Щеки ее залились предательским румянцем, и поэтому Эсме поспешно подняла капюшон ротонды, но тут ветка упала на землю, и Себастьян обернулся.
Он всегда умел читать по ее лицу, как по раскрытой книге, и теперь шагнул вперед, неспешно, но с уверенностью, отмечавшей каждое его движение. Также неспешно протянул руки, сжал ее талию и притянул к себе.
И замер, когда твердый шар живота коснулся его тела. Но Эсме не отвела глаз, прекрасно сознавая, что, если сделает это, непременно подумает о том… что лучше всего поскорее забыть.
Он нагнул голову и нежно коснулся губами ее губ.
Его губы были горячими и сладкими.
И ничего не требовали.
Одна рука опустилась на ее живот так же невесомо, как перо, падающее на землю.
- Я хотел бы, чтобы этот ребенок был нашим, Эсме, - прошептал он ей в рот.
- Он не наш, - поспешно заверила она. Но не отстранилась. Не уклонилась от второго поцелуя. И, как всегда, ослабела от наслаждения. Вся решимость куда-то подевалась.
Но она хотела, честно хотела отступить. Только вот губы приоткрылись сами собой. Не потому, что он потребовал этого. Потому что она помнила… и помнила верно. Вкус поцелуя был небом и землей, воссоединившимися в полной гармонии.
Их языки встретились и сплелись, и все былые мечты вновь нахлынули на Эсме. И хотя их трудно было назвать настоящими любовниками, но она так много грезила о повторении того единственного вечера, который они провели вместе, что казалось, будто они любили друг друга целую вечность.
И все оказалось так легко!
Они целовались со сладостным самозабвением и исступленным желанием любовников, разлученных много месяцев. Он ласкал ее так, словно знал каждую струнку в ее теле, словно годы настроили его на все ее пристрастия.
Она трепетала на его широкой груди, а его рука скользнула между пуговицами ее ротонды и сжала грудь. Эсме подалась вперед, совсем немного, чтобы лучше ощутить его прикосновение.
Он не произнес ни одного ласкового слова, только повторял и повторял ее имя, но его голос, обычно сдержанный и спокойный, сейчас звучал неразборчиво и хрипло.
Но во всем происходящем было и одно большое преимущество. Эсме неожиданно поняла, что вовсе не так уж плохо терять прежнюю стройность. Конечно, до беременности у нее была не столь уж идеально тонкая фигура. Однако сейчас, проходя мимо зеркала, она замечала, что грудь раздалась так же сильно, как все остальное. Но только заметив, как изменился голос Себастьяна, как он дрожит, касаясь тяжелого холма ее груди, она поняла: кое-что явно изменилось к лучшему.
И растаяла, вплавилась в него так, словно ребенок не существовал, словно они целовались в спальне. Он тоже целовал ее, целовал исступленно, жадно и властно, и ласкал ее грудь, посылая языки пламени по всему телу и еще больше ослабляя решимость. Жажда - вот что она испытывала в эту минуту. Отчаянную жажду, утолить которую мог только Себастьян и которая стала почти нестерпимой за полгода их разлуки.
- Я мечтал об этом, - прошептал он изнемогающим от желания голосом и, чуть отстранившись, повторил: - Я мечтал о тебе, пока не почувствовал, что схожу с ума. И вернулся, решив, что лучше быть тут, чем терзаться день и ночь.
Его слова несколько отрезвили Эсме.
- Мы не можем! - охнула она, отскакивая так быстро, что едва не упала. Себастьян нахмурился.
- Но почему?
Она во все глаза смотрела на него.
- Что стряслось с тобой, Себастьян Боннингтон? Когда вы с Джиной были помолвлены, я прозвала тебя Святошей, и иногда казалось, что ты живешь ради тех моментов, когда удастся поймать меня на очередной проделке и прочесть лекцию!
- Так и было, - кивнул Себастьян, - потому что я хотел поговорить с тобой, Эсме. Хотел лишний раз увидеть, как по щекам ползет краска, удостовериться, что твои великолепные глаза смотрят только на меня. Не на других мужчин. Я не выносил, даже когда ты флиртовала с простаком вроде Генри Бердетта. Хотел, чтобы ты смотрела только на меня.
