Глава четвертая
Я ту знаю страну
Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждет, холодея, земля,
И где в голых лесах воет ветер унылый, -
То родимый мой край, то отчизна моя.
Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли…
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!(Из старинного романса)
1
По чистому, еще нетронутому снегу, выпавшему под утро в тихой темноте, толпами шли солдаты. Шли они без всякого строя, иные без оружия, каждый сам по себе; одна толпа накатывала за другой; словно серые волны, они захлестывали снег, стирали его с лица земли и оставляли после себя грязное месиво. Поезд на полном ходу обогнал этот серый поток, вдогонку ему погрозили кулаками и вразнобой хлопнули несколько запоздалых выстрелов. Тенькнуло и с хрустом осыпалось стекло в окне вагонного коридора.
- Антонина Сергеевна, на всякий случай, пересядьте сюда, от окна подальше, - Григоров поднялся с нижней полки и опустил штору. В купе стало сумрачно, будто наступил вечер.
Тоня послушно пересела на то место, которое ей указал Григоров, и поправила на голове косынку с нашитым красным крестом, полинявшим от частых стирок. За последние дни ей пришлось столько всякого пережить, что она могла лишь подчиняться, не совсем понимая, что вокруг происходит.
Григоров, выполняя обещание, данное Василию в госпитале, сумел разыскать врачебно-питательный отряд в самый нужный, как оказалось, момент: раненых и больных эвакуировали, а сам отряд бросили на произвол судьбы. Начальства никакого нет, кругом пьяные солдаты, а немцы, по слухам, едва ли не маршем двигаются вперед, потому что фронт рухнул окончательно. Григоров, не тратя времени на лишние разъяснения и разговоры, буквально выдернул Тоню с ее тощим баульчиком из сумятицы прифронтового городка, доставил на станцию, и там они удачно сели на поезд, идущий в Петроград.
- Вы, Антонина Сергеевна, подремали бы, - Григоров сочувственно посмотрел на нее и покачал головой. - Вид у вас усталый, осунулись, бледная. Подремите…
Тоня прилегла, закрыла глаза, стараясь уснуть, но сна не было. Внутреннее напряжение не отпускало, и в памяти снова возникали злые солдатские лица, заново слышалась их ругань, шальные выстрелы. Она приподнялась и спросила:
- Господин полковник, а что будет дальше?
Григоров удивленно оторвался от тоненькой книжечки, которую держал в руках, мягко укорил:
- Спали бы вы, Антонина Сергеевна. Что будет дальше - неизвестно, а выспаться про запас никогда не мешает.
- Не могу я, - призналась Тоня, - в глазах все еще мелькает… Разве можно было представить, что такое случится! А что дальше?
Тоня поднялась и села напротив Григорова, глядя ему прямо в глаза, повторила:
- Что дальше?
Григоров криво усмехнулся и шлепнул на столик тоненькую книжечку в измятой бумажной обложке.
- Не хочу вас пугать, милая Антонина Сергеевна, но дальше будет еще хуже. Мне в госпитале случайно попалась эта книжица господина Блока, с тех пор я ее читаю, перечитываю и всякий раз признаю: прав господин Блок, прав. Предчувствие его не обманывает. Особенно в этом стихотворении, "Гамаюн" называется… Оно так на душу мне легло, что я даже его запомнил.
Григоров взял книжечку со столика, повертел ее в руках и, не раскрывая, медленно, с долгими паузами после каждого слова, прочитал:
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых
И глад, и морок, и пожар.
Злодеев силу, гибель правых…
- Никогда бы не подумала, что вы стихи читаете.
- Читаю, Антонина Сергеевна, читаю. И убеждаюсь, что правды в них значительно больше, чем во всех политических заявлениях и в нынешних газетах. Настоящие поэты смотрят в вечность, а перед вечностью лгать и суетиться не дозволяется.
Паровоз в это время дал резкий гудок, Тоня вздрогнула и зябко поежилась: в купе было довольно прохладно. Григоров молча снял с вешалки свою шинель, набросил ее на плечи Тоне и снова раскрыл книжечку.
Повисло молчание, которое Тоня не решилась нарушить, хотя ей о многом хотелось еще поговорить с Григоровым. Самое главное - подробней расспросить о Василии. Григоров, когда разыскал ее, был до невозможности краток:
- Конева ранили, платочек ваш с адресом потерялся, сам адрес он не запомнил. Да и трудно после такой контузии что-либо разумное помнить. Я ему пообещал вас разыскать, Антонина Сергеевна, вот и разыскал. Но теперь получается так, что еще доставить к нему должен. Доставлю. А там сами разберетесь.
