Она покачала головой. Она выехала до завтрака, прежде, чем Эвелин могла бы поймать ее и начать превозносить до небес добродетели Гила Мак-Интоша.
- Ну, хорошо, - сказал он, - у меня есть свежий хлеб и немного меда, один из моих друзей мне прислал.
Он повел ее в маленький чистенький домик. Плетеный коврик покрывал пол, а под полом, Мередит знала об этом, находилась потайная комната. Все, что было в домике, это простая кровать, аккуратно заправленная, стол и два стула, несколько крюков, вбитых в стену, с которых свисала черная одежда Пастора, и, наконец, большой камин. Ее поражало, как все это, такое невидное и бедное, может быть таким уютным. Простое жилище Пастора казалось большим домом, чем ее родной особняк на плантации.
Вскоре он приготовил чай, и они с удовольствием поели вместе.
- Расскажи мне о вашем путешествии, - попросил Пастор после того, как они поели, а он, откинувшись на стуле, закурил трубку. Трубка и животные были его единственным пристрастием.
- На плантации Грейвса я нашла одного человека и дала ему название первой станции, компас и немного денег. Он может отправиться в любое время, - сказала она. - Он обещал подождать месяц. Может быть, с ним пойдет еще один.
- О Лизе ничего не слышно?
- Нет. Но я нашла другую девушку, Дафну. Она была горничной на плантации, которую продали. Она очень боязлива и неуверенна. Может быть, через несколько месяцев вы поможете ей бежать на Север.
- Это опасно, - ответил Пастор. - Вы же знаете, что мы не советуем помогать бежать собственным рабам.
- Знаю, - ответила она. - Но я смотрю на Дафну и думаю о Лизе и о том, через какие муки ей, должно быть, пришлось пройти.
- А сама она не может?
Мередит беспомощно пожала плечами.
- Не знаю… не сейчас… может быть, через некоторое время…
Пастор тепло посмотрел на Мередит. Он совсем не был в ней уверен, когда Левви Коффен попросил его поговорить с ней. Среди членов Подпольной железной дороги было совсем немного представителей семей рабовладельцев; этот строй врос в их кровь и плоть, стал слишком большой частью их жизни, чтобы они могли бросить ему вызов. Он знал, что некоторым это удавалось и они приносили огромную пользу, так как обычно у них была возможность более свободного передвижения, чем у других членов организации.
Прошло уже пять лет с тех пор, как Мередит стала частью этой системы, и он ни разу в ней не разочаровался. Она была исключительно яркой, зрелой натурой и обладала сильно развитым чувством долга, которое редко можно было встретить в человеке ее возраста. Да и совсем немногие женщины стали бы по собственной воле притворяться дурочками и отдавать лучшие годы своей жизни служению идее, помощи другу.
Подпольная железная дорога была тайной самодеятельной организацией, членов которой объединяло только одно общее желание - помочь беглым рабам. Сами же участники ее приводили и новых людей, почувствовав в них желание участвовать в этом. Не было ни формальной организации, ни списков. Кто-то один знал другого, тот - третьего и так далее. Некоторые, такие, как Пастор, знали всю сеть, и передавали информацию тем, кому она была нужна. Он сообщал Мередит о тех, кто мог бы ей помочь в тех местах, куда она ездила, но не более. Никто просто так ни о чем не говорил. В подпольной организации ни разу не было предательства, и всем хотелось, чтобы так было всегда.
- Когда вы вернулись? - спросил он.
- Несколько недель назад, на "Лаки Леди". Его черные кустистые брови слегка сдвинулись.
- На "Лаки Леди"?
- Вы что-нибудь знаете про этот пароход? - спросила она с интересом, который ее удивил.
- Так, слухи.
- О капитане, конечно, - с негодованием сказала Мередит. - Или кто он там.
- Он вам не понравился?
- Более высокомерного и жестокого человека я никогда не встречала, - горячо ответила Мередит.
Пастор откинулся на стуле, всем видом показывая, что ждет, когда она продолжит.