- Но ты был обручен с Джиной. Себастьян пожал плечами:
- Мы были давними друзьями, и этот брак казался вполне разумным.
- Какой ужасный вздор! - прошипела она. - Подумать только, разумный брак!
- Ты была замужем, - спокойно произнес он.
- Да, разумный брак. По расчету.
- Думаю, мы с Джиной были бы добрее друг к другу, чем вы с Майлзом. Я искренне люблю Джину и очень ее уважаю.
- Майлз любил меня. Он снова вскинул брови.
- Ну… во всяком случае, он прекрасно ко мне относился.
- Но не уважал.
Эсме, беззаботно пожав плечами, отвернулась.
- О каком уважении может идти речь? В первые годы нашего брака я вела себя хуже любой потаскухи. Но все равно любила Майлза. Не как возлюбленного, конечно, но в наше время очень мало браков по любви.
- Ты никогда не была потаскухой, - возразил Себастьян. Их глаза встретились. Ее, встревоженные, и его - безоблачно-голубые, как летнее небо.
- Не хотелось бы, Себастьян, чтобы твои романтические представления помешали тебе понять смысл жизни, которую я вела. Ты провел единственный вечер с единственной женщиной, и другой у тебя не было. Но ты у меня - всего лишь очередной пункт в списке мужчин, перебывавших в моей постели. Правда, список не слишком длинен, но мы с тобой прекрасно знаем, что в мире существует всего четыре типа женщин: девушка, жена, вдова, шлюха. Я принадлежу сразу к двум последним.
Он сжал ее лицо ладонями.
- Ты наслаждалась, впервые изменив мужу?
Она громко сглотнула, гордо подняла подбородок и вызывающе бросила:
- Нет, но я это сделала. И наслаждалась с двумя следующими любовниками.
- А если бы Майлз вернулся в твою постель; если бы выказал хотя бы малейшее огорчение твоими откровенными, почти публичными изменами; если бы проявил хоть какое-то желание выполнить супружеский долг и ублажить тебя, стала бы ты встречаться с этими мужчинами?
Последовало минутное молчание. Она подняла полные слез глаза.
- Я бы попыталась соблазнить тебя, Себастьян. Вместо ответа он схватил ее в объятия и с силой прижал к себе. От него пахло яблоневым деревом и дымом. А она спрятала лицо в грубой ткани его куртки, совсем не подобающей высокородному маркизу.
Прошло несколько минут, прежде чем он чуть отстранился и поцеловал ее в губы.
- Я должна идти, - всхлипнула Эсме. Себастьян кивнул.
- Я говорю это не из вожделения, но ты всегда можешь найти меня в хижине садовника на краю яблоневого сада.
- Ты живешь в хижине? Ты?!
- И мне это нравится. Но важнее всего, что я буду там, когда понадоблюсь тебе. Для чего угодно.
Она не смогла улыбнуться, потому что слезы снова покатились по щекам. Себастьян долго молчал, прежде чем сказать:
- Слава Богу, что я не женился на Джине. Но если бы и женился, все равно перебрался бы на край твоего яблоневого сада. И какой бы скандал разразился!
Она поднялась по замерзшему откосу сама. Не опираясь на его руку.
Глава 21
Кружок шитья собирается в доме леди Роулингс
Следующий день никак не наступал, а когда все же наступил, тянулся еле-еле. К четырем часам Джози так разволновалась, что не находила себе места. Бегала по комнате для игр с маленькой корзинкой на руке, пытаясь сложить в нее всех солдатиков, чтобы забрать их с собой вниз.
- Как по-вашему, мой брат уже в гостиной? - то и дело взвизгивала она. Сама мысль была такой восхитительной, что Джози продолжала метаться по комнате. Столь неприличное для леди поведение мигом вывело бы из себя прежнюю няню Пивз, но эта нянюшка просто погладила ее по голове и спросила, не хочет ли она посидеть на горшке, прежде чем идти пить чай.
