Наконец встали из-за стола. Всем подали золотые, серебряные и дорогие фарфоровые сосуды с душистой водой для омовения, а потом Нункомар повел гостей в большой театральный зал, заново отделанный для торжества. Несколько возвышенная сцена (рангобуми) была закрыта раздвигающейся красной занавесью. В театре, освещенном слабее других зал, ярче всего выделялось освещение сцены, особенно когда раздвинули занавес. Сцена заканчивалась не кулисами, как в европейских театрах, а полукруглой драпировкой из темной шелковой материи, из-за которой появлялись действующие лица. Тут ставилась мебель, если сцена должна была изображать комнату; кусты и деревья, если действие происходило в лесу и даже отдельные дома, если нужна была улица. Из соседних зал - музыкальных комнат - раздавались музыка и пение, в то время как общество входило в театр.
Когда все разместились, перед занавесью появился один из служащих Нункомара в богатой древнеиндусской одежде и объявил, что актеры магараджи будут иметь честь представить хозяину и его гостям пьесу "Мриххакати" ("Детская коляска"), написанную много лет назад старым королем Сидракасом. Нункомар извинился перед гостями, что дает им представление на индусском языке, говоря, что не нашел бы актеров для исполнения в английском переводе; ход пьесы понятен сам по себе, и он охотно будет давать им нужные пояснения. Генерал Клэверинг и его жена молча поклонились, Францис, изучавший санскритский и индусский языки, сказал несколько любезных слов, а Момзон, как всегда, смотрел с полным равнодушием.
Занавес раздвинулся, и пьеса началась…
После окончания ее в зале еще гремели рукоплескания, когда Дамаянти, безучастно сидевшая во время представления, вдруг вскочила, протянула руку по направлению к дверям и испуганно вскрикнула.
На пороге зрительного зала, полускрытая портьерой, показалась высокая стройная фигура в красном мундире, в шапке, с обнаженной саблей в руке. Дамаянти думала, что ее мечта воплотилась, ей показалось, что это сэр Вильям, но она не обрадовалась, а сердце ее сжалось, точно ей грозило несчастье, точно злой дух принял дорогой ей образ. Когда она вскрикнула, все взгляды обратились туда, куда она указывала дрожащей рукой. Нункомар гордо выпрямился; он, верно, подумал, что сэр Вильям Бервик вернулся и, невзирая на губернатора, все-таки приехал к нему.
Английский офицер выступил из-за портьеры, и при ярком освещении залы все узнали второго адъютанта губернатора капитана Синдгэма.
Дамаянти вторично вскрикнула, увидав мрачное лицо капитана. Нункомар побледнел. Появление этого загадочного человека, который уже не раз интриговал его, не предвещало ничего хорошего. За капитаном показались английские солдаты и загородили входную дверь; на пороге других дверей также стояли солдаты.
Гробовое молчание воцарилось сразу, все напряженно смотрели на капитана, который медленно направился к первому ряду, за ним следовали два человека в черных мантиях английских шерифов с жезлами в руках.
Генерал Клэверинг вскочил со сверкающими от злобы глазами. Францис и Момзон жались к нему, испуганно глядя на солдат у дверей. Они боялись покушения на их особы.
- Что вам тут нужно, капитан? - крикнул Клэверинг, обращаясь к спокойно подходящему офицеру. - По какому праву вы вводите солдат в дом почтенного магараджи?
Капитан возразил с холодным поклоном:
- Я здесь, ваше превосходительство, для исполнения приказания губернатора.
- Что за приказание?.. Какое приказание может дать губернатор? - вскричал Клэверинг. - Я не знаю никакого решения совета, к которому могло бы относиться это приказание!
- Я нахожусь под начальством губернатора, который отвечает за свои приказания. Я не могу ни давать объяснений, ни отвечать на вопросы, а должен исполнять мой долг, - отвечал капитан, под взглядом которого задрожал Нункомар. - Губернатор, - продолжал капитан, - по просьбе верховного судьи сэра Элии Импея приказал мне арестовать магараджу Нункомара и передать его шерифам, которые меня сопровождают. Именем закона я арестую магараджу Нункомара и передам его шерифам высшего суда.
