* * *
Услышав, что девушку, с которой танцевал мой отец, звали Анной Болейн, я решила узнать о ней как можно больше. Тогда мне и в голову не могло прийти, какую роль она сыграет в нашей жизни.
Я видела, что она невероятно обольстительна. Ее огромные, сверкающие глубоким блеском глаза и длинные черные волосы сразу обращали на себя внимание. Необычные платья – тоже. Одевалась она со вкусом, и говорили, что она сама придумывает фасоны своих платьев, отличительной чертой которых были длинные, закрывающие кисти рук, свободные рукава. По этому поводу ходили слухи – якобы один палец у нее деформирован и рукава скрывают этот дефект. А что касается бархотки с драгоценным камнем на шее, то она, как утверждали злые языки, скрывает отметину на шее – особый знак, по которому можно узнать ведьму. Признаюсь, что хоть я и не верила во всякую чертовщину, но, когда моя ненависть к этой женщине переливалась через край, я вспоминала разговоры об этой отметине.
У нас она появилась спустя некоторое время после визита моих родителей во Францию. А до этого жила при дворе французского короля, приехав туда совсем девочкой в свите моей тетушки Марии Тюдор, выданной замуж за престарелого Людовика ХII. Когда отношения между Англией и Францией ухудшились, Анна Болейн вернулась на родину и должна была выйти замуж за Пирса Батлера, дабы посредством этого брака семья Болейн приобрела более аристократический статус.
Мой отец к тому времени, видимо, уже проявил к ней интерес, потому что брак этот так и не состоялся. Вряд ли отец тогда собирался жениться на Анне – до этого еще было далеко, его любовницей в то время была ее сестра – Мэри Болейн. Но, увидев Анну, отец решил заменить одну сестру на другую.
Анна же была страстно влюблена в Генри Перси, старшего сына графа Нортумберлендского, и тот отвечал ей взаимностью. Более того, они уже собирались пожениться, о чем все знали. Для Болейнов этот брак был бы весьма кстати, и вот почему. Мать Анны была из знатного рода Норфолков, но отец… происходил из купцов, хотя и стал лорд-мэром после того, как король взял в любовницы его дочь Мэри.
Когда мой отец обратил на Анну страстный взор, он тут же велел Уолси сделать все, чтобы свадьба с Перси не состоялась. Кардинал вызвал к себе молодого Нортумберленда и говорил с ним в довольно оскорбительном тоне, после чего пришлось вызвать и отца. Граф срочно приехал в Лондон, сделал выволочку сыну и отправил его в родовое поместье. Анна уехала в Хивер.
Сейчас, когда все это уже далеко позади, я часто думаю, скольких несчастий удалось бы избежать, если бы Анне не помешали тогда выйти замуж за Перси, которого она искренне любила и, наверное, была бы ему доброй женой.
Вскоре после этого король настоял, чтобы Анна была включена в свиту королевы. Теперь она могла стать настоящим украшением двора – участвовать во всех празднествах, петь, танцевать, сочинять юмористические пьески вместе с поэтами, которые счастливы были ей услужить.
Анна была женщиной, которых называют роковыми, ее жертвой был не только мой отец. Но я почти уверена, что о том, чтобы стать королевой, она вначале не помышляла.
Когда мой отец недвусмысленно дал ей понять, чего он от нее хочет, Анна ответила, что любовницей ни его, ни чьей бы то ни было не станет, а королевой быть не может, так как ей не позволяет этого низкое происхождение, и к тому же, король имеет законную жену. Она повела себя смело, ничего не скажешь. Но эта же смелость ее в конце концов и погубила.
Король не привык, чтобы ему перечили. Он страстно желал эту женщину и решился на отчаянный шаг – развестись с королевой.
Мы с матерью не могли в это поверить. Не мог поверить даже Уолси, ближайший друг короля. Он не был нашим союзником – скорее, наоборот, поскольку считал, что королю надо иметь сына. Но для кардинала важнее всего было удержаться на своем месте, а значит, нельзя было раздражать Его Величество. Как политик, он рассчитал, что было бы неплохо, если уж развод неминуем и король желает во что бы то ни стало иметь сына, найти ему какую-нибудь принцессу, лучше всего во Франции.
Но чего больше желал король – сына или Анну – знал только он сам. Причем мой отец обладал удивительной способностью обманывать самого себя вопреки всякой логике. Он не только убеждал себя, что поступает правильно, но этой убежденностью заражал окружающих.
