– Прохиндеем и бездельником ты был, остался, им же и помрешь! – припечатал Туманов, безжалостно обрывая рассуждения Иосифа. – Слушай дальше.
Порешили, что в Россию поедет одна Саджун, а брат будет ее ждать в Лондоне. Он вовсе дик, в Европах за версту виден, как клоп на простыне, а она-то за жизнь с англичанином пообтесалась, способности у нее к языкам обнаружились…
В общем, приехали мы с ней в Россию вдвоем. Жили как бы семьей, но не высовывались особо. Я грузчиком работал, на фабрике, она хозяйство вела, училась по-русски говорить. Хорошо это у нее получалось, быстро.
После стали придумывать, как бы к Мещерским подобраться. С улицы в дом влезть – об этом и подумать не моги, одних слуг человек двадцать, да и где сапфир искать?
Я бы сам отступился, наверное. Но у Саджун такого и в заводе не было. Придумала она довольно сложный и долгий план. Но иначе-то и не вышло бы ничего. Сперва мы с ней разошлись, будто и не знакомы, и не встречались никогда. Потом я устроился к Мещерским на кухню. Принеси, брось, подай. Я тогда по-русски чуть не хуже Саджун говорил. Все меня дураком считали, больным слегка на голову. Впрочем, я был сильный дурак, услужливый, со всеми ладил.
А Саджун заделалась гадалкой и ясновидицей. Как уж там это у нее все шло, не знаю, потому что не видал ее тогда вовсе, встречаться с ней она мне запретила категорически. Как же я по ней тогда тосковал! Но слово ее ни разу не нарушил. Хоть и хотелось иногда сбегать, одним глазком поглядеть, одним пальцем потрогать…
У хозяев моих, князей Мещерских, тогда как раз многое решалось. Замуж они выдавали единственную дочь – Ксению. И брак наклевывался такой… ну, как бы сказать… сомнительный, в общем… Хоть и был жених знатен и собой хорош… душок за ним нехороший тянулся… Но Ксении он нравился, да и замуж хотелось.
Саджун какими-то их восточными ухищрениями с детства владела. Я доподлинно знаю, на своей шкуре пробовал. Благовония всякие, да шарики серебряные качаются, да колокольчики… В общем, умела сделать так, что уж и понять нельзя, на каком ты свете и что вообще происходит… Вот все это искусство она и применяла в гадальном ремесле и скоро стала в петербургском свете модной и очень известной. Не сразу, но ее расчет оправдался, и Мещерские на эту известность клюнули, как рыбы на червяка. Старый князь тогда в отъезде был, а княгиня и княжна тайком пригласили Саджун в свой особняк провести гадательный сеанс в смысле благополучия будущего брака. Саджун поломалась немного и пришла. Я к тому времени уже все потребное выведал и даже тайник старого князя за портретом подглядел (на меня в доме и внимания особого не обращали – что с дурака возьмешь? – но, если надо было что-то тяжелое поднять, передвинуть, мебель там или еще что – всегда звали).
В общем, тайна, благовония, Саджун в золотой накидке и золотых сандалиях, бормочет что-то по своему, потом, вроде, танцевать начала… шу-шу-шу! – все собрались в дубовой гостиной на сеанс, слуги на цыпочках бегают вокруг, подглядывают, подслушивают…
Кто будет за дураком приглядывать? А дурак-то как раз в это время сапфир из тайника и унес.
– А еще там что-то было? Ну, кроме сапфира? – спросил Иосиф, заворожено слушавший рассказ хозяина клуба.
Он знал Туманова почти десять лет, с того самого дня, когда Михаил на Лиговке влез в кабацкую драку и вытащил из нее избитого до полусмерти Иосифа. Как это ни смешно, но драка оказалась исходом философского диспута, в котором Нелетяга умудрился довести до белого каления все стороны без исключения. В согласном порыве его били временно помирившиеся между собой студенты-нигилисты, которых он выводил из себя рассуждениями о природно-дарвинистическом и одновременно божественном происхождении монархии; отпрыски мелких купчиков, которым он внятно объяснил, что они есть паразиты на теле трудового народа; и мастеровые судо-ремонтного завода, которые не без основания подозревали его в пристрастии к содомитскому греху. Задор молодого Иосифа был таков, что, вопреки собственному разумению и профессиональным обязанностям, к потасовке присоединился даже платный шпион охранки, подряженный полицией следить за студентами и запоминать их крамольные разговоры.
