Глава 11
Роберт с размаху опустил топор, равнодушно заметил, что полено раскололось надвое, взял следующее, и еще одно, и еще…
Он скинул тунику, пот катился градом по голому торсу, блестел на ребрах и мышцах живота. Прядь волос порывалась упасть на лицо, но ее удерживал пот, Роберт нетерпеливо откинул волосы и снова занес над головой топор.
Он не замечал полуденной жары, солнце нещадно палило непокрытую голову, а он методично рубил дрова, стараясь найти забвение в физическом труде. Может, если он доведет себя до изнеможения, то придет в состояние благословенного отупения.
Работа разума не затихала, она шла кругами по проторенной дорожке страха и злости с того самого дня, как пришло первое послание от Роджера. С каждым новым письмом возмущение Роберта нарастало.
Он беспомощно смотрел, как после каждого письма Имоджин все больше увядает. Он не мог до нее достучаться, чтобы он ни говорил, чтобы ни делал, она ускользала, как песок между пальцами. Она исчезала в своих ночных кошмарах, куда ему не было доступа. Это пугало его, никогда еще он не чувствовал себя таким бесполезным, не знающим, что делать. Казалось, он праздно сидит, когда вокруг рушится мир. Это горькое сознание вылилось в потребность крушить, крушить что-то большое, хорошо бы размером с человека.
Топор разрезал воздух и впился точно в цель. Роберт отбросил полено, установил новое, ловким движением обрушил топор, но ярость металла, расщепившего дерево, не шла ни в какое сравнение с яростью, кипевшей в нем. Стоило ему подумать о хрупкой раковине, окружавшей Имоджин, как в нем разгорался воинственный дух.
От фарса, который они разыгрывали в последний месяц, у него затуманился разум. Роберт тонул в море вежливости, будь она проклята. Имоджин обращалась с ним так, как будто он – полузабытый знакомый. Она делала это настолько успешно, что иногда Роберт с трудом вспоминал, что когда-то они были мужем и женой, друзьями, любовниками. Роберт нарочно ударил топором посильнее, чтобы руки пронзила боль, чтобы отвлечься от издевательской памяти о том, чем он когда-то владел, и о той свободной женщине, какой Имоджин почти стала. Почти.
Не было больше великолепной женщины, которая всему училась и стремилась обнять весь мир. Ее место заняла тусклая тень, в которой еле теплилась жизнь. Ему приходилось наблюдать, как угасает ее дух; более того, с каждым днем ее тело становилось все более хрупким и слабым, и Роберт не знал, что его пугает больше. Он подозревал, что последним его врагом станет ее медленное самоубийство – если она велит себе прекратить жить, он потеряет ее навеки.
Она всегда была воздушным созданием, но сейчас ее физическая хрупкость стала жутким отражением того, как жизнь сверхъестественным образом теплится в смерти. Бледная кожа приняла синеватый оттенок, безжизненные глаза обведены серыми кругами. По ночам в кровати он боялся к ней прикоснуться, как будто она могла рассыпаться в его руках.
Или хуже того – оттолкнуть его.
Лежать рядом с ней и не сметь прикоснуться было пыткой. Он всем своим существом желал снова прижать ее к сердцу, но ее ледяная отстраненность отбивала надежду. Он стал беспокойным, ходил по дому, как зверь по клетке, замечал тревожные взгляды своих воинов. Они обращались с ним так, как будто он – раненый дикий зверь.
Роберт криво усмехнулся. Подходящее сравнение. Он и чувствовал себя, как раненый зверь, потерявший самку, и больше всего ему хотелось завыть, изливая боль в бескрайнее небо.
Оставалось надеяться, что его люди поймут и простят это проявление человеческой слабости.
Они, конечно, уже поняли. Многие из них чувствовали то же самое. Он видел в их глазах озабоченность, когда они смотрели на то, во что теперь превратилась Имоджин – в безжизненную насмешку над тем, чем она еще недавно была.
Они имеют полное право беспокоиться. Черт, он так поглощен мучением и страхом, что, кажется, взорвется, но у него хотя бы есть слабое утешение – он знает имя своего врага. Роджер.