Тоне хотелось узнать подробности, но Григоров отрешенно молчал, и она не насмеливалась надоедать ему. Только и решилась, плотнее натягивая на свои плечи шинель, сказать:
- Вы бы сняли погоны, я уже видела, что в офицеров стреляют.
Григоров снова, как и недавно, криво усмехнулся, ломая тоненькую щетку усов, и отозвался грустным голосом:
- Погоны оторвать - дело нехитрое. А как с этим предметом поступить? - постучал себя указательным пальцем по голове. - Он, к сожалению, еще размышляет и помнит о присяге, которую дают один раз в жизни. Да спите вы, Антонина Сергеевна, спите, а то я рассержусь.
Она снова прилегла, укрывшись шинелью, пригрелась под ней и уснула.
В Петроград поезд пришел глубокой ночью. На вокзале Григоров долго рядился с извозчиком, который заламывал неимоверную цену и оправдывался:
- Этакий кавардак сотворили, а я чего? Я ничего, только порты мокрые, когда ночью едешь, а вокруг стреляют. Не из жадности прошу, а чтобы страх не трепал. За хорошие деньги везешь - меньше боишься.
- Попался бы ты годик назад мне в руки, да в другом месте… Я бы из тебя такого храбреца сотворил… Черт с тобой, поехали! - Григоров усадил Тоню в коляску, легко запрыгнул следом, и навстречу потекли темные петроградские улицы, освещенные в иных местах большими кострами, возле которых грелись вооруженные люди.
Доехали благополучно. Большой дом на Литейном проспекте встретил абсолютной тишиной, настежь распахнутыми дверями парадного и темнотой на лестнице. На ощупь поднялись на второй этаж. За дверью, в которую кулаком тарабанил Григоров, долго никто не отзывался. Наконец послышались осторожные шаги, и женский голос испуганно спросил:
- Кто?
- Анечка, открывай, родная, не бойся…
За дверью забрякала цепочка, щелкнул засов, и Тоня с Григоровым вошли в прихожую, тускло освещенную свечкой. Миловидная девушка засуетилась, помогая раздеться поздним гостям, и все приговаривала:
- Надо же, как нечаянно… Алексея Семеновича, жаль, нету… Обещался завтра к обеду быть… Третью ночь уже дома не ночует… Ах, как нежданно… У меня и покушать ничего не сготовлено… Но я быстро, я мигом…
В гостиной, заставленной высокими книжными шкафами, Анечка зажгла свечи и увела Тоню умываться с дороги. Григоров, заложив руки за спину, прохаживался по паркету, оглядывая гостиную и невольно отмечая, что здесь за время его долгого отсутствия ничего не изменилось. Те же самые шкафы из дуба, тисненные золотом книжные переплеты, фотографии в застекленных рамках и на стене портрет моложавого генерала. Это был отец Григорова, генерал от инфантерии Илья Петрович Григоров, умерший незадолго до войны, вскоре после кончины своей супруги. В наследство родители оставили единственному сыну большую квартиру на Литейном, богатую библиотеку и горничную Анечку, которая жила у них в семье с детских лет. Чтобы квартира не пустовала и чтобы Анечка была при деле, Григоров пустил к себе на постой своего старинного приятеля, полковника Семирадова, служившего в Генеральном штабе. Сейчас ему хотелось увидеть старинного товарища, поговорить с ним, и он очень жалел, что Семирадова не оказалось дома. Давняя их дружба началась еще с кадетского корпуса и за долгие годы нисколько не изменилась, оставаясь по-мальчишески искренней.
Григоров закурил, уселся в удобное кожаное кресло и долго смотрел на портрет отца, на котором шевелились отблески от свечи. "Как хорошо, папочка, что не дожил ты до нынешнего кабака, - думал Григоров, - честно тебе признаюсь: глядеть на него нет никаких сил".
В это время раздался стук в дверь - осторожный, вкрадчивый. Анечка бросилась открывать и на ходу успокоила:
- Не извольте беспокоиться, Алексей Семенович пришел, он теперь завсегда так стучит…
Григоров следом за Анечкой поспешил в прихожую. Запыхавшийся Семирадов втащил большущий баул из черной кожи, приставил его к стене и сразу же попал в дружеские объятия. Возбужденные, перебивая друг друга радостными восклицаниями, они долго еще топтались в прихожей, пока не перебрались в гостиную, где, усевшись за стол, продолжали удивляться столь неожиданной встрече.