– Ты зачем влез? – спросил Туманова Нелетяга, когда слегка пришел в себя. – Я тебя не знаю.
– Забей на это. Я сам себя не знаю, – отвечал Туманов. – И чего они все на одного? Неладно так-то.
Более никаких объяснений Нелетяге тогда получить не удалось, но их случайное знакомство удивительным образом не прервалось. Какой-то род симпатии надолго связал этих совершенно разных людей.
Туманов знал всю нелепую жизнь Иосифа, за штофом водки терпеливо выслушивал его путаные философические построения, следил за его приключениями и после не раз выручал его деньгами или иным образом. Однако сегодня, впервые за все десять лет, сам Михаил что-то рассказывал о себе. Нелетяга слушал, затаив дыхание.
– Конечно, было. Ассигнации, бумаги, еще какие-то украшения в футлярах, – я не смотрел… Мне "Глаз" был нужен.
– А чего ж ты? – Иосиф облизнул тонкие пересохшие губы. – Раз уж все равно… Забрал бы все…
– Нет, так нельзя было, Саджун меня специально предупредила, чтоб я никаких следов не оставлял. Все дело в том, что она говорила про "Глаз Бури" в своем предсказании, и его исчезновение получалось как бы… колдовством, что ли…
– Ну… это глупо было… Кто ж в наш просвещенный век в такие шутки поверит? – удивился Иосиф. – Это все равно, что самому полицию по следу пустить…
– А вот и нет! – Туманов торжествующе ухмыльнулся, и на мгновение его некрасивое, перечеркнутое шрамами и складками лицо помолодело, стало почти мальчишечьим. – Саджун все верно рассчитала. Поверить до конца, может, никто и не поверил, но замешательство было страшное, и расследование все свидетели путали почем зря, пересказывая гадалкины соображения и угрозы. Гадалку, ты понимаешь, подозревать было никак невозможно, потому что она каждый миг была у всех на глазах и никуда, кроме прихожей и гостиной, не заходила.
– А ты? Тебя тоже допрашивали?
– Разумеется. Всех домашних слуг подозревали в первую очередь. Я изображал из себя полного дурака и, кажется, вполне убедил следователя в том, что не только ничего не знаю о сапфире, но и вообще не способен уяснить суть произошедшего.
– А дальше?
– Дальше все понимали, что никаких случайных совпадений в этом деле быть не может, и за Саджун установили слежку, надеясь, что она приведет полицию к сапфиру. Я же поработал у Мещерских еще четыре месяца, а потом почти на глазах у экономки украл из буфета серебряную вилку. Был с позором изгнан. Поехал в Лондон, там отыскал брата Саджун, отдал ему "Глаз Бури". Он отправился обратно в Бирму, повез сапфир своему Будде. Я вернулся в Россию, к Саджун. Ее карьера гадалки была, как ты понимаешь, этой историей загублена, так что нам пришлось искать другие способы заработка… Но это уже другая, неважная для тебя история…
– Ну и для чего же ты мне все это рассказал? – спросил Иосиф. – То есть, мне, конечно, очень интересно было послушать про то, как бурно ты начинал свою деловую жизнь, но все-таки я не понял, зачем ты именно теперь стащил меня с Дашкиной задницы… Дела давно минувших дней…
– Все дело в том, что именно теперь кто-то хочет вытащить на свет всю эту историю…
– С чего ты взял?
– Саджун угрожали. Меня пытались не то убить, не то покалечить.
