разу не отказал себе в легкодоступном наслаждении. Теперь он, конечно же, будет надеяться набольшее. Ее вина. Она уступила своим чувствам, а они предали ее.
"Какова мать, такова и дочь".
Лицо Эсме горело от стыда. Именно это, конечно, думает сейчас Маклахлан. И он прав. В этом заключается ее, Эсме, секрет. Ее страх. Ее стыд.
Она никогда не будет такой красавицей, как ее мать. Нет, их сходство гораздо глубже. Безрассудность. Горячность. Вспыльчивость. Колючий язык. И еще. Это мучительное желание. Это глупое чувство одиночества, которое пронзает сердце холодным страхом, превозмогающим здравый смысл запреты. "Какова мать, такова и дочь". Боже, как она ненавидит эти слова.
Внезапно раздавшийся визг оторвал Эсме от горестных мыслей, вернул к реальности. Снова приступ гнева у Сорчи, поняла она, прислушиваясь к воплям малышки, прерываемым твердым голосом Лидии. Как обычно, хорошее настроение продлилось недолго, что-то снова не устраивало Сорчу. Может быть, она все не могла прийти в себя.
Эсме бросилась в классную комнату и увидела, что Сорча пытается вскарабкаться на подоконник. Она сумела ухватиться за него и теперь изо всех сил отбивалась от Лидии.
- Отпустите, мисс, - строго говорила служанка. - Вы должны отпустить его!
Сорча верещала так, как будто ее убивали. Не обращая внимания на слова Лидии, Эсме просто схватила малышку за талию и резко оттащила назад.
- Нет, не-е-е! - вопила Сорча. - Смотреть, Мей, смотреть!
Эсме силой усадила ее.
- Ах ты, маленькая упрямица! - выбранила она ребенка, шлепнув по попке. - Мне стыдно за тебя!
В ответ малышка затопала к столу и с неожиданной для нее ил ой разбросала кубики. Деревянные игрушки с грохотом покажись по полу, подпрыгивали, закатывались в углы и под стулья. Это был не конец света. Такое поведение не было чем-то необычным для Сорчи. Но Эсме разрыдалась. Лидия подскочила к ней.
- О, мисс, простите меня, - взмолилась Лидия. - Я только на мгновение отвернулась, как она была уже у окна. Этого никогда не случится снова, клянусь.
Эсме зарыдала еще горше.
- Но это случится снова! Потому что я не могу научить ее, как вести себя! С каждым днем становится все хуже и хуже! Я не умею быть матерью! Я не знаю, что делать, чтобы она вела себя хорошо!
- Нет, нет, мисс! - запротестовала Лидия. - Вы здесь ни при чем, я уверена. Правда.
- Она была таким хорошим ребенком, - сказала Эсме. - Я хочу сказать - до того, как умерла ее мать. А последние несколько недель она становится все хуже и хуже.
Лидия сочувственно похлопала ее по руке.
- Я уверена, мисс, что ребенок скучает по своей матери, - сказала она. - Но не в этом дело. Скорее всего это ее возраст. Они все ведут себя так. Становятся самостоятельнее и все такое.
- Что это значит? - шмыгнула носом Эсме.
- Ну, моя матушка называла это "ужасные два года", - говорила служанка. - Этот возраст действительно очень трудный. Матушка грозилась посадить моих братьев-близнецов в бочку и кормить через отверстие, пока им не исполнится три года. Она почти что так и сделала.
Эсме улыбнулась слабой улыбкой. Лидия просто была очень доброй, и Эсме знала это. Слезы снова закапали у нее из глаз. Она не могла избавиться от чувства, что она виновата во все нарастающем непослушании Сорчи. И видит Бог, Эсме нуждалась в помощи.
- Лидия, - сказала она, утирая глаза платком. - Вам нравится работать горничной? Как вы думаете, позволит вам мистер Генри перейти на другое место?
Но Лидия не успела ответить. Сорча наконец заметила слезы на глазах Эсме. Она прошла через всю комнату и обвила ручками ее колени.
- Не плачь, Мей, - серьезно сказала она. - Не плачь. Я буду хорошей.
Глава 4,
в которой сэр Маклахлан принимает важную гостью
Аласдэр выскочил из кабинета и ошеломленно смотрел, как Эсме убегает вверх по лестнице.