Крики ужаса пронеслись среди присутствующих. Нункомар потерял самообладание. Он протянул руку к Клэверингу и взмолился:
- Защитите меня, господа… Я ставлю себя под защиту совета… Не выдавайте меня непримиримому врагу!
- Сэр Элия Импей, верховный судья Индии, никому не враг, а беспристрастный, неумолимый исполнитель закона. Передаю вам магараджу, господа шерифы!
Капитан положил руку на плечо Нункомара. Шерифы подошли и подняли жезлы над головой арестованного.
- А в чем обвиняется магараджа? - с пытливым взглядом спросил Францис.
- Это дело верховного судьи, а не мое, - отвечал капитан.
- Защитите меня, господа, - снова попросил Нункомар. - Я явлюсь на суд… Я опровергну жалобу… Ведь нельзя же думать, что я убегу!
- Конечно! - согласился Клэверинг. - Я и мои коллеги ручаемся за магараджу, передайте это губернатору! Мы сейчас же соберем совет и потребуем отчета в таком неслыханном поступке!
- Мне нечего докладывать, я обязан только исполнять приказание! Господа шерифы, я передал вам магараджу Нункомара и жду распоряжений, куда его доставить?
- На меня возвели, вероятно, бессовестную клевету, - оправдывался Нункомар, - в каком-нибудь заговоре против Англии, но все скажут, что я на это не способен, кто знает мои убеждения…
Подошел главный шериф.
- Дело не в заговорах, не в политике, - пояснил он, - магараджа обвиняется в подделке документа, а это составляет уголовное преступление, и подсудимый не может оставаться на свободе.
- Подделка документа? - вскричал Нункомар. - Это безумная ложь!
Он стал спокойнее после заявления шерифа: он боялся, что Гастингс обладал доказательствами его заговора с французами и Моголом. Загадочное исчезновение кавалера д’Обри, уже давно тревожившее его, грозным призраком предстало перед ним, а при таких уликах даже члены совета не могли бы его защитить. Он принял выражение покорности и достоинства.
- А я приказываю вам, я, генерал английской службы, немедленно оставить этот дом… Я сказал вам, что мои коллеги и я ручаемся за магараджу. Совет немедленно примет свое решение.
- Вы поступите, как признаете нужным и правильным, ваше превосходительство, - отвечал капитан, - а я должен исполнять свой долг. Магараджа находится в распоряжении верховного судьи и его представителей господ шерифов.
- А я говорю вам, капитан, что вы рискуете головой, если будете упорствовать в вашем дерзком ослушании! - предупредил Клэверинг.
Капитан, не отвечая генералу, обратился к шерифам, которые опять подошли и подняли жезлы над головой Нункомара.
- Прочь! - вне себя ревел генерал. - Назад! Не смейте продолжать эту недостойную игру.
- Останьтесь здесь, капитан, - сказал Момзон, подходя к Синдгэму, - и ждите решения высшего совета.
- Данное мне приказание выполнено, - холодно возразил капитан, - я должен только позаботиться, чтобы арестованного доставили в распоряжение суда.
Нункомар с мольбой смотрел на членов совета. Брамины стояли, онемев от ужаса, среди кшатриев слышался ропот.
Капитан обратился к солдатам, стоявшим в дверях и поднял саблю. Солдаты немедленно двинулись плотными рядами. Брамины отступили, некоторые из кшатриев взялись за оружие и, может быть, дошло бы до кровопролитной схватки, если бы среди индусов нашелся вожак или Нункомар обратился к их заступничеству. Но магараджа понимал, что насильственное сопротивление английским войскам, занявшим все выходы, будет безуспешно и только ухудшит его положение. К тому же может дать повод убить его в схватке, так как сабля капитана Синдгэма уже коснулась груди Нункомара при попытке кшатриев взяться за оружие. Нункомар, сложив руки, проговорил:
- Я подчиняюсь силе, незаконно применяемой ко мне. Я не знаю за собой никакого преступления и верю в справедливость верховного судьи, который скоро убедится в неосновательности возведенного на меня обвинения. Предоставляю моим друзьям заступиться за меня. Поручаю им мой дом и мою жену.