Однажды утром он пришел к моей матери, когда я была у нее. Мы занимались вышиванием – по совету леди Солсбери, которая говорила, что ничто так не успокаивает, как рукоделие: стежок – к стежку, и тяжелых мыслей как не бывало.
При появлении отца я встала и сделала реверанс. Он благосклонно улыбнулся и подошел.
– Кейт, нам надо поговорить, – сказал он матери.
Я сразу заметила, что у него отсутствующий взгляд и губы напряженно сжаты – это не предвещало ничего хорошего.
– Так, дочь моя, помогаешь матери? Что ж, молодец. И о своих занятиях, надеюсь, не забываешь? – сказал он вполне добродушным тоном. – Взрослеешь потихоньку… Ну а теперь иди к своей воспитательнице, мне надо поговорить с твоей матерью.
Сделав реверанс, я вышла, но вместо того, чтобы направиться к себе, остановилась в крохотном тамбуре между дверями, отделявшими покои королевы от соседних комнат. Спрятавшись в темном углу, я прислушалась к тому, что происходило за неплотно прикрытой дверью. Я понимала, что стыдно подслушивать, но желание знать, что угрожало матери, оказалось сильней.
– Кейт, пора нам поговорить о том, что меня так сильно мучает, – начал отец.
– Да, – спокойно ответила мать, – я тоже всем сердцем этого хочу.
– Помнишь, как мы поженились? Будто и не прошло столько лет. Ты была так одинока…
– И всеми отвергнута.
– Как я страдал за тебя! Жена моего родного брата… И ей нет места ни у себя на родине, ни здесь. Я этого никогда не забуду.
– Я тоже.
– Ты была так несчастна, но я все изменил.
– Да, ты изменил все.
– Тогда казалось, что впереди нас ждет только счастье. Мы были молоды и любили друг друга. Я, романтичный юноша, бросился тебе на помощь…
– Мне кажется, я и как женщина тебе нравилась.
– Кейт, неужели ты сомневаешься? Я был счастливейшим мужчиной! Это они, въедливые святоши, подняли вопрос о нашем браке. Я ночами не сплю, меня гложет совесть. Кейт, ты только подумай…
– Я не намерена об этом думать. Все это – ложь.
– Но они цитируют Библию, от этого так просто не отмахнешься! Клянусь, мне не раз хотелось сказать им, чтобы они оставили нас в покое, но совесть… Она говорит мне, что я совершаю смертный грех…
– Твоя совесть ничего тебе не говорит по поводу Бесси Блаунт и Мэри Болейн?
– Перестань, Кейт. Так мы ни до чего не договоримся. А Тарбс с его соображениями относительно Марии?
– Это непростительно.
– Непростительно?.. А если он прав? Кейт, подумай, Бог нас наказывает за что-то, лишив сына. Ведь разве мы не мечтали больше всего о сыне?!
– Но у нас есть дочь!
– Да, наше драгоценное дитя, но не сын! А стране нужен наследник престола – мужчина.
– История знает немало достойных королев.
– Королева не может быть командующим армией!
– Когда ты был во Франции, я заменяла тебя…
– Моя мать тоже была регентшей. Кейт, не в этом дело. Они поставили вопрос о нашем браке с точки зрения церкви. У нас с тобой уже не будет сына – меня беспокоит твое здоровье.
– И желание жениться на другой.
– Не шути так. Понимаешь… меня могут вынудить, Кейт, – во имя интересов страны… Чтобы иметь наследника престола.
– И чтобы удовлетворить твое желание.
– Только ради сына, Кейт! Клянусь священной кровью Христовой, если бы Бог даровал нам сына, одного-единственного здорового мальчика, я бы заткнул рот и Тарбсу, и всем, кто на меня давит! Я бы им не позволил…
– Но ты позволишь, – тихо сказала моя мать.
– Если бы меня так не терзала совесть… Я был бы счастливейшим из смертных, если бы…
Я чуть было не ворвалась в комнату, не в силах больше слышать эти лицемерные речи. Мне хотелось крикнуть: "Оставь в покое свою совесть! Ты же говоришь это только потому, что тебе не терпится жениться на другой!"
Закусив губу, я стояла и не знала, что делать. Нет, он не должен заподозрить, что мне все известно – как он лгал и лицемерил, оправдывая свою страсть к Анне Болейн. Я тихо вышла и направилась к себе.
