Фридриха-Вильгельма".
А старый герцог Антон-Ульрих радовался, что вскоре вновь увидит ее у себя, и писал ей из Вольфенбюттеля 3 июня 1693 г.:
"Высокородная графиня!
Не только Ваше письмо убеждает меня в Вашем присутствии на следующей мессе в Брауншвейге, но подтверждение этого факта отцом Розе, и я делаю вывод, что Вы хотите почтить Вашим присутствием наш дом и остановиться там на время мессы.
Для меня в целом свете не может быть ничего более приятного.
Однако, чтобы соблюсти при этом все формальные приличия, будет значительно лучше, если Вы будете так любезны и напишете письмецо моей супруге, чтобы оповестить ее о Вашем пребывании у нас, и тогда она будет стараться еще лучше принять Вас.
Эта чисто немецкая предосторожность имеет важное значение, и лучше сделать так, чтобы Аврора была приятна всем присутствующим...
Я начинаю считать дни до того счастливого момента, когда лично смогу сказать прекрасной Авроре, каким Ее преданным слугой является
А. У.".
Однако не только на вольфенбюттельский двор обращала Аврора свое внимание, но и на ганноверский и саксонский.
В Гамбурге она познакомилась с герцогиней фон Брауншвейг-Целле, француженкой по национальности, с ее дочерью, будущей супругой Георга-Людвига, наследного принца Ганноверского, а также с его матерью, курфюрстиной Софией, которая состояла в оживленной переписке со своей племянницей, знаменитой Лизелоттой фон дер Пфальц, теперешней герцогиней Орлеанской.
При дрезденском дворе во всем задавала тон широко известная графиня фон Ройслиц, куртизанка курфюрста Иоганна-Георга IV, который вскоре неожиданно умер, а его возлюбленная вскоре последовала за ним, так что трон достался брату курфюрста, Фридриху-Августу, которому она вскоре должна была принадлежать. Его восшествие на престол она, как и все другие, приветствовала, причем в стихах. И вполне естественно, что эти двое, духовно и телесно неординарные люди, теперь довольно быстро сблизились...
В то же время мы встречаем ее и в Кведлинбурге, ставшем позднее ее прибежищем от мирской суеты, где она подружилась с аббатисой Анной-Доротеей, герцогиней фон Заксен-Ваймар...
Аврора была очень легка на подъем и путешествовала от одного двора к другому, из города в город. Она любила свободную, независимую жизнь и, казалось, не очень заботилась о брачном союзе.
Ее брат Филипп-Кристоф, живший при ганноверском дворе, где его держали интимные отношения с наследной принцессой Софьей-Доротеей, в своем письме от 10 января 1693 г. делал ей серьезные предостережения насчет ее совершенно неопределенного будущего:
"Моя любимая сестра!
Меня очень тревожит Ваша несчастная жизнь. Вас ждет плохое будущее, так как господин Мейер обладает совершенно вздорным характером, и я очень опасаюсь, не играет ли он ту же комедию, что и Рассел, так как по духу они очень похожи. Должен Вам сказать, что он на грани разорения: за 2000 талеров Вы можете нанять его с женой прислуживать Вам.
Ясно, что такие разговоры вам не очень приятны. Однако кто может запретить какому-нибудь дураку болтать, если у него есть желание. Вас огорчает то, что Вы постоянно должны всем отказывать? Надо найти средство, чтобы покончить с этим. Если бы я только знал наверняка, что Вы хотите в принципе выйти замуж, меня нисколько не беспокоило бы, что, например, полоумный граф фон Вайдель просил Вас об этом. Ему очень хочется жениться, и здесь нет ни одной девушки, к которой он не обращался бы с этим предложением...
А граф фон Липпе представил мне шурина жены, графа Гогенлоэ. Я считаю, что Вы вполне достойны стать женой графа империи, и желаю от всего сердца, чтобы Вы его не огорчили..."
И через два месяца он опять заводит разговор о ее замужестве:
"Так как все, кто хотел бы на Вас жениться, обращаются ко мне, я хотел бы поставить Вас в известность, что я обратил особое внимание на одного из них: он хорошо сложен и благовоспитан, у него хорошее положение, ему 30 лет, доход у него 6000 талеров в год и в качестве приданого он хочет дать Вам 30000 талеров. Так как такие женихи встречаются не каждый день, я решил, что должен, питая к Вам исключительно дружеские чувства, этим сообщением помочь Вам устроить жизнь.
Я пока не называю его имени, однако, если мое предложение Вас устраивает, если Вы свободны и хотите выйти замуж, сообщите об этом. А если нет или Вы вообще не склонны к замужеству, так скажите об этом прямо..."