- У него есть раб. Он изувечен, и вся спина у него в шрамах.
- Откуда вы знаете, что это сделал капитан?
- Он и сам это признал, - ответила она. - А раб рассказал моей служанке.
- Я кое-что слышал, - задумчиво сказал Пастор. - Вы сказали, что он сам признал это? Вы с ним разговаривали?
- Он пригласил нас с Опал на обед. Вместе с охотниками за беглыми рабами.
Выражение лица Пастора не изменилось.
- Очень интересно, - заметил он равнодушным голосом.
- Достойно презрения, - ответила она. Его рот изогнулся в слабой улыбке.
- А кто они?
- Братья по имени Кэррол. Я нарисовала их портреты и сделала описания, а вы передайте их, - она вытащила блокнот для набросков и вручила ему два листка. Он внимательно смотрел на них, отмечая уверенные штрихи и восхищаясь ее работой. У нее была хорошая память на лица и на места. Его удивило, что она ничего не разглядела в капитане парохода. Обычно интуиция ее не подводила.
- Расскажите мне побольше о капитане.
- Кроме того, что он игрок, совершенно ясно, что он подлец и мошенник, - ответила Мередит, немного краснея, вспомнив его поцелуи.
- Он не пытался… приставать к вам? - неуверенно спросил Пастор.
Мередит колебалась. Можно ли было этот злой, насмешливый поцелуй счесть за приставания? Она была уверена, что он сделал это только в ответ на ее пощечину. А почему она ударила его? Не за то, что он сделал или сказал что-нибудь, но больше за неприкрытое приглашение во взгляде. Приглашение, на которое очень хотела ответить какая-то ранимая, беззащитная часть ее души.
- Нет, - наконец ответила она, но пауза заставила Пастора задуматься.
На минуту между ними повисло молчание, и он прочел про себя молитву. Он знал Квинна Девро так же хорошо, как и Мередит Ситон, и понимал, что им обоим приходится сдерживать чувства. Оба они были страстными натурами, иначе они не смогли бы делать то, что они делали. Но они скрывали этот трепет под маской, под тщательно сделанной маской, и он боялся представить, что может случиться, если маски упадут.
Он понял, что ему придется сделать все, чтобы держать их поодаль друг от друга. По румянцу на щеках Мередит он понял, что первые искры уже упали между этими двумя. В мольбе он возвел глаза к небу. Он должен не дать им встретиться. Так или иначе. Проблема была в том, что оба агента были необычайно упрямы. Да поможет им Бог, если они начнут упрямиться вместе.
Но Пастору приходилось быть неискренним. Ему пришлось этому научиться за те десять лет, которые он работал на Железной дороге.
- Думаю, что капитан Девро может быть очень опасен, - чувство необходимости заглушило боль от вины за то, что он обманывает. - Разумнее всего избегать этот пароход.
Она кивнула.
- Он хотел купить Дафну…
Впервые она увидела, что в его глазах появилось удивление, и не поняла, чем оно было вызвано.
Но он сменил тему и ничего больше не сказал о "Лаки Леди", и капитане Девро. Вместо того он отвел ее в маленький сарайчик и потом смотрел, как она кормит рыжую лису, которую он спас от капкана два месяца назад. Она уже почти поправилась, и скоро он отпустит ее в лес. А потом он с интересом наблюдал, как она рисует игривого зверька. Рисунок она отдала ему.
- Я буду хранить его, как сокровище, - сказал он медленно. - Вы еще что-нибудь рисовали?
- Несколько месяцев назад я отдала Элиасу картину на продажу, - она вдруг улыбнулась, и Пастор подумал о том, какая она милая, когда улыбается, но это так редко бывает. - Это была радуга… наша радуга.
- Вы, наконец, нашли такую, да?
- Мне так не хотелось отправлять эту картину.
- Может быть, вы когда-нибудь еще ее увидите.
- Или другую радугу, - ответила она.
- Или другую радугу, - согласился он.