Этого недостаточно. Роберт перестал делать попытки перехватить послания негодяя, его удержало требование Имоджин, которая желала выслушивать письма без него. Он был вынужден отойти в сторону и смотреть, какой вред приносит каждое следующее письмо.
Топор со свистом прорезал воздух и опустился с утробным треском.
Роберт всерьез подумывал о том, чтобы зарезать следующего посланца Роджера, любого, кто посмеет появиться в его дверях, и удержался на последней ниточке здравомыслия. Может, инстинкт и требовал защитить любимую, но умом Роберт понимал, что не посланники его настоящие враги.
К сожалению, Роджер не дурак. Он благополучно устроился – вне досягаемости, спрятавшись за короля. Этот мелкий грызун знает, что там он может безнаказанно продолжать свою мелкую игру, не опасаясь Роберта. Если Роберт его тронет, на него обрушится вся сила монаршего гнева.
Приходилось ждать и смотреть на "игру", ждать до тех пор, пока его жертва не осмелится выйти на открытое место. Тогда наступит отмщение. Оно будет окончательным и, надо надеяться, случится до того, как Имоджин полностью сломается. А после этого Роберт сотрет с лица земли следы этого человека.
Все, что грозит Имоджин, будет истреблено, маленькая гадкая игра придет к концу.
Он вдруг понял, что тоже назвал игрой ненависть, которую испытывают друг к другу брат и сестра. Но это не игра, это война, в игре не бывает заложников и жертв. В этой смертельной войне Имоджин проигрывает, а он ничего не может с этим поделать, у него связаны руки. И будут связаны до тех пор, пока Имоджин не доверится ему и не расскажет, что, черт возьми, происходит.
Роберт со всей силы ударил топором по полену.
– Ты, конечно, понимаешь, что у тебя есть целая армия тех, кто должен обеспечивать тебя дровами? – довольно весело спросил Гарет.
Роберт поднял голову и с прищуром посмотрел на Гарета. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене.
– Чего тебе надо? – выплюнул Роберт.
– Тсс! Счастливые вожаки так не говорят, – пробурчал Гарет, отлепился от стены и вразвалку подошел поближе. – Позволь спросить, чью голову ты себе воображаешь, когда крушишь ни в чем не повинные поленья?
Роберт грозно усмехнулся.
– Головы посланцев. Каждый – ублюдок, одетый в ливрею. – Он снова обрушил топор, представляя себе, как тот врезается в плоть и кости.
Гарет вскинул брови.
– Ладно, только ты не говори этого тому долговязому типу, который околачивается сейчас возле главного камина. Бедняга имеет непопулярную ориентацию и может снести яйцо, если увидит, как ты, э-э, крушишь дерево.
Роберт оперся о рукоять топора и застонал.
– Господи, у этого человека когда-нибудь кончится пергамент или нет? Четвертый за пять дней! – Роберт опять откинул волосы со лба и почувствовал укол в сердце, поняв, что скоро потеряет еще одну частичку Имоджин. – Ты уже послал за Имоджин? – тихо спросил он.
– Нет, – развязно сказал Гарет и поскреб пальцем шершавую щеку. – Это неразумно, если посланец прибыл не к ней.
– Не к ней? – тупо переспросил Роберт.
– Нет.
Роберт подождал, потом раздраженно проскрипел:
– К кому же, черт тебя дери?
– Ну, для разнообразия посланник явился не к нашей маленькой госпоже, а к хозяину имения.
– Почему же ты сразу не сказал? – беззлобно спросил Роберт, почувствовав облегчение. Кажется, он получил отсрочку. Он воткнул топор и схватил тунику, лежавшую на куче бревен.
– Откуда он приехал?
Глядя на дьявольскую усмешку Гарета, Роберт чуть не застонал, по опыту зная, что это означает плохую новость. Чувство юмора у Гарета обостряется, когда можно повеселиться за чужой счет.
– Судя по ливрее и духу помпезности нашего гостя, я с уверенностью могу сказать, что он от самого короля.