Сегодня невозможно установить, сколько любовных романов и с кем было у Авроры. Однако что они случались и что слухи об этом ходили, мы знаем из различных источников. Есть сведения и о ее связи с ганноверским наследным принцем Георгом-Людвигом, будущим королем Англии Георгом I. И отсюда становится ясным, почему ее брата так благосклонно принимали при этом дворе...
Однако все планы замужества прекрасной графини пришлось отложить, когда ее брат Филипп-Кристоф неожиданно был убит в замке курфюрста в Ганновере. Он оставил службу в Брауншвейге весной 1694 года и вступил в армию Фридриха-Августа Саксонского, с которым встретился во время фландрской кампании.
Он должен был урегулировать кое-какие свои дела в Ганновере, поэтому еще раз вернулся туда из Дрездена. И можно с достаточной уверенностью предполагать, для того, чтобы бежать с любимой наследной принцессой, жизнь которой при ганноверском дворе была невыносимой. Ее преследовали родители мужа, а также куртизанка старого курфюрста Эрнста-Августа, графиня Платен, и ее супруг. Вечером первого июля он бесследно исчез. Сначала еще была надежда, что его арестовали и выслали, однако затем его смерть стала очевидной. Аврора не без оснований обвиняла Платен в причастности к смерти своего брата. У самой куртизанки была любовная связь с Кенигсмарком, который только использовал ее, чтобы замаскировать свои интимные отношения с наследной принцессой.
Когда Платен поняла, что он ее обманывает, она выдала его. И вероятно, после тайного проникновения в замок он был схвачен и, сопротивляясь, погиб-Начался громкий и скандальный процесс против наследной принцессы, и несмотря на активные протесты брауншвейгского правительства, которое, чтобы поддержать авторитет ганноверского двора, утверждало, что "нет никакой связи между исчезновением Кенигсмарка и ссылкой супруги наследника", вскоре повсюду стал известен приговор. И после расторжения брака наследная принцесса отправилась в ссылку в замок Альден, где и умерла потом, пополнив длинный список жертв династических игр...
Смерть брата стала для Авроры поворотным пунктом всей ее жизни.
Сестры обратились к ганноверскому курфюрсту, но безуспешно. Тогда Аврора попыталась заинтересовать печальной судьбой брата своего почитателя, мекленбургского герцога Фридриха-Вильгельма. Однако в ответ получила только письмо от 18 июля, выражавшее вежливое сочувствие:
"Мадам! Как раз только что получил Ваше драгоценное письмо и выражаю от всего сердца искреннее сожаление по поводу происшедшего с Вашим братом. Однако я очень надеюсь, что он обязательно найдется. Дело это очень темное, поэтому надо надеяться. Богиня Венера некоторых делает несчастными, и это даже может стоить им головы. Что же делать, если это так дорого обходится..."
Тогда Аврора обратилась к молодому дрезденскому курфюрсту, который хорошо знал ее брата и позвал его к себе на службу. Август послал своего полковника Баньера в Ганновер, однако курфюрст отклонил любую ответственность за исчезновение Кенигсмарка, а ганноверский двор объявил, что если саксонский двор и будет извещен, то только в случае, если бы граф оказался во власти Его Светлости курфюрста. И сам граф смог бы тогда рассказать всю правду об этом деле... Это дело было положено под сукно и со временем забылось...
Для сестер Кенигсмарк и графа Левенхаупта было еще крайне необходимо установить факт смерти Филиппа-Кристофа, чтобы урегулировать дело о наследстве. Кенигсмарк был легкомысленным и расточительным молодым человеком и почти всегда находился в стеснительном финансовом положении, так что в конечном счете и наследовать-то было нечего. Однако существовали поместья, владение которыми он оспаривал у Левенхаупта. Так как бумаги Кенигсмарка в Ганновере были конфискованы, весь процесс должен был длиться неопределенно долго...
Для двадцатишестилетней Авроры наступило время расцвета молодости и красоты, а с возвращением к дрезденскому двору совпал кульминационный момент всей ее жизни: ее благосклонности стал добиваться молодой курфюрст, который был моложе ее на два года...
Август Сильный, давший своим современникам обильную пищу для различных мнений и суждений, во многих отношениях значительная, психологически очень интересная личность, которую можно сравнить с его современником итальянцем Макиавелли.
Лизелотта фон дер Пфальц во время своего трехлетнего конного путешествия по Европе видела его в Париже и писала, что "у него хорошая фигура", но не слишком приятное лицо и слишком большой рот. Он был таким сильным, что двумя пальцами поднимал с земли, как иголку, большое, длинное и тяжелое ружье. "Никто не мог соперничать с ним в силе, поэтому неудивительно, что теперь, в двадцать семь лет, он стал еще сильнее и спокойно сгибал серебряную тарелку".
Рассказывают множество вполне достоверных историй о его силе: в Раве летом 1698 г. он одним ударом сабли отрубил голову быку, а клинок подарил Петру Великому, что должно было означать: вот как надо поступать с его бунтующими боярами!