* * *
Теперь, когда я увидела своего отца совсем не таким, каким он мне казался раньше, я твердо встала на сторону матери. А между тем во дворце все вертелось вокруг Анны, красивой, молодой, приводившей юношей в состояние какого-то лихорадочного возбуждения. Король при всяком удобном случае старался оказаться в ее обществе.
Она была безусловно умна и довольно остроумна, а в ее лице было что-то завораживающее. Мне было нестерпимо больно смотреть на мать, но чем я могла ей помочь?
Как-то раз, поймав на себе мой сочувственный взгляд, мать взяла меня за руку и, неожиданно улыбнувшись, сказала:
– Дитя мое, не страдай, еще ничего не известно. Ему нелегко будет меня бросить. Не забывай, я – его законная жена, дочь великих правителей Испании, испанская принцесса и королева Англии.
– Император никогда этого не допустит, – сказала я заговорщическим тоном.
– Полагаю, нет.
– А он знает? Ведь это – "королевская тайна".
– Такие секреты быстро становятся известны всем. При дворе только и говорят об этом. Думаю, и на улицах – тоже. Император не позволит королю причинить мне вред. А сейчас, после победы над французами, могущество Карла особенно усилилось. Отец попытался добиться согласия Папы на развод, но Папа фактически – пленник императора. И поэтому твой отец вне себя от ярости.
– Он говорит, что его совесть мучает.
Мама сдержанно улыбнулась.
– Тебе не стоит обременять себя подобными мыслями. Ты еще недостаточно взрослая.
– Нет, я сознаю, насколько все это серьезно.
– Может быть. Пожалуй, тебе и вправду не лишне знать то, от чего в конце концов зависит твое будущее.
– Да, миледи.
– Тогда я расскажу тебе кое-что. Я послала верного человека с письмом к императору, где описала все, что здесь происходит.
Я захлопала в ладоши.
– Вот это замечательно! Скоро кончатся наши мучения!
Я еще не забыла героя моих детских грез и была уверена, что он нам поможет.
* * *
Давно я не видела мою мать такой веселой. Через посла Испании она получила письмо от императора.
– Вот что он пишет, – сказала она с ликующей улыбкой. – Он потрясен моим известием. Далее – король, видимо, забыл, прожив со мной столько лет, что я осталась принцессой Испании, и император не допустит, чтобы с членами его семьи обращались подобным образом. Он без промедления посылает в Рим кардинала Квиньонеса, главу ордена францисканцев, с поручением переговорить с Папой. В конце он пишет: "Дорогая тетушка…" Да, именно так: "Дорогая тетушка, не сомневайтесь, что Папа Клемент, все еще находящийся в замке Сент-Анджело, выполнит любое мое желание".
– Какое чудесное письмо! – воскликнула я и, забыв об этикете, бросилась в объятия королевы. Крепко обнявшись, мы смеялись и плакали.
* * *
Многие детали тех событий я узнала значительно позже и поэтому как бы по кусочкам восстанавливаю сейчас всю картину.
Мало кто тогда верил, что отец женится на Анне Болейн. Но развод он получил бы легко. Его желание было законом для всех, кроме еще более могущественных монархов. Не будь моя мать теткой самого в то время всесильного правителя Европы и не случись такой непредвиденной неожиданности, как то, что Папа Римский оказался фактически пленником императора, глава церкви не стал бы сильно сопротивляться желанию короля Англии. В истории было достаточно примеров, когда Папы благословляли разводы сильных мира сего.
Воображаю, как отец проклинал судьбу, которая посмеялась над ним, устроив великое разграбление Рима как раз тогда, когда ему так необходимо было благословение Папы.
Но то, что для короля было плохо, для нас с матерью было хорошо. Зная своего мужа, она рассчитывала, что ему в конце концов надоест вся эта проволочка, и он придет в чувство. Но она ошибалась.
Сейчас, когда многое из того, что было тайным, давно стало явным, нельзя отрицать, что отец с самого начала был решительно настроен на брак с Анной Болейн. Он попросту сгорал от страсти, она же была непреклонна: быть любовницей – нет, женой – да. Кому-то из двоих надо было сдаться. Иногда, вспоминая его разговоры о совести, мне кажется, что совесть его действительно мучила. Однако не в те минуты, когда он желал Анну!
А чем можно было объяснить его разрыв с Уолси?