Ее новая подруга Генриетта сидела рядом с тетей Эсме, и Джози так обрадовалась, что немного покружилась, прежде чем сделать два реверанса и вежливо поздороваться, как ее учили.
Потом Генриетта снова рассказала историю про заблудившиеся башмачки, а Джози съела семь лимонных пирожных, не чувствуя ни малейших признаков тошноты, так что, когда Аннабел унесли наверх спать, Джози попросилась посидеть еще немного. Получив разрешение, она тихо уселась перед Генриеттой и стала вынимать солдатиков из корзинки и располагать боевым строем.
- Где ты нашла эти игрушки? - резко спросила тетя Эсме, совсем как няня Пивз, всякий раз когда Аннабел рвало на нее.
Джози бросила на тетку быстрый взгляд, слегка подвинулась к Генриетте и пробормотала:
- Они были наверху. Няня разрешила поиграть с ними. Тетя Эсме ничего не сказала, а Генриетта погладила ее по голове и прошептала:
- Почему бы тебе не унести солдатиков обратно в детскую? Думаю, Аннабел уже соскучилась по тебе.
Джози не хуже остальных знала, что Аннабел еще спит, но все же принялась очень медленно класть солдатиков в корзинку. По одному. Потом взглянула в сторону дивана и увидела, что тетя Эсме снова плачет.
Впервые увидев тетку плачущей, Джози была сбита с толку, почти испугана. Но теперь достаточно хорошо узнала тетку, чтобы понять: плачет она часто. Поэтому Джози с видом мученицы сунула в корзинку последнего солдатика и присела в реверансе сначала перед теткой, потом перед Генриеттой, прошептав последней:
- Вы не могли бы навестить меня завтра? И снова рассказать историю заблудившихся башмачков?
И Генриетта улыбнулась и сказала, что все возможно, поэтому Джози не очень расстроилась, когда пришлось уйти наверх.
Женщины остались одни, и Генриетта мгновенно вручила Эсме платок. Она привыкла носить несколько в своем ридикюле. Эсме всхлипывала так сильно, что почти задыхалась, но, к счастью, Генриетта за последнюю неделю стала свидетельницей не менее двух подобных приступов и не боялась, что Эсме погибнет.
- М-мне т-так жаль… это с-солдатики моего брата. Няня, д-должно быть, привезла их с собой. Я с-столько лет их не видела.
- Я не знала, что у вас был брат.
- Его звали Бенджамин. Генриетта молча обняла Эсме за плечи.
- Мне очень жаль.
- Он умер в п-пять лет. Это было так давно. Мне не следовало бы плакать из-за этого. Просто увидела его оловянных солдатиков и не выдержала. - И она снова разрыдалась на плече Генриетты. - Раньше я никогда не плакала, - бормотала она. - Никогда. Даже на похоронах, хотя это был мой милый Бенджамин, моя куколка, и никто не любил его больше меня. Он был моим собственным.
- О, Эсме, мне действительно очень жаль, - повторила Генриетта, у которой тоже защипало глаза. - Это ужасно.
Но Эсме уже пришла в себя.
- Я так устала от всей этой скорби, - вздохнула она. - В жизни своей столько не плакала! Вы, возможно, мне не поверите, потому что мы знаем друг друга чуть больше месяца, но это правда. Я не плакса. Во всяком случае, в своем обычном состоянии.
- Нет ничего неприличного в слезах по ушедшему брату. Смерть любого ребенка - настоящий кошмар.
Эсме высморкала и без того красный нос и потянулась к лимонному пирожному, но обнаружила, что Джози успела съесть все. Генриетта передала ей поднос с желе.
- Я плачу по любому поводу. Утром разлила шоколад на постель и едва не разрыдалась из-за этого. Только и делаю, что ем и плачу. Простите, Генриетта. О чем мы говорили до того, как это случилось?
- О всякой чепухе.
- О нет. Я пыталась вытянуть из вас, что произошло с Дарби. В прошлый понедельник вы вышли из дома, весьма довольные друг другом, но за последние дни, похоже, не обменялись и двумя словами.