Роберт замер.
– Ты шутишь!
Гарет покачал головой, улыбаясь еще шире.
– Какого черта ему надо?
Гарет наклонился поближе и прошептал:
– Я подумал, что ты меня спросишь, и спросил его сам, а он сказал, что наш возлюбленный монарх соскучился по своему рыцарю и решил призвать тебя ко двору.
Роберт стоял, разинув рот; он надеялся, что Гарет просто скверно пошутил, но понял, что это не так.
– Вот дерьмо! – сжато высказался он.
– И когда ты уезжаешь? – вежливо спросила Имоджин.
– Завтра ранним утром. – Роберт говорил чопорно, но упивался ее красотой, даже когда произносил ничего не значащие любезности. – Придется ехать быстро, если мы хотим вернуться к посевной. Я намерен потратить как можно меньше времени на эту глупую поездку.
Она вежливо улыбнулась и кивнула, но выражение лица не изменилось. Она как будто уже отпустила его из своей жизни.
Он сжал кулаки. Она стояла очень близко от него, но с таким же успехом могла быть за сотни миль отсюда. Он не мог до нее дотронуться, какие мог дотронуться до луны. Имоджин стояла возле окна, сцепив руки и напряженно выпрямившись, а он смотрел, как весенний ветерок развевает ее волосы, как она с безмятежным, истинно королевским видом слушает новость о его отъезде, но сердцем чувствовал, что это неправда.
Сердце слышало, как ее душа кричит от боли. Ему достаточно было взглянуть на нее, и становилось понятие, что, несмотря на всю кажущуюся силу и решимость, Имоджин придавлена громадной тяжестью. Он холодел при мысли о том, как легко ее раздавить. За всю свою жизнь ничего он так не боялся, как этого зрелища – Имоджин живая, но мертвая.
Больно было даже смотреть на нее, больно было видеть ее пассивность перед лицом смерти, так больно, что он злился. Хотелось ударить ее, встряхнуть, поцеловать, сделать что угодно, лишь бы вернуть ее к жизни, вернуть к себе.
Солнце безжалостно высвечивало проступившее на ее лице страдание. Глаза запали, некогда пухлые щечки осунулись, кожа натянулась на угловатых скулах. Единственным цветным пятном на лице были темно-фиолетовые круги под глазами. Даже розовые губки стали бесцветными.
Это лицо преследовало его, даже когда он искал способ вырвать ее из лап демонов, пожиравших заживо, вырвать и затащить к себе.
Но у него не было ответов на проклятые вопросы. Чтобы заговорить, пришлось отвести глаза в сторону.
– Ты мало ешь, – ворчливо сказал он. – Платье висит на тебе, как будто ты труп, а не женщина. – Он невольно криво улыбнулся, потому что знал, что лжет. Она действительно похудела, и это его очень тревожило, но он ни секунды не думал, что она похожа на труп. Она навсегда останется для него самой прекрасной женщиной в мире.
Она безразлично пожала плечами.
– Я не хочу есть.
– Мне плевать, хочешь ты или нет, – взревел он, злость воспламенилась всего на секунду, напомнив о том, как близко он подошел к пределу. – Ты будешь нормально есть, или же я тебя свяжу и буду кормить силой.
– Очень по-мужски. Роджер будет доволен, – насмешливо сказала она и невесело улыбнулась.
Вот в чем корень проблемы, внезапно понял Роберт. Она считает его человеком Роджера, и что бы он ни говорил, что бы ни делал, ничто не проникнет внутрь раковины, в которую она себя заключила, пока эта гадюка нашептывает ей на ухо свои отравленные речи. Роберт стал расхаживать по комнате, бессильно сжимая кулаки.
– Я не только говорю по-мужски, я мужчина и твой муж, или, если хочешь, твой хозяин и господин. И в этом качестве я требую, чтобы ты ела больше, чем воробей, на которого становишься похожа. Я рассчитываю, что к моему возвращению ты наберешь прежний вес, нет, я хочу, чтобы ты растолстела, чтобы мне не пришлось больше беспокоиться. Я понятно объяснил? – разносился по комнате злой, вибрирующий голос.