ГЛАВА 7
Квинн дрожал под необычно холодным утренним ветром, наблюдая за погрузкой товаров, предназначенных для Нового Орлеана. Причалы Сент-Луиса как всегда напоминали улей, полный суетящихся пчел. Кроме "Лаки Леди" и еще одного большого парохода у пристани стояло множество более мелких судов, от барж до разборных плотов.
Конечно, ему надо было бы одеться потеплее, но в последние дни нетерпение захватывало его с того самого момента, как он просыпался поутру.
Боже, как чертовски холодно для начала октября. Он поймал себя на том, что опять употребил слово "чертовски", типично британское ругательство, хотя бы в мыслях. Как он ни старался, он никак не мог себя от этого отучить. Но слишком многое сейчас снова возвращалось к нему. Почему, черт возьми? Почему?
Возможно, из-за холода. Резкого, знакомого холода.
Он не испытывал почти ничего, кроме холода, в течение месяцев, которые он провел в Ньюгейте…
Легко было потерять счет дням после того, как его заперли в крохотной камере, где не было окон и ничто, кроме смены стражи, не отличало день от ночи. Письма были запрещены, сказали ему, и он выменял жилет на возможность послать друзьям весточку о себе. Он не знал, была ли отправлена его записка, хотя охранник и уверял, что была. Однако никто не пришел.
Ему казалось, что его похоронили заживо. Деньги, которые у него с собой были, конфисковали, когда он прибыл в Ньюгейт, и он не мог приобрести ни одеяла, ни какой-нибудь еды сверх пайка - ничего, что могло бы хоть как-то скрасить его существование. Так как он обвинялся в убийстве, его лодыжки были закованы в тяжелые железные кандалы. В его случае возможны были и более легкие, но Квинну отказали, так как это стоило некоторой суммы денег, которых теперь у него не было.
Через несколько недель после этой дуэли в тюрьме появился лорд Сетвик. Во взгляде, которым он окинул Квинна, ненависть мешалась с удовлетворением. Квинн мог представить, каким слабым, бледным и неуклюжим он выглядит в своих кандалах. Взгляд лорда медленно двигался по камере, схватывая жесткую скамью, составлявшую всю мебель, и вонючую жестянку, служившую ночным горшком.
Фонарь, который держал стражник, почти ослепил Квинна после темноты, в которой он находился. Он встал и сделал несколько шагов к двери.
По лицу графа он понял, что снисхождения ему не будет.
Под взглядом Сетвика Квинн принял вызывающую позу, потому что понимал, что мало напоминает того безукоризненного американского денди, каким он был всего несколько недель назад. Его одежда была мятой и грязной, лицо обросло, волосы утратили блеск и пышность. Но все-таки он с вызовом поднял подбородок.
- Вас будут завтра судить, - мягко сказал граф. - В Олд Бейли.
Квинн стиснул руками прутья решетки. Его обвинили в убийстве и под давлением графа приговорили к повешению.
- У меня есть к вам предложение. Квинн с недоверием посмотрел на него.
- Я не хочу, чтобы имя моего сына, а значит, и мое, протащили через скандал, - продолжал Сетвик. - Признайте себя виновным, а уж я позабочусь, чтобы вас выслали, а не повесили.
- Черта с два я признаю, - ответил Квинн. - Я требую открытого суда. Ваш сын при свидетелях бросил мне вызов.
Холодный голос графа был полон ненависти и злобы.
- Не имеет значения, кто кого вызвал. В Англии запрещены дуэли. Кроме того, случится так, что исчезнут все свидетели, кроме одного, который подтвердит, что вы из ревности застрелили моего сына… без всяких оправданий… Вы думаете, английский суд встанет на сторону… американца и пойдет против английского лорда?
В бессильном гневе Квинн стиснул кулаки. - Вы лжете. Почему же тогда вы хотите, чтобы я признал себя виновным?
- Потому что я не хочу, чтобы трепали имя моей семьи, - мягко ответил граф. - Я не хочу… никаких необоснованных слухов.