- Ну… разумеется, мы иногда разговариваем, - заверила Генриетта самым убедительным голосом. - Просто нам почти нечего сказать друг другу, но это вполне естественно, если интересы людей так различны.
- Совершенно ничего не понимаю. Я всегда неплохо разбиралась в людях и, простите за откровенность, была уверена, что вы очень друг другу подходите.
Генриетта совершенно не желала никаких разговоров по душам. Но что она могла ответить?
- Возможно, - пробормотала она, - но мне кажется, что вы неверно истолковали наш с мистером Дарби взаимный интерес.
- Видите ли, я даже ради спасения собственной жизни не способна сделать ровный шов, зато по праву могу похвалиться тем, что прекрасно понимаю мужчин, - заявила Эсме. - Более того, хорошо знаю Дарби. Когда я оставила вас в гостиной, у него был вид человека, собиравшегося украсть поцелуй. И, дорогая, я вращалась в обществе слишком много лет и целовала огромное количество мужчин, чтобы не распознать этот взгляд!
К счастью (или к несчастью, в зависимости как на это посмотреть), Генриетте не пришлось отвечать, поскольку в комнате, тараторя одновременно и наперебой, появились члены кружка шитья. Эсме с трудом поднялась и знаком велела Слоупу унести пустую тарелку, на которой прежде лежали лимонные пирожные. Генриетта тоже встала, чтобы приветствовать леди Уинифред, миссис Баррет-Дакрорк и, к собственному удивлению, свою мачеху Миллисент.
Генриетта немедленно поняла, почему Миллисент решила присоединиться к членам кружка. Мачеха никогда не посещала благотворительные мероприятия, раз и навсегда объявив их невыносимо скучными. Но присутствие Дарби в доме все изменило. Она, несомненно, хотела понаблюдать, как он ведет себя рядом с Генриеттой.
Миссис Кейбл немного опоздала и пришла, когда остальные дамы уже пили чай.
- Здравствуйте! Здравствуйте! - взвизгнула она, бегая по комнате и раздавая поцелуи.
Добравшись до Генриетты, она застыла и, подозрительно прищурившись, процедила:
- Ну и ну, леди Генриетта! Генриетта учтиво кивнула:
- Как приятно видеть вас, миссис Кейбл!
- Неужели? А вот я видела вас, только вы меня не соизволили заметить, - язвительно бросила миссис Кейбл, грозя ей пальцем.
Сердце Генриетты упало.
- О да, - продолжала миссис Кейбл с жестоким удовольствием фурии, которой не терпится поведать миру свеженькую сплетню. - Я была там!
- Там? Где именно?
- Как где? В своем дорожном экипаже, разумеется, - усмехнулась миссис Кейбл. - Мы собирались навестить мою сестру, которая живет всего в пяти милях отсюда, но мой муж всегда твердит: "Миссис Кейбл, никогда не лишайте себя удобств, если можете". Так я и поступила, дорогая моя. Велела запрячь лошадей в дорожный экипаж даже на такую короткую поездку.
Генриетта все еще непонимающе смотрела на нее, и миссис Кейбл медленно продолжила, наслаждаясь каждым мгновением:
- Так вот, я сидела в дорожном экипаже. Надеюсь, вы не обидитесь, леди Генриетта, если я посоветую вам быть более осмотрительной. Как говорится в послании к Титу, добродетельная женщина - та, которая благоразумна, целомудренна и занимается домом, - с легким раздражением пояснила миссис Кейбл. - Подумать только, что со мной в карете мог сидеть маленький ребенок. Или, не дай Господь, хотя бы моя племянница!
- Боюсь, я не… - начала Генриетта, но тут вмешалась мачеха:
- Миссис Кейбл, я позволю себе предположить, что вы стали свидетельницей того почтительного поцелуя, которым мистер Дарби наградил мою дочь?
- Совершенно верно! - кивнула миссис Кейбл, плюхнувшись в кресло. - Именно это я и наблюдала, но смею сказать, что поцелуй вряд ли можно назвать всего лишь почтительным.