- Как же я рал, что ты приехал! Даже представить не можешь, как ты мне нужен! - Семирадов вскочил и начал быстро ходить по гостиной. - У меня сейчас такое положение! Тебя Бог послал! Но об этом после! После все расскажу. Ты прямо с фронта?
- Фронта, Алексей, больше нет. Подробности пересказывать не буду.
- Наслышан. - Семирадов нахмурился. - Ладно, до утра еще далеко, успеем, поговорим. Утром я должен уйти, но ты меня обязательно дождись и никуда не отлучайся. А теперь давайте за стол. Анечка, угощай…
2
На широком диване с высокой резной спинкой, на котором постелила постель расторопная Анечка, уснула Тоня сразу - словно в яму провалилась. И так же внезапно, от неосознанной тревоги, проснулась. Дверь комнаты была приоткрыта, и в широкую щель между створками она увидела, что Григоров и Семирадов все еще сидят за столом в гостиной, друг против друга. Она хорошо слышала их голоса.
- Этот баул, который я притащил сегодня, - последний, - говорил Семирадов, - а всего их четыре. Видишь, жизнь заставила, я и кожевником стал, сам их сшил.
- И куда ты теперь с ними? Это же не коробки со спичками.
- Куда - вопрос отдельный. А сейчас я тебе расскажу, что в них находится. Пойми, до сегодняшнего дня я все делал в одиночку. Людей как будто подменили, боюсь доверяться. А к тебе, ты сам знаешь, у меня доверие абсолютное. Так, с самого начала…
Тоня слышала, как Семирадов пытается прикурить и ломает спички. Она хотела встать и прикрыть дверь: все-таки неприлично было подслушивать чужой разговор, - но неизвестная сила удерживала ее на месте, и она, широко раскрыв глаза в темноту, слушала возбужденный, быстрый голос Семирадова:
- Как ты помнишь, был у нас такой министр финансов - Сергей Юльевич Витте. Благодаря ему, при поддержке покойного императора Александра Третьего, была проведена денежная реформа. Но Витте на этом не успокоился, он задался целью - ввести в России металлическое золотое обращение, иными словами - дать жизнь золотому червонцу…
- Если ты собрался читать мне лекцию о финансах, то я усну, не сходя с места, - перебил его Григоров и засмеялся.
- Не уснешь. Я, по возможности, кратко. Многие сопротивлялись этому новшеству Витте, против был даже Государственный Совет. Но новый император, наш Николай Второй, решение принял. Металлическое обращение денег было введено. И только благодаря этому шагу после японской войны мы не свалились в финансовую яму. Золотой червонец выручил! Все это понимали, и никто уже не спорил.
- И я не спорю, только спать хочу.
- Сейчас тебе не до сна будет. Сразу после японской войны в строжайшем секрете был разработан кризисный план "Сполох". План этот осуществлялся Генеральным штабом. Даже Министерство внутренних дел не было посвящено в тайное решение. В Сибирь и на Дальний Восток отправились больше десяти экспедиций, которые работали несколько лет. Но каждая экспедиция действовала не больше одного полевого сезона. Вся документация у них изымалась, люди распускались, а на их место в следующем сезоне приходили другие. Таким образом, общую картину видели и знали только считанные единицы. Я поначалу тоже не имел представления обо всем плане "Сполох". Выполнял отдельные задания, которые поручали, докладывал об исполнении и лишь смутно-смутно догадывался, что делаю лишь частичку какой-то большой и очень секретной работы. Между тем посланными экспедициями было открыто несколько крупнейших месторождений с так называемым "верховым" золотом, которое можно добыть за очень короткое время. Иначе говоря - снять сливки. Все эти месторождения, как правило, располагаются в верховьях или в низовьях рек, чтобы можно было добраться водным путем. И вот по воде были доставлены к этим месторождениям механизмы, продукты и прочее, что необходимо для работы на один-два сезона. И снова - практически никто не знал: зачем везут и для чего это предназначено. В итоге - к началу этой войны пять месторождений готовы были к использованию, и все необходимое там имелось. Нужен был только сигнал. И за самый короткий срок золотой запас страны увеличивался в очень больших размерах. Вдумайся. Но сигнала так и не прозвучало. "Сполох" не вспыхнул. Почему? Это мне неведомо. Могу лишь предположить, что имелись какие-то более дальние, стратегические задачи, а может быть, план "Сполох" оставался на самый крайний случай, на черный день, когда все ресурсы и резервы будут исчерпаны. Впрочем, гадать не берусь. И вот черный день настал, но план осуществлять, как ты сам понимаешь, сегодня некому.