Квинну было ясно, что граф боялся, как бы не начали говорить о том, что его сын выстрелил раньше, чем закончился отсчет. Даже если свидетель графа даст ложные показания, кто-нибудь может поверить Квинну.
- Это шанс остаться в живых, Девро, - продолжал Сетвик, - ваш единственный шанс. - Он помолчал, ожидая, что Квинн заговорит, а затем его губы изогнулись в насмешливой улыбке: - Вы когда-нибудь видели казнь через повешение? Это неприятно. А вы, мой мальчик, будете висеть, если пойдете в открытый суд. Я позаботился об этом.
Квинн верил ему, верил, что граф сможет сделать все, что захочет. Месяцы, проведенные в Ньюгейте, не вызывали сомнений во влиятельности этого человека. Но признать себя виновным в том, чего он не совершал, отказаться от свободы…
Или быть повешенным. Господи, он не хотел умирать. Особенно таким образом. Он закрыл глаза.
Квинн слышал о высылке, об Австралии, и знал, что многие из тех, кого туда сослали, оставались там даже после того, как их сроки кончались. Это была обширная и загадочная земля… и колония для преступников.
Жить! Ему было двадцать два года, и он не хотел умирать. Особенно он не хотел умирать на глазах у всех, болтаясь на конце веревки. Его отец и братья непременно об этом узнают. А этого он не мог перенести.
После бессонной ночи он принял решение. Попав в Австралию, он сможет сбежать и сообщить о себе своей семье. Он был игроком. И сейчас он ставил на то, что сможет обыграть графа… и Австралию.
Наутро он отправил графу записку, которая, с горечью подумал он, уже непременно попадет по назначению. Через несколько часов он услышал, как судья, облаченный в черную мантию, приговорил его к "ссылке на срок естественной жизни".
- Кэп? - голос Кэма вернул его в настоящее.
Квинн поднял взгляд. Его синие глаза были темными и мрачными.
- Мистер Джамисон… он велел передать, что мы отправляемся.
Квинн кивнул. Прозвучит свисток, и "Лаки Леди" медленно отойдет от причала и развернется, чтобы идти вниз по реке. К Новому Орлеану.
К Виксбургу.
Кэм посмотрел на него с любопытством. Он еще не видел капитана Девро таким рассеянным и мрачным, как в эти недели. Казалось, капитан потерялся в мире, который ему надоел, а, несмотря на разницу в их положении, Кэм был уверен, что знает капитана лучше, чем большинство других людей.
Он видел шрамы на спине Квинна, тонкие шрамы, которые сейчас были уже едва видны, но он знал, что они того же происхождения, что и его собственные, - это были следы от наказания плетьми. Подробностей он не знал. Он не спрашивал, а Квинн ему не рассказывал. Но Кэм подозревал, что отчасти по этой причине Квинн принимал участие в деятельности Подпольной железной дороги, и он, Кэм, был уже свободен. Их прошлые страдания установили безмолвную связь между ними, хотя некоторая дистанция по-прежнему сохранялась. Было слишком много теней, слишком много ран в жизни Кэма, и - он был уверен - в жизни капитана тоже, так что оба они не могли чувствовать себя с другими людьми непринужденно. Хотя Кэм слишком долго держал в узде свое сердце и душу, чтобы вдруг дать им свободу, он знал, что с радостью умрет за капитана, если потребуется. А капитан Девро ничего, кроме лояльности от него не требовал. Хотя, если уж на то пошло, то и ее не требовал. Из благодарности, из уважения Кэм сам поклялся в верности капитану.
Но кое-что было всегда спрятано, потому что вызывало острую боль. Не похоронено, а просто спрятано. Спрятано даже друг от друга. Возможно, особенно друг от друга.
- Завтрак, Кэп?
Глаза Квинна утратили отстраненное выражение, и он криво улыбнулся Кэму, почувствовав заботу в его словах.