9 октября 1702 т. он повторил то же самое в Кодлице в присутствии герцога Морица-Вильгельма Заксен-Цайца. И профессор из Галле Людвиг в своей вышедшей в 1702 г. книге "Германские властители" причисляет силу Августа к чудесам своего времени, потому что он где угодно мог в любой момент согнуть серебряные, оловянные или медные предметы, как будто они были из бумаги или материи.
Во всех пеших или конных соревнованиях он всегда был впереди всех, и это доходило у него до безрассудства. Так, однажды он вскарабкался на лошади по винтовой лестнице на верхнюю площадку башки дрезденского замка.
Половая зрелость у него наступила рано, и уже в возрасте семнадцати лет он познакомился с обоими главными по части развлечений городами тогдашней Европы – Парижем и Венецией, причем любовных похождений у него насчитывались сотни, и он начал описывать их в стиле Циглера и Лоэнштейна после своего возвращения. А позже и герцог-писатель Антон-Ульрих фон Вольфенбюттель в своем собственном романе описывает любовную связь Августа с Кенигсмарк и Козель, где выводит их под вымышленными именами. Ведь Солана и Доживритта "римского Октавио" и есть эти известные лучше всех возлюбленные силача Августа.
Лизелотта фон дер Пфальц слышала еще в Париже, что гофмейстер Августа Хакстаузен как-то жаловался на него, что с таким, как у принца, характером ему едва ли удастся ужиться при дворе. А что у принца был вздорный характер, что он был сумасбродом и лицемером, представить себе очень легко. Таким же было мнение о нем обоих Гогенцоллеонов, Фридриха-Вильгельма I и Фридриха II.
Однажды в своем письме другу в Дессау старый король-солдат пишет, преисполненный гнева:
"Я обнаружил, что он такой же болтун, как я сам... Пусть не думает, что если ему удалось провести меня один раз, то это ему удастся снова..."
А Фридрих II называет его самым лживым властителем Европы, бесчестным и безнравственным, коварным, думающим только о своих интересах за счет других.
И жены Гогенцоллеонов тоже были об Августе невысокого мнения. Софья-Шарлотта, первая прусская королева, говорила, что Август идет на все, чтобы посредством несправедливой и позорной войны (со Швецией) ввергнуть свою страну в пучину разрухи, и что он всегда выдумывал что-нибудь необыкновенное, как будто хотел найти философский камень...
Любимая сестра Фридриха Великого Вильгельмина фон Байрейт очень хвалит его общительный характер, дружелюбный, доверительный стиль поведения, однако осуждает его за чрезмерную склонность к роскоши, к развлечениям, к пирушкам, к неразборчивым любовным связям. По ее словам, у Августа было 354 ребенка: его двор, в то время самый блестящий в Европе, мог быть по праву назван островом Гетеры. "У короля было что-то вроде гарема из красивейших женщин его государства. При дрезденском дворе царила атмосфера всеобщего разврата, и Вакх и Венера были основными богами, которым здесь поклонялись",– подытоживает она.
Лизелотта фон дер Пфальц, которая открыто критиковала Августа и его образ жизни, находит вполне естественным, что молодая саксонская курфюрстина, благочестивая Кристина-Эбергардина фон Байрейт всегда так печальна. Ведь он принес ей много горя, так как "ее повелитель настоящий мучитель, я знаю его достаточно хорошо". Она не могла понять, как это он, у которого всегда было "больше храбрости, чем ума", впутался в польскую авантюру. Было бы лучше, если бы он спокойно оставался курфюрстом Саксонии, "чем стремиться к власти над таким непостоянным народом, к власти, которую он к тому же должен будет делить с другими. И править он будет на словах, а не на деле, и добиться этого он Может только с огромным трудом и, может быть, пролив немало крови. А в случае, если ему это не удастся, над ним будут насмехаться и авторитет его падет очень низко..."
Умная женщина имела полное право так говорить, так как в августе 1704 г. Паткуль в должности командующего русской вспомогательной армией встречался с Августом в Польше. Он писал, что в то время, как стало известно, что царь взял Дерпт и Нарву, "король сам говорил еще три дня назад, что он скорее предпочтет потерять корону, чем продолжать это оборонительное посмешище на глазах у всего света и ждать, пока тебя прогонят".
Лизелотте также понятен его переход в католицизм, который он предпринял, чтобы завладеть польской короной. Однако теперь ему приходилось ходить на все воскресные и праздничные мессы, а до этого он ходил в церковь очень нерегулярно. "Ведь католические священники очень ревностно относятся к соблюдению обрядов своей религии".