Она мерзко захихикала. Все уставились на Генриетту, но тут же отвели глаза, как от зачумленной.
- Мистер Дарби просто не понял всех обстоятельств, - объявила Миллисент.
Леди Уинифред, сидевшая рядом с Генриеттой, сочувственно погладила ее по руке.
- Как, должно быть, это тяжело для вас, дорогая! Если бы только молодые люди не забывали старых обычаев и имели бы совесть сначала переговорить с родителями или опекунами, прежде чем выражать свои чувства! В мое время такого ни за что бы не случилось!
- Верно, верно! - пронзительно воскликнула миссис Баррет-Дакрорк. - Я самолично объяснила дорогой Люси, что она не должна отвечать на знаки внимания джентльмена, пока он не потолковал со мной и не получил моего согласия.
Генриетта сложила губы в некое подобие улыбки несчастной жертвы, которой домогались против ее воли. Теперь она поняла истинную причину прихода Миллисент. И дело тут не в Дарби. Миллисент решила храбро защищать падчерицу от последствий скандального поцелуя.
Но тут в битву бросилась Эсме.
- Мой племянник просто подавлен новостями, - трагически заявила она. - Боюсь, он успел отдать сердце Генриетте. Он сказал мне, что не получил ни малейшего поощрения, леди, и это терзает ему душу. Ну разве это не пример поведения достойной молодой дамы? Могу заверить вас, что мой племянник имеет огромное влияние в обществе. Столько молодых девиц пытались привлечь его внимание! Но, встретив Генриетту и обнаружив ее полнейшее равнодушие к нему, он немедленно решил жениться.
Миллисент энергично кивнула.
- Могу подтвердить, что для бедного джентльмена было ужасным ударом узнать о жизненных обстоятельствах Генриетты.
Все сочувственно вздохнули.
- Надеюсь, он оправится, - печально продолжала Эсме, - но очень не скоро. Смею уповать на Господа, чтобы дал мне до конца жизни увидеть внучатого племянника или племянницу.
По мнению Генриетты, это было уже слишком, но дамы продолжали кивать.
- Да, для него это, должно быть, ужасное разочарование, - пробормотала миссис Кейбл. - Судя по тому… как он обнимал леди Генриетту, сразу можно было понять, что его сердце занято. А вот она была к нему совершенно равнодушна! Какая жалость, что большинство молодых женщин не обладают благоразумием нашей дорогой леди Генриетты!
- Придется еще раз посоветовать моей племяннице быть как можно скромнее, - кисло заметила миссис Баррет-Дакрорк. - Заметьте, Люси совершенно не поощряла мистера Дарби. Сказала, что он не слишком приятный человек. Но что поделать, женщины нашей семьи всегда были весьма проницательными.
Дарби сидел в маленькой спальне и сражался с собственной совестью. У него не было никаких причин спускаться к чаю. Что ему необходимо - так это как можно скорее вернуться в Лондон. Он приехал в Лимпли-Стоук, только чтобы узнать, носит ли Эсме ребенка его дяди, что и подтвердилось. Честно говоря, он стыдился своих подозрений. Тот факт, что вероятный любовник Эсме живет в ее поместье под видом садовника, его не касается. И его тут ничто не удерживает.
Беда в том, что он никогда еще не хотел женщину так сильно, как Генриетту Маклеллан. За последние четыре дня он только и думал, что ему следовало усадить ее в дурацкую маленькую коляску, взять поводья и вернуться в дом, а затем… затем…
При одной мысли о ней у него пересохло в горле. Внезапно он вспомнил ее нескрываемый трепет, когда его рука скользнула по ее спине и сжала попку, и ощутил, как твердеет и поднимается плоть. Думая о тихом гортанном крике, который издала Генриетта, когда он прервал поцелуй, Саймон еще тверже уверился, что, если бы сумел затащить ее в постель, она стала бы любовью его жизни.
В этом-то и беда. Никогда ни об одной женщине, кроме нее, он не думал как о возможной партнерше на всю оставшуюся жизнь. О единственной, кто навсегда разделит с ним постель.
Такого с ним еще не было.