- Эсме! - закричал он вслед ей. - Простите! Остановитесь! Подождите! Черт, идите сюда!
Но Эсме, судя по всему, не собиралась слушаться приказов. Он успел увидеть мелькнувшие на следующем повороте лестницы развевающиеся темно-серые юбки ее платья, и она исчезла из виду. Проклятие! Не мог же он гнаться за девчонкой на глазах у слуг. И что бы он сделал, если бы догнал ее? Убил бы? Поцеловал бы? Чего он хочет?
Он хотел получить обратно свою свободу, он жаждал свободы. Он хотел, чтобы эти чертовы бабы - будь то сующая нос не в свои дела и соблазнительная или едва умеющая ходить и вопящая - оставили его дом и со следующей почтовой каретой отбыли в Шотландию.
Он не знал, как долго простоял у лестницы, глядя на стремящиеся вверх перила и ступеньки, а когда вернулся к действительности, то услышал, что напольные часы у парадного входа начали бить полдень - их траурный бой эхом разносился по лестнице.
Он слышал, как наверху снова буянила Сорча - конечно, требовала то, чего ей не разрешали. Своевольная маленькая капризуля, он понятия не имеет, что с ней делать. Лучше всего предоставить это Эсме, если она не пакует сейчас свои чемоданы.
Все сразу навалилось на него. Аласдэру захотелось сбежать. Сбежать из собственного дома, от собственного ребенка и всех своих ужасных ошибок. Как он заявил Сорче с самого начала, он не принадлежал к мужчинам, которые становятся хорошими отцами. И если судить по тому, как он обошелся с Эсме, - к добросовестным нанимателям.
О, он знал, какие толки ходят о нем. Он знал, что заботливые мамаши держат своих дочерей подальше от него, что только его состояние и обаяние удерживают светское общество от того, чтобы заклеймить его как персону нон грата. Он также знал, что глубоко задевшие его упреки Джулии недалеки от истины. Он лгал женщинам и обманывал женщин. Он эгоистично разбрасывал свое семя, редко задумываясь о последствиях. Однако до сегодняшнего дня он не опускался до соблазнения невинных девственниц со свежими личиками.
- Уэллингз! - прорычал он, сходя вниз. - Уэллингз, где вы, черт возьми?
Дворецкий материализовался, как только Аласдэр ступил на последнюю ступеньку.
- Мою шляпу, - приказал он, устремляясь к двери. - Шляпу и трость. Поскорей.
Уэллингз не торопился подавать затребованное.
- Вы намереваетесь куда-то отправиться, сэр?
- Да, разумеется, в "Уайте", - отвечал он. - И я намереваюсь отсутствовать долго. Возможно, весь день - а может быть, и всю ночь.
- Но, сэр, - осторожно запротестовал Уэллингз, - мистер Маклахлан должен завтракать у нас.
- Тогда накормите его! - ответил Аласдэр. Уэллингз поднял нос, как если бы унюхал что-то неприятное.
- А как же ваши сюртук и галстук, сэр? Они испачканы. Боже, кофе! Аласдэр бросился наверх, на ходу срывая с себя шейный платок. Когда он снова спустился вниз, Уэллингз все так же стоял, держа шляпу и трость кончиками пальцев. Не обращая внимания на его осуждающий взгляд, Аласдэр позволил себе удовольствие хлопнуть дверью с такой силой, что задребезжали стекла в окнах, а потом горделиво зашагал по улице с видом избалованного ребенка. Которым, возможно, он и был. Ему просто не было ведомо ничто другое.
Аласдэру не потребовалось много времени, чтобы отыскать Куина и уговорить его прогулять всю ночь - ночь, которая началась в два часа дня. Они побывали в четырех или пяти злачных местах, где их хорошо знали, и к вечеру Аласдэр почти забыл про надоедливых женщин, оккупировавших его дом. Он почти забыл и о своем постыдном поведении с Эсме. Почти.
Куин, конечно, захотел пуститься во все тяжкие - Куин всегда этого хотел, - но Аласдэр был в таком настроении, что его не обеспокоила бы перспектива не увидеть ни одного существа женского пола любого возрастало конца дней своих. Пришлось идти на компромисс и отправиться в Сохо, в публичный дом матушки Луси, пристанище всевозможных пороков. Обладательница небритого подбородка и могучих рук, Луси не была похожа на женщину, но у нее было несколько более деликатных достоинств.