– Конечно, – вкрадчиво ответила она и Роберт понял, что она не слышала ни слова. Она настроилась идти в ад своим путем, и ей безразлично все, что он говорит.
– Я возьму с собой только Мэтью, – натянуто сказал он. – Во главе гарнизона останется Гарет.
Она молча кивнула; наступило неловкое молчание. Роберт хотел что-нибудь сказать, хотел, чтобы она подошла к нему и дала себя обнять. Но это все безнадежные желания, она безмятежно отпустила его, тихо и без эмоций сказав:
– Счастливого пути, сэр Роберт.
Он бы должен уже к этому привыкнуть, но когда она в очередной раз дала ему отставку, боль пронзила его насквозь. Он формально поцеловал ей руку. Рука была холодная, как лед, лицо бесстрастное; он в последний раз посмотрел на нее, повернулся и вышел.
Как только за ним закрылась дверь, Роберт перестал сдерживать ярость, которая билась в нем, требуя выхода. Коридор огласился проклятиями.
– Как я вижу, вы так ничего и не уладили, – сухо сказала Мэри, подходя к нему.
– Улаживать нечего, – фыркнул он, зная, что говорит неправду. – Не припомню, когда еще мне приходилось быть объектом такой вежливости.
– Да, но за этой вежливостью скрывается страдание. – Мэри покачала головой. – Не могу вам передать, как я беспокоюсь. Никогда еще она не была в таком плохом состоянии. О, он и раньше ее обижал, но на этот раз, похоже, он ее уничтожает. – Мэри бессильно пожала плечами.
Роберт не нашелся, что сказать; Мэри ткнула его пальцем в грудь.
– Я бы хотела знать: что вы собираетесь делать?
Роберт горько усмехнулся.
– Мэри, вы по ошибке принимаете меня за одного из главных персонажей в этом фарсе. А я такой же ошеломленный зритель, как и вы. – Он устало провел рукой по глазам, стараясь не замечать, что рука дрожит. – Честно говоря, я не знаю, что делать.
– Я тоже, но, по-моему, поездка в Лондон – не выход, – решительно сказала Мэри.
– Меня вызывает король, с этим я ничего не могу поделать. – Он с удивлением видел, что защищается. Странно, как эта старуха всегда умудряется поставить его в положение обороняющегося.
– Тогда возьмите ее с собой. Я не хочу, чтобы она оставалась тут одна в таком состоянии.
– Вряд ли это можно назвать "одна", – слабо возразил он, но Мэри не слушала.
– Она много лет жила одна, сколько бы людей ее ни окружали, – искренне проговорила Мэри. – Она была вся в себе. Пока не появились вы. Вы пробудили ее к жизни. Она начала становиться такой, какой была до того, как ослепла. Мое старое сердце радовалось. Если вы сделали это один раз, сможете и еще, если постараетесь. – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, постарайтесь!
Он посмотрел в решительное лицо старухи и осторожно высвободил руку.
– Я ничего не могу сделать. Имоджин не хочет моей помощи, а король призывает в Лондон. Я должен ехать. – Он неловко положил руку ей на плечо, пытаясь утешить. – Может, это и к лучшему. Может, расстояние между нами поможет Имоджин справиться с тем, с чем она должна справиться, – закончил он. Банальная фраза прозвучала неубедительно даже для него самого.
Мэри выскользнула из-под его руки и посмотрела обвиняющим взглядом.
– Мне это не нравится, ничего хорошего из этого не выйдет, – пробурчала она, высоко подняла голову и удалилась в комнату Имоджин.
Роберт почувствовал себя слабым и беспомощным.
– Мне тоже не нравится, Мэри, – прошептал он, оставшись один в пустом коридоре. – Мне все это очень не нравится.
– Подумай, может, я что-то забыл? – спросил Роберт, глядя на Гарета, привольно развалившегося в кресле у камина.