- Ну да, - ответил он. - Проклятый холод. Идем в каюту. Но мысли о прошлом все не исчезали, и Квинн не мог понять почему. По ночам его часто мучили кошмары, но в другое время достаточно было небольшого усилия, чтобы сдерживать все неприятные воспоминания. С ним что-то происходило, и ему это не нравилось.
Может быть, ему необходима встряска. Новые трудности, вызов. Он взглянул на Кэма и вспомнил Дафну. И обещание, данное Кэму. Через две недели они вернутся в Новый Орлеан. Он навестит брата и разузнает все, что можно, о Ситонах. Может быть, Ситонам надо перевезти на пароходе хлопок; тогда у него была бы хорошая причина посетить плантацию. И возможно, брат Мередит Ситон окажется более сговорчивым и продаст Дафну. Стоит попробовать.
И чрезвычайно интересно узнать, что знает Бретт Девро о Мередит Ситон.
Теперь, наметив план действий, Квинн почувствовал себя гораздо лучше. Оказалось, он проголодался. Он услышал, как "Лаки Леди" дала свисток, и почувствовал, как под ногами заскрипел пол. Пароход устремился к середине реки, в родную стихию.
И в родную стихию Квинна. Если только какая-то стихия была ему родной.
Бретт Девро настороженно относился к своему брату. В детстве он боготворил Квинна. Он и до сих пор любил его, но больше уже не относился к нему по-мальчишески беззаветно. Он считал его виновным, и, никогда не упрекая Квинна, все-таки не мог скрыть своего разочарования в нем.
Бретт, как отец и старший брат, беспокоился о Квинне, когда все попытки найти его оканчивались неудачей. Отец потратил на частных детективов тысячи долларов; они нашли Квинна почти через семь лет; еще год потребовался, чтобы вернуть его.
А когда он вернулся, его отец и старший брат умерли от лихорадки, эпидемия которой захлестнула Новый Орлеан. Бретт временно взял на себя управление банком. Он надеялся, что банком займется Квинн, когда вернется, но, к его изумлению, Квинн не проявил к этому никакого интереса. Через несколько месяцев пьянства и игры в карты Квинн получил пароход "Лаки Леди", к которому относился, как к дорогой игрушке.
Бретт знал совсем мало из того, что случилось с его братом. Глаза Квинна становились ледяными, как только Бретт пытался что-нибудь выяснить.
Это было обидно. Это было очень больно, потому что из всех Девро остались только они.
Квинн, как и в детстве, по-прежнему часто улыбался, но теперь в его улыбке была какая-то странная пустота, его глаза обычно оставались холодными. Казалось, ни их дом, ни наследство ничего не значат для него. Ничего, кроме удовольствий.
- Почему, - спрашивал его Бретт, - ты заинтересовался Ситонами?
- Хлопок, - ответил Квинн. - Мы должны увеличивать перевозки.
- Только не говори мне, что стал интересоваться бизнесом.
- А ты не одобряешь, братишка? Твой расточительный брат решил, наконец, образумиться.
- Тогда приходи в банк.
- Бретт, банк ведь твой. Я тебе давно это сказал.
- Я был бы очень рад, если бы ты вернулся. Как партнер. Квинн медленно покачал головой, и внутри что-то заныло, когда он увидел, как гаснет свет в глазах брата.
- "Лаки Леди" - это одно, а банк - нечто другое. Может быть, тебе и нравится сидеть целый день в офисе, но мне это слишком напоминает камеру.
Бретт откинулся в кресле, отводя взгляд от лица брата. Квинн уже говорил об этом.
- Послушай, ты же не будешь там заперт, - сказал Бретт осторожно. - Ты всегда сможешь уйти, когда захочешь.
- Это не для меня, Бретт. Мне нравится река. И, хоть ты и не одобряешь, мне нравятся азартные игры. И мне здорово в них везет. Все вместе это гораздо лучше, чем работа в банке.
- У тебя получалось все, за что бы ты ни брался, - предпринял Бретт последнюю попытку.
- Но я не возьмусь, братишка, не возьмусь, потому что ничего в этом не смыслю. И никогда не смыслил.