Он хотел обратиться к Дамаянти, которая сидела, безучастно устремив глаза вдаль, но в эту минуту шерифы встали около Нункомара по обе стороны, солдаты окружили его, составив каре, и отряд двинулся по команде капитана; толпа расступилась.
Во внутреннем дворе стоял простой паланкин, шерифы и Нункомар сели в него, и окруженный солдатами магараджа покинул свой дворец. Часть войск осталась во дворце, заняв подъезды и ворота.
Генеральша Клэверинг несколько раз пыталась терять сознание, но так как никто не обращал внимания на ее обмороки, она вскакивала, судорожно рыдая и призывая проклятия на Гастингса и его приверженцев.
- Идемте, господа, идемте, - кричал Клэверинг. - Здесь больше делать нечего… Мы должны указать этому дерзкому судье его место, дать почувствовать, что мы главные распорядители в Индии и что он не смеет у нас на глазах брать под арест наших друзей!..
Он помчался, даже не простившись с Дамаянти. Францис подал руку генеральше и последовал за ним, бледный и дрожащий от гнева. Момзон хотел сказать несколько слов утешения Дамаянти, но она встала, оперлась на руку Хитралекхи и ушла в свои покои.
Залы быстро опустели. Всех приглашенных на этот злополучный праздник охватил какой-то панический страх, когда увели Нункомара, и они в диком волнении теснились у выхода.
Народ с испугом смотрел на это бегство, обступал браминов и кшатриев, расспрашивая, что случилось, так как не все обратили внимание на отряд солдат, конвоировавший Нункомара. Когда узнали, что магараджа арестован, раздались жалобы и стоны, толпы народа рассеялись под влиянием невыразимого ужаса, и весть о неслыханном событии быстро распространилась. Землетрясение или иное бедствие не вызвало бы такого ужаса и смятения, как арест первого и знатнейшего брамина.
Площадь опустела, из дворца слышались стоны и причитания слуг, а забытые факелы и свечи зловеще горели во тьме ночи.
Дамаянти, как автомат, дошла до своей комнаты, насыщенной запахом цветов и освещенной мягким, голубым светом лампы в противоположность блестящим залам. Она отпустила служанок, бросилась на диван, покрытый дорогими коврами и подушками, и разразилась громкими рыданиями:
- Жестокие боги… Неумолимая судьба… Теперь все погибло, я больше никогда не увижу его!
Она каталась по ковру, вырывала цветы из волос и раздирала золотое шитье подушек ногтями своих нежных рук. Хитралекхи стояла сзади. Мрачно сверкали глаза красивой девушки, ненависть и презрение выражались на ее лице, и она проговорила так, что Дамаянти наверняка услышала бы, если б не была так охвачена своим горем:
- Да, ты больше не увидишь его! Она сокрушается не о том, кто дал ей богатство, почет и блеск, а теперь стал равен последнему нищему, а только о своей изменнической любви, о чарах, которыми околдовала врага своего супруга! Но он будет принадлежать только мне - мне, презренной служанке! Я рассею колдовство, которым она привязала его к себе. У меня нет обязанностей относительно этого дома, я свободна как птица, могу расправить крылья и лететь навстречу любви…
Дамаянти вскочила, распустила косы, разорвала на клочки кисейное покрывало, кинула на пол браслеты, ее платье спустилось, и она стояла почти обнаженная, грозно простирая руки и, бросая дикие взоры, требовала возлюбленного у богов. Заметив Хитралекхи, стоявшую неподвижно с холодной злорадной усмешкой, Дамаянти обхватила голову, подбежала к ней, обняла ее и воскликнула, громко рыдая:
- Я забыла о тебе, Хитралекхи, но ты еще тут, единственная, знающая тайну моего сердца… Я не одинока, если небо оставит меня, у меня еще есть хоть одно сердце на свете. Ты была моей служанкой - я сделала тебя моей подругой, доверилась тебе, а теперь я нищая… Ты одна осталась у меня на земле… Ты должна мне помочь!