- Ты что, предлагаешь мне заняться добычей золота? Или я что-то не понимаю? - Григоров снова хохотнул.
- Все ты понимаешь, дружище, только по вредной своей привычке, она у тебя с детства, ничему не веришь, пока своими руками не потрогаешь. Подожди. Я сейчас…
Слышно было, что Семирадов вышел из гостиной, но скоро вернулся, и на столе зашуршала бумага.
- Вот видишь? Читай.
Григоров негромко и медленно, чуть ли не по слогам, начал читать:
- Мы, Божьей Милостью… - и воскликнул: - Это же подпись Государя!
- Да, подпись Государя. Прошу садиться, господин полковник. И внимательно слушайте меня дальше. Во все детали и подробности плана "Сполох" были посвящены кроме Государя лишь несколько человек. Двое из них - генерал Челышев и генерал Абросимов. Неделю назад Челышев был арестован, а меня вызвал Абросимов, рассказал, что я тебе сейчас изложил, вручил ключ от секретной комнаты и назвал шифр сейфа. Отдал приказ - вывезти и спасти документы любой ценой. Сам он в последнее время очень сильно страдал астмой и понимал, что сделать ничего не сможет. И еще боялся, что Челышев в обмен на жизнь может рассказать о плане "Сполох". Всякое сейчас случается, люди есть люди… За три дня все документы я вывез. Доложил Абросимову. А вот теперь, сказал он мне, вывозите их из Петрограда и прячьте как можно надежней. Едва я вышел из кабинета, едва только успел закрыть за собой дверь - выстрел. Абросимов покончил с собой. Никакой записки не оставил. Теперь понимаешь, с какой поклажей и с какой тайной я оказался. Мне нужен помощник - одному не справиться, а довериться случайному человеку я не могу: теперь, к сожалению, многие позабыли о чести и о долге. Что ответишь, господин полковник?
- Что я могу сказать… Помощник у тебя есть. Только я одного не пойму: куда мы кинемся с этим добром? Кстати, какие там документы?
- Карты, топографические съемки, описание маршрутов, результаты геологической разведки и так далее и тому подобное. Имея все это на руках, даже самый тупой извозчик, умеющий лишь читать, сможет разобраться - какое богатство в этих бумагах.
- Ясно. Понимаю, что баулы надо надежно укрыть. Но где?
- Как можно ближе к месту предназначения. В Сибири.
- Далековато…
- А у нас в России, дружище, близко ничего нету. Всё далеко. Даже счастье.
Тоня, продолжая смотреть в темноту широко раскрытыми глазами, поеживалась под одеялом от услышанного, прекрасно понимая, что она совершенно случайно оказалась свидетельницей тайного разговора, который никак не был предназначен для ее ушей. Ругала себя, что не насмелилась сразу встать и закрыть дверь, но теперь уже было поздно, и она решила забыть обо всем, что нечаянно услышала. Забыть и всё. Приснилось ей, приснилось.
Утром, наскоро попив чаю, они отправились с Григоровым в госпиталь, и Тоня в ожидании скорой встречи с Василием забыла, что ей довелось узнать прошедшей ночью. Она улыбалась, оглядываясь по сторонам, и город не казался уже таким страшным и угрюмым, как накануне. Свежий ветерок шевелил старенькую косынку с красным крестом, будто ласково игрался с ней, копыта лошадки звонко цокали по мостовой, а Григоров, одетый в штатское пальто и широкополую шляпу, представлялся почему-то милым и смешным.
В прекрасном настроении поднялась Тоня следом за своим спутником на высокое крыльцо госпиталя, прошла через высокие двери в просторный вестибюль, где сразу же уловила знакомый запах - старых бинтов, карболки и лекарств. Она даже задохнулась от него. А выдохнула только вместе с горьким всхлипом.
Всех ходячих раненых и контуженных, как оказалось, выпихнули из госпиталя еще пять дней назад. Остались только самые тяжелые. И никакого рядового Конева Василия Ивановича среди них нет.
- Дома теперь ищи его, голубушка, посочувствовал ей одноногий инвалид, громко стучавший деревяшкой по паркету и волочивший за собой мешок с грязными бинтами. - Кто до соплей навоевался - все домой подались!
Григоров, осторожно придерживая Тоню за локоть, вывел ее на крыльцо, усадил в коляску и тоже попытался успокоить:
- Антонина Сергеевна, не отчаивайтесь, я рядом буду.
Не слыша его, Тоня тихо плакала, закрывая лицо крепко сомкнутыми ладонями.
Ветер весело шевелил ее косынку.