– Саджун! Она что, до сих пор здесь?! И ты с ней…
– У нее теперь другое имя. Мы… мы просто друзья…
– Ну да. Ты говорил, она старше тебя… Но почему ты думаешь, что это связано с тем давним делом? За истекшие года ты успел наворотить такого…
– На это прямо указано. Поверь.
– Верю. Что ж ты полагаешь?
– Ничего, потому и говорю с тобой. У меня есть деловой нюх, другие способности, но здесь… К тому же я жутко боюсь за Саджун и от этого теряю последнее соображение. Если ты можешь понять, она единственный близкий мне человек…
– Я все понимаю. Успокойся, друг. Нелетяга, как всегда, тебя выручит. Тебе повезло, потому что я – гений по части распутывания запутанных ситуаций. Сперва анализ, потом – синтез. Все будет в шляпе. Но я должен знать некоторые подробности.
– Спрашивай. Что угодно, – решительно сказал Туманов.
Узнать что-либо о происхождении и загадочном прошлом Туманова представлялось неслыханной удачей. Но Нелетяга считал недостойным пользоваться минутной слабостью приятеля, и не без сожаления подавил в своей душе соблазн любопытства.
– Предавалось ли дело огласке или его постарались замять в семейном кругу?
– Конечно, замяли. Накануне венчания такой скандал… К тому же с нехорошим, колдовским душком. Кому это надо? Все гости дали клятву молчать. Всех слуг строго предупредили. Впрочем, слуги и не знали о пропаже сапфира…
– Значит, исключая вас с Саджун, полную информацию о случившемся имели только те, кто присутствовал на сеансе? Так? И сколько, кстати, их было?
– На сеансе присутствовало шесть человек. Одного из них, княгини Анны Мещерской, уже нет в живых. Она умерла шесть лет назад.
– Значит, осталось пятеро, – констатировал Иосиф.
– Шестеро, – поправил Туманов. – Все досконально обстоятельства дела знал и полицейский следователь, который его вел.
– Поправку принимаю. Шестеро. Огласи весь список. И дай бумагу и карандаш, я буду записывать.
Изрядно покопавшись в бюро, Туманов нашел листок бумаги и обгрызенный карандаш. По времени поисков видно было, что частые записи – вовсе не привычная вещь для хозяина апартаментов.
– Следователь и княгиня, но она умерла. Дочь княгини – Ксения Мещерская, невеста, ради которой все это и было затеяно. Племянница княгини, ныне графиня К., в то время совсем юная девушка едва ли шестнадцати лет отроду, наперсница и младшая подруга невесты. Константин Ряжский, тогда молодой повеса, друг дома. Баронесса Шталь со своим младшим сыном, подруга княгини Мещерской. Сын баронессы рассматривался в качестве возможного жениха для К. Впоследствии брак не состоялся. Все.
– Как зовут сына?
– Если не ошибаюсь, его зовут Ефим.
– Какое странное имя для аристократа из немцев, тебе не кажется?
– Согласен, но у богатых свои причуды.
– Несомненно. Итак, от кого-то из этих шестерых тянется ниточка к твоим сегодняшним неприятностям.
– Ты думаешь? Но ведь они могли кому-то рассказать… Прошло столько лет…
– Если эти снобы когда-то давали слово никому не говорить, то это, разумеется, не значит, что они действительно не скажут. Но! – Иосиф поднял вверх кривой палец. – Но они непременно запомнят, кому именно рассказывали. К тому же, учти: наш загадочный злодей 1) знает о теперешней судьбе Саджун, несмотря на перемену имени. 2) каким-то образом вычислил твою причастность к делу и опознал в миллионщике Туманове кухонного дурачка Мещерских. Исходя из этого, я думаю, что мы имеем дело со свидетелем первого звена, то есть с одним из шестерых участников вышеприведенного списка.
Здесь сразу же возникают два вопроса, на которые у тебя, как я понимаю, ответа нет.
1) Почему все это началось лишь спустя шестнадцать лет после кражи сапфира? Что послужило спусковым механизмом для начала событий?
2) Что, собственно, нужно тому, кто все это проделывает? Украденный сапфир – в Бирме и недосягаем ни для кого из участников. Так какова же цель?