Она опустилась на колени и обхватила ноги Хитралекхи. Лицо служанки преобразилось, приняв выражение глубокого сострадания, только глаза оставались опущенными и в них ничего нельзя было прочесть.
- Повелевай, госпожа моя, - сказала она, поднимая Дамаянти. - Если несчастье обрушится на тебя, я все-таки буду повиноваться тебе.
Дамаянти положила дрожавшую руку на плечо Хитралекхи, говоря:
- Ты свободна, а меня связывает золотая цепь, которая тяжелее железных оков. Этот блестящий дворец хуже мрачной темницы, ты же можешь выходить, можешь его видеть… Отнеси ему весть обо мне, скажи, что я умру без него… Они будут держать в тюрьме, они убьют Нункомара, которого свет называет моим супругом, но он всегда был чужд моему сердцу, я содрогалась перед ним, как перед шипящей змеей или подкрадывающимся тигром! Я свободна теперь, свободна от тяжелого, позорного союза, который соединял меня с ненавистным! Скажи ему это, он найдет возможность порвать цепи, которые приковывают меня к этому месту несчастья и позора… На его родине все свободны, там я могу ему принадлежать… Пусть он везет меня туда. Ты скажешь это ему, Хитралекхи?
- Я пойду к нему, - отвечала Хитралекхи, почти закрывая глаза. - И боги дадут мне силу тронуть его сердце. Но тебе, госпожа, прежде всего надо успокоиться… Только со спокойной душой можно устоять перед несчастьем и наконец сломить его.
- Да, я буду спокойна, - заметила Дамаянти. - Я буду мужественна в несчастье, если я вернусь на свободу… Лишь бы мне не потерять его, солнце моей жизни… Без него я погибну во мраке, который хуже смерти: Но ты пойдешь к нему, приведешь его ко мне… Ты устроишь мое счастье! На что мне богатство и роскошь этого дворца?.. На что мне почести, когда сердце каменеет?.. Я хочу любви, только любви!
- Я пойду к нему, - повторила Хитралекхи, глядя на Дамаянти, склонившую голову к ней на грудь.
Она отвела свою госпожу в спальню, окутала ее тончайшей кисеей, уложила на мягкую постель под шелковые одеяла и поправила подушки.
Дамаянти скоро заснула, изнуренная потрясениями, но спала она неспокойно, порывисто дышала, металась.
Хитралекхи молчаливо и неподвижно стояла у постели, то глядя на Дамаянти мрачно сверкающими глазами, то устремляя взгляд в темное пространство, со счастливой улыбкой слушая соловья, заливавшегося в густой листве.
* * *
Члены совета, не смущаясь обмороками генеральши Клэверинг, помчались в дом сэра Элии Импея. Они застали верховного судью в рабочем кабинете. Он встретил их с холодной вежливостью, спокойно выслушав горячие упреки генерала и желчные замечания почти задыхавшегося от злобы Франциса.
- Господа, ваши слова ни к чему не ведут, - отвечал он строго и серьезно. - Магараджа Нункомар обвиняется в подлоге, признаваемом английскими законами одним из наиболее тяжких преступлений. Если вы считаете магараджу невиновным, то он будет оправдан на следствии, а я обещаю вам насколько возможно ускорить дело.
- Но это безумие, - убеждал Францис, - это нарушение интересов Англии. Арестовать таким образом самого влиятельного человека Индии. Все брамины будут нашими врагами, весь народ сочтет это величайшим оскорблением!