Кардинал, как известно, не возражал против развода, выступая на стороне короля в вопросе о наследнике. Но вместе с тем он не мог себе представить, что Анна Болейн, его враг с того момента, как он разрушил ее брак с Перси, может стать королевой. Для Уолси это был бы конец. Поэтому он и выдвинул идею французской принцессы. Король, не терпевший никаких возражений, с Уолси вел себя осторожно, хотя и понимал, что его идея – бредовая. Для короля главное было – получить развод, а уж потом поставить Уолси перед фактом женитьбы. До сих пор не понимаю, почему он прямо обо всем не рассказал кардиналу – ведь они же были ближайшими друзьями! Или он его слишком уважал и решил – пусть делает, как находит нужным? Как бы там ни было, но Уолси поехал во Францию, чтобы заручиться одобрением Франциска, объяснив ему необходимость развода, и подыскать для короля принцессу.
Мой отец так часто говорил о совести, что она стала его донимать даже тогда, когда он и не хотел этого. Так, он начал переживать по поводу Мэри Болейн – получалась ситуация, сходная с его женитьбой на королеве: он собирался жениться на сестре своей любовницы… Много позже стало известно, что он посылал к Папе своего секретаря, некоего доктора Найта, – получить отпущение греха, совершенного с Мэри, дабы с чистой совестью жениться на Анне.
От кардинала это держалось в строгом секрете. Отец, таким образом, вел двойную игру, не мешая Уолси, но двигаясь неуклонно к своей цели.
Бедняга Уолси! Мне его жаль, хоть он и был противником интересов королевы, а значит – и моих. Он слишком высоко взлетел, а таким людям особенно больно падать.
Помню, как-то раз я наблюдала за тем, как он направлялся с кардинальской миссией в город, – я тогда еще подумала, что его погубит непомерное тщеславие и любовь к роскоши. С такой помпой выезжал разве что сам король. В окружении свиты из высшего духовенства он важно восседал на муле, украшенном красной бархатной попоной и золотыми стременами. Впереди процессии несли все атрибуты его кардинальского сана – два серебряных креста, два серебряных жезла, большую государственную печать и кардинальскую шапочку. Народ вышел на улицы поглазеть на столь невиданное зрелище, но до моих ушей все-таки донеслось: "Поглядите, надо же, сын мясника собственной персоной!"
Я давно заметила: как ни странно, простые люди, которые, казалось бы, должны были гордиться тем, что один из них добился высокого положения, наоборот, с презрением относятся к выскочкам. Уолси не только не пользовался уважением – его просто ненавидели за высокомерие и напыщенность. Достаточно было один раз увидеть, как, находясь в толпе, он подносит к носу апельсин, недвусмысленно показывая, что ему неприятны запахи, исходящие от оборванцев.
Еще находясь во Франции, Уолси обнаружил, что его отношения с королем дали трещину. Одному из его шпионов удалось добраться до письма, находившегося в чемоданчике, с которым доктор Найт ехал в Рим. Содержание письма он изложил кардиналу. Сомнений не было – король ему больше не доверял. Из Франции Уолси вернулся с самыми мрачными предчувствиями.
Мне подробно рассказывали о его возвращении. Король в окружении придворных сидел в банкетном зале. Рядом с ним – Анна. В это время прибыл гонец от кардинала с сообщением о приезде его высокопреосвященства. Уолси собирался помыться и переодеться, предполагая, что король пригласит его для личной беседы. Но Анна властным тоном сказала, чтобы кардинал явился немедленно. Уолси немного подождал, надеясь, что король вставит и свое слово, но Его Величество промолчал, и кардиналу ничего не оставалось, как исполнить повеление Анны Болейн. Так еще с ним не обращались! Вот тут ему стало ясно, что все кончено.
Король был тверд в своем стремлении жениться на этой женщине, и Уолси не питал никаких иллюзий – пока Анна Болейн сохраняет влияние на короля, ему не будет места при дворе.
Услышав об этом, моя мать расстроилась. Раз король так поступил с Уолси, значит, решил довести дело до конца.
И все же она успокаивала меня:
– Время работает на нас. Она ему наскучит, надо только подождать.
Она была права, но ждать пришлось долго, и моей матери не суждено было дожить до торжества.
В те дни единственным утешением для нас была любовь, которую проявлял к нам наш народ. Когда мы с ней плыли на барже из Гринвича в Ричмонд, по берегам стояли жители прибрежных селений и их приветствия: "Да здравствует королева! Да здравствует принцесса!" согревали наши сердца. Быть может, нам так казалось, но мы чувствовали какую-то особую сердечность в том, как нас встречали. Знал ли простой народ о планах короля сместить с престола законную королеву и лишить принцессу права престолонаследия?