– Ловко ты все разложил, – сказал Туманов, с уважением глядя на исписанный Нелетягой листок. – Ответов у меня нет, это ты правильно сказал, но предположения – есть. На первое – может быть, он денег хочет? Я теперь богат, а он узнал и… Второе – он же может и не знать, где сапфир, и думать, что он все еще у меня. Камень заметный, легко узнать, что на аукционах он за эти 16 лет не всплывал…
– И то, и другое принимается. Но это лишь гипотезы, сам понимаешь, доказательств у нас никаких. Самое для нас главное, это узнать – кто из шестерых. Именно это и станет печкой, от которой мы станем плясать. После ты мне подробно расскажешь все, что знаешь об этих людях, и о своих с ними пересечениях. Ну и я, конечно, свои сведения соберу… Это все у нас будет анализ. А потом настанет время и для синтеза. И еще… Тут такой деликатный вопрос… – Иосиф подмигнул Туманову и потер пальцы друг об друга.
– Денег я тебе сейчас дам, – сухо сказал Туманов. – Сколько тебе надо?
– Ну… – Иосиф кокетливо улыбнулся. – Деньги – субстанция тонкая, почти эфирная, так сказать, мистически овеществленный труд, если по трудам господ экономистов судить…
– Сколько?! – рявкнул Туманов.
Нелетяга быстро показал четыре растопыренных пальца, а Туманов достал из-за пазухи кошель и протянул ему четыре ассигнации, каждая достоинством в десять рублей. Иосиф довольно улыбнулся, подобрал исписанный листок и собрался уходить.
– Скажи, Иосиф, – неожиданно обратился к приятелю Туманов. – Тебе мои апартаменты – как? Хорошо ли сделаны?
– Я думал, тебе так нравится…
– Я понять хочу.
– Отвратительно, коли ты спрашиваешь, – поморщился Иосиф.
– Отчего?
– Да сам не знаю. Бестолково. Как в кладовке навалено все… И что это за сочетание для дома – коричневое, багровое и золото… В этом же жить невозможно, сбеситься зараз можно.
– Вот я и бешусь, – Туманов почесал подживающие на лице шрамы, ковырнул пальцем в расплющенном носу.
– Михаил, сколько раз тебе говорить, – наставительно заметил Иосиф. – Ковырять пальцем в носу неприлично.
– Так я ж дома, а ты – свой, не обчество какое-нибудь, – пожал плечами Туманов.
– Вообще неприлично, – уточнил Иосиф.
– А как же тогда козявки доставать? – серьезно спросил Туманов.
Нелетяга картинно всплеснул руками.
Глава 7
В которой читатель знакомится с Дуней Водовозовой, а купленный на ужин сиг после удивительных и ужасных приключений возвращается в родную стихию
Объятый пламенем корабль заката медленно, бесшумно и величественно вплывал в город. Жители, впрочем, не замечали его, продолжая заниматься своими делами и делишками, торопясь закончить их до наступления окончательной темноты или, напротив, готовясь к достойному, на их взгляд, проведению вечерне-ночной части суток.
Софи Домогатская и Евдокия Водовозова без всякой особенной цели прогуливались по набережным Петровской стороны, беседовали и наблюдали готовящуюся к недалекой зиме речную жизнь. Владельцы пароходов, пристаней, барж, дебаркадеров выбирали для зимовки места, где было медленное течение и предпочитали близость мастерских и заводов для осуществления ремонта. Суда заводились в устье реки Охты, толпились у левого берега Малой Невы между Биржевым и Тучковым мостами, их угловатые, темные абрисы виднелись у Канонерского острова, у красных корпусов Семянниковского завода. Деревянные баржи, которые требовали лишь плотничьего ремонта и осмолки, в близости заводов не нуждались и приставали в любом месте. Впрочем, большинство их строилось "на одну воду" и после последней разгрузки они разбирались на "барочный" лес. Этот лес считался очень низкого качества, так как был сырой и весь в дырах от деревянных нагелей. Он задешево продавался на месте на временные постройки, дешевые дома на окраинах и частично на дрова. Дуня уже подсчитала потребность в топливе на нынешнюю зиму и деньги, которые они с матерью могут на это выделить. Нынче Софи и Дуня в нескольких местах приценились и остались довольными совпадением своих возможностей и стоимости "барочного" леса. Веселые, туго подпоясанные продавцы с русыми чубами призывали девушек осуществить покупку немедленно и именно у них, скалили белые зубы, отпускали двусмысленные комплименты, бросали оземь картузы и обещали скидку на доставку. Дуня краснела и смущалась, а Софи беззлобно отшучивалась.