- Я английский судья, господа, - возразил Импей. - И я обязан блюсти равенство всех перед законом.
Момзон старался примирить говоривших и просил выдать Нункомара на поруки трех советников. Импей холодно и твердо отклонил просьбу.
- Господа, не в вашей власти помешать бегству обвиняемого, поэтому он должен быть под арестом да решения дела.
- Хорошо, - заявил Клэверинг. - Тогда мы воспользуемся предоставленной нам властью! Совет - главное учреждение здесь. Мы прикажем вам и губернатору представить обвиняемого в наше распоряжение!
- Совет не существует для меня, верховного судьи, - отвечал Импей, - так как я именем короля сам применяю законы, и губернатор должен давать в мое распоряжение военную силу, если этого требует долг службы.
- Хорошо, хорошо, увидим! - закричал генерал Клэверинг, покидая судью. Другие последовали за ним.
Составлявшие совет господа, еще час назад воображавшие, что судьба Индии находится в их руках, вернувшись во дворец, немедленно собрали заседание, на которое пригласили Гастингса и Барвеля, но те не явились. От имени компании они написали Импею требование тотчас же выпустить на свободу магараджу и одновременно послали Гастингсу приказание представить Нункомара в их распоряжение.
Импей оставил без ответа дерзко составленную бумагу. Гастингс же тоном, еще более надменным, чем присланное ему предписание, заявил, что он не принимает приказаний от отдельных членов совета и считает их совещания без его председательства незаконными и недействительными.
Три члена совета сидели всю ночь, но не изобрели способа ответить на удар, совершенно неожиданно обрушившийся на них, и решили на другой же день покинуть правительственный дворец и переехать на частные квартиры в городе, так как жизнь под одной кровлей с Гастингсом казалась им небезопасной. Члены совета переехали в великолепный дом, принадлежавший компании, но не имевший до сих пор определенного назначения. Гастингс не противился их переселению; он не заявил никаких протестов и тогда, когда помещения его врагов были поспешно и роскошно отделаны за счет правительства.
Капитан Синдгэм под конвоем отвел магараджу в тюрьму, находившуюся близ дворца, которая представляла собой большое здание, напоминавшее маленькую крепость с обширными дворами, железными воротами и окнами с решетками.
Шерифы приказали Нункомару следовать за ними, и его повели по длинным темным коридорам к двери, окованной железом, которую отворил тюремщик. Капитан и солдаты сопровождали их.
- Как, я должен сидеть здесь? - спросил Нункомар, будучи не в силах скрыть свой ужас при виде мрачной комнаты, освещенной одной лампой, с плохой постелью, стулом и столом. - Разве этот каземат соответствует моему сану и положению?
- Вы обвиняетесь в подлоге, - отвечал шериф, - и господин верховный судья нашел обвинение настолько основательным, что велел вас арестовать, поэтому вы подвергаетесь общим правилам тюремного заключения. Но все-таки для вас сделано исключение: сэр Элия Импей разрешил вам быть одному в камере.
- Я должен подчиняться силе, - спокойно возразил Нункомар, - но протестую против такого обращения с человеком моего положения, который еще не обвинен ни в каком преступлении.
Он вошел в камеру, сел к столу и опустил голову на руки. Тюремщик запер дверь. Капитан расставил часовых в коридоре, и громадное здание снова погрузилось в тишину.
На другой день рано утром известили о прибытии парохода, привезшего массу писем для губернатора, для больших торговых фирм и также для членов совета. Филипп Францис с восторгом влетел в наскоро отделанные комнаты своих коллег. В руке он держал распечатанное письмо и, когда он сообщил его содержание, члены совета долго и горячо совещались. Вскоре явился посланный от губернатора, приглашавшего их на заседание. Они отправились во дворец и с гордыми победоносными лицами вошли в зал заседаний, где их уже ожидал Барвель. Он сейчас же пошел уведомить Гастингса.