И она, а также известный фон Лоэн, приводят красноречивые примеры, как это было непривычно королю-неофиту, который, как совершенно верно замечает Лоэн, был с юношеских лет вольнодумцем и считал, что богу богово на небе, а всемогущество королей пусть будет на земле. Да и о каких его глубоких религиозных воззрениях можно было говорить, если до "перехода" в католицизм у него фактически не было никакой религии, только теперь он себе ее выбрал...
Лизелотта также не понимает, почему Август начал войну со Швецией. И почему, как следствие своих польских авантюр, он запретил присоединение к Польше ранее утраченных ею и возвращенных Швецией провинций. Она злорадствует по поводу его поражений и приводит в связи с этим высказывание фон Клиссова: "Когда слишком много тщеславия, оно заставляет двигаться, не разбирая дороги, поэтому часто ломают ноги".
"Когда шведы вступили в Саксонию и оставались здесь целый год,– пишет она,– Август очень переживал, однако если у него нашлись денежки, чтобы одаривать своих куртизанок, он мог бы с тем же успехом защитить свою страну и свой народ от шведского короля. Саксонское дворянство жалуется на своего короля, позволившего разорить прекрасную страну".
После заключения позорного Альтранштедского мира, который стоил ему польской короны и был глубоко оскорбителен для него, она в ярости заявляет: "В своей жизни я не слыхала ни о чем более позорном, чем мир, заключенный королем Августом. Должно быть, он совсем рехнулся, когда вводил туда эти статьи. Я никогда в жизни не предполагала, что можно настолько забыть о чести. Мне стыдно за нашу нацию, что немецкий король может быть таким бесчестным".
Она с презрением пишет о его распутности, что ему уже скоро придется построить целый гарем для всех своих куртизанок и их детей и что "у него уже помутнение рассудка от постоянного пьянства".
Расходы на празднества по случаю свадьбы его единственного законного сына с дочерью императора кажутся ей слишком высокими, а чрезмерную роскошь при приеме в Дрездене короля Дании она считает безумием.
"Когда после битвы под Полтавой, в которой Петр Великий уничтожил превосходство шведов, Август тотчас выступил против своего постоянного врага и двоюродного брата Карла XII,– пишет Лизелотта,– саксонцы были совершенно правы, когда не испытывали никакой радости по этому поводу, потому что считали, "что это разорит их, бедняков, окончательно. Между королем Августом и графиней Козель произошла ужасная ссора. Она кричала, что с нее хватит, что пусть он ищет другую, невозможно вести такую жизнь..."
Когда умерла его мать, датчанка Анна-Софья, Лизелотта замечает, что на самом деле ему было все равно и он думал только о том, как бы церемония побыстрее закончилась.
Темпераментная уроженка Пфальца считает, что повелитель, так бездумно растративший свою жизнь, как король Август, должен в пятьдесят лет вести себя более сдержанно, чем другой в семьдесят. Конечно, развлекаться он вполне еще мог на всех придворных балах, а вот для интрижек был уже староват, и ее окончательное суждение о короле, любившем в своей жизни "тратить и развлекаться",– "умирают так, как жили".
Приближенные к нему люди судили о нем по-разному, однако сходились в оценке основных черт его характера. Генерал Шуленбург, входивший в его ближайшее окружение, отмечая его удачные действия, дар предвидения и сообразительность, умение ориентироваться в сложной ситуации, необыкновенную физическую ловкость, силу и работоспособность, познания в истории войн, основательный опыт в артиллерии, тоже упоминает "его искусство скрывать мысли и владеть собой".
Министр Мантейфель пишет, что король был само тщеславие, болезненное самолюбие и что им владели нереальные идеи. Он внушал сыну, своему наследнику, которого он сделал доверенным лицом во всем, что касалось его жизни, даже любовных похождений, абсолютное недоверие ко всем своим министрам. Все они якобы хотят быть только придворными, и править надо без посредников, только самому.
Однако, как известно, наследник не внял этому совету и оказался полностью в руках великого мошенника Брюля...
Очень подробно и доброжелательно рисует образ короля Августа его фаворит Флемминг, который в течение тридцати лет был его главным военным и политическим советником. Эта характеристика относится к пятидесятидвухлетнему королю. Флемминг хвалит его элегантный внешний вид, располагающие манеры, его цельную натуру, от которой можно было бы ожидать большего, если бы он прожил подольше. Однако Август умер в возрасте шестидесяти трех лет и пережил своего фаворита на пять лет. У короля был склонный к меланхолии характер, его восприятие окружающей действительности и выражаемые им чувства, как печаль, так и радость, были преувеличены, и он полагал, что если он испытывает к кому-то теплые чувства, то в ответ к нему испытывают такие же. Но, к сожалению, замечает Флемминг, чаще этим пользовались авантюристы, чем порядочные люди. Его проницательность зачастую соседствовала с невероятной подозрительностью.