– Что ж, ты забыл сказать, сколько поленьев надо подбрасывать в главный камин, а все остальное указал до мелочей. – Он улыбнулся уголком рта. – Мне ни о чем не придется думать за все время твоего отсутствия.
Роберт поморщился.
– Идешь в атаку?
– Не волнуйся, это всего лишь старый саксонский дом, все будет хорошо. Ты оставлял меня во главе армии с меньшим количеством указаний, так что я уверен, что с домом я как-нибудь справлюсь, тем более что ты снабдил меня подробнейшей информацией.
Роберт встал и подошел к окну.
– С армиями я никогда так себя не чувствовал. – Он ударил кулаком по подоконнику. – Черт возьми, Гарет, мне это не нравится. Я чувствую, тут что-то не так.
Он смотрел в окно на землю, которая стала для него так много значить, и не мог отделаться от мысли, что боится ее потерять. Неразумно, но ему чудилось, что все неожиданно оказалось под угрозой.
Он глубоко вздохнул. Надо сосредоточиться на отражении угрозы, а не на страхе все потерять.
– Думаешь, этот вызов – часть заговора против тебя?
Кому-то другому голос Гарета мог показаться спокойным и рассудительным, но Роберт хорошо расслышал звенящую в нем сталь.
Роберт покачал головой, повернулся лицом к другу, скрестил руки на широкой груди.
– Кто знает? Все может быть вполне невинно. Может, король готовит новую войну и хочет нанять меня и моих людей.
– Разве мы все еще наемники?
Роберт решительно тряхнул головой.
– Отныне я намерен сражаться только ради защиты того, что мне принадлежит, а не ради нашего маленького монарха, желающего загрести побольше земель на этом острове.
Гарет слегка улыбнулся:
– У тебя он похож на толстого мальчишку, требующего сладостей.
– Согласись, некоторое сходство имеется.
– Мальчик старается произвести впечатление.
– Сладости не такие уж иллюзорные, любому мальчишке пришлось бы производить впечатление, чтобы их получить.
Оба улыбнулись, но быстро погасили улыбки.
– А если вызов – не просто невинное желание получить ручного воина? – спокойно спросил Гарет.
– Тогда нас ждет серьезная беда, – хмуро сказал Роберт. – Вот почему я оставляю тебя на страже.
Гарет иронически поднял брови.
– Полагаю, я более чем подготовлен к встрече с бедой. В конце концов, большую часть жизни я сам создавал людям беды, так что обнаружить врага и покончить с ним мне будет нетрудно. Со мной твой дом будет в безопасности.
– Я не об этом. Все, что я говорил до сих пор, касается одной-единственной задачи, и, если ты с ней не справишься, я тебя убью, даже если для этого мне понадобится встать из могилы.
– Я почти верю, что ты так и сделаешь, – хохотнул Гарет. – И это может означать только одно: Имоджин.
Роберт стиснул зубы.
– Только она имеет для меня значение, отныне и навсегда. Ты защищаешь ее, и пусть остальной мир катится к черту. Понял? Мне плевать, что тебе придется для этого сделать, сколько голов разбить, но сделай это.
Гарет восхищенно присвистнул.
– Ты ее действительно любишь? – выдавил он из себя, игнорируя возникшую в груди боль, которую не имел права испытывать, думая о чужой жене.
Роберт на секунду замер. Он еще никогда не слышал, чтобы это слово произносилось вслух, оно звучало странно. Странно, но очень правильно.
Он прокашлялся.
– Да, я ее люблю. Больше жизни.
Гарет смотрел на свои руки.
– Если тебя это утешит, скажу, что она тоже тебя любит.
– Тогда поддерживай в ней жизнь, чтобы она со временем сама мне это сказала, – хрипло проговорил Роберт; кровоточащие чувства не дали сказать больше.
– С огромным удовольствием. – На лице Гарета сверкнула волчья улыбка. – Я могу даже сделать ее жизнь несколько более комфортной, ликвидировав парочку посланников. К настоящему времени их набралось уже так много, что потеря одного-двух пройдет незамеченной.
Роберт чуть-чуть улыбнулся.
– Действуй по своему усмотрению.