После, по настоянию Дуни, зашли на баржу с живорыбными садками и купили к ужину небольшого сига. Софи прогулка со снулым сигом казалась не слишком уместной, но Дуня уверила подругу, что медленно шевелящая хвостом рыбина ей совершенно не помешает, а экономия, если покупать именно в этом садке, получается существенная – не менее четырех копеек. "Ты самая умная, Сонечка, но я просто лучше считаю, поверь!" – сказала Дуня и Софи, пожав плечами, не стала более возражать. Экономические вопросы не давались ей, и дело, как она подозревала, было вовсе не в отсутствии склонности к арифметике. Разночинка Дуня, выросшая в благородной бедности, временами переходящей в откровенную нищету, буквально носом чувствовала малейшую возможность выгоды и экономии и, чтобы ее не упустить, начисто забывала о своей робости и стеснительности. Софи же до 16 лет жила в атмосфере богатства и роскоши и просто не имела в своем небедном словаре самого слова "экономить". Несмотря на произошедшие с тех пор события, прежние привычки так и не удавалось победить до конца. Впрочем, по счастью для себя, Софи была урожденно непритязательна в быту, и, когда не было денег (она никак не могла научиться рассчитывать свой бюджет), легко обходилась чаем без сахара и хлебом с вареньем. Разнообразное варенье в избытке и совершенно бесплатно поставляли ей родные из Гостиц, а также, в качестве подарка от маменьки, привозил во время нечастых визитов Петр Николаевич. Бывало, что ученики из богатых крестьянских или однодворских семей приносили учительнице натуральные подношения, завернутые в чистые тряпицы. Называлось это почему-то "благодарствуйте". "Софья Павловна, я вам тут "благодарствуйте" принес. Извольте не побрезговать," – краснея, говорил недоросль, оставляя сверток на низком столике у печки, предназначенном для размещения учебных пособий. Никакой для себя обиды в "благодарствуйтях" Софи не видела и вечером охотно поедала свежие яйца, мед и пироги. Справные крестьяне умели считать не хуже Дуни Водовозовой, и прекрасно понимали, каково молодой девушке жить и содержать прислугу Олю на 20 рублей в месяц. Впрочем, Софи всегда честно предупреждала родителей и учеников, что на успеваемость недорослей количество принесенных ими "благодарствуйтей" не влияет никаким образом. Родители и ученики кланялись и соглашались.
Евдокии Водовозовой недавно исполнилось 20 лет. Она закончила акушерские курсы и уже второй год работала в Максимилиановской лечебнице. Природа ни в чем не обделила Дуню, и каждая черта ее облика по отдельности была очень мила. Пушистые светло-русые волосы, высокий чистый лоб, мягко блестящие карие глаза, стройная фигурка с несколько длинноватой талией, но приятно округлыми бедрами. Все было при ней, однако ж, чего-то явно не доставало, и безусловным доказательством недостачи служило то, что каждый мужской взгляд, случайно наткнувшийся на Дуню, безразлично скользил дальше и совершенно не задерживался на ее очевидных достоинствах. (Возможно, Дуня была напрочь лишена того, что спустя сто лет назовут сексапильностью – прим. авт.) Евдокия знала об этой своей особенности и смирилась с ней, чего никак нельзя было сказать о ее старшей подруге и наперснице – Софи Домогатской.