Паоло был уверен, что парень все сейчас скупит, но тот поставил берестяные емкости на место и тем же упругим шагом последовал дальше. Продавец выкрикнул вслед нечленораздельное, судя по выражению лица его, это была отборная ругань. Но парень не смутился, так же внимательно осмотрел иконные доски и опять ничего не купил.
- Зачем вам краски и доски? - не удержался от вопроса Паоло. - Вы что - живописец?
- Пока не удостоился, - с легкой обидой отозвался парень. - Может, познакомимся?
Познакомились. Мефодием его звали. К удивлению Паоло он оказался переписчиком книг. Грамотный, стало быть. Это хорошо. А Мефодий был совершенно потрясен новым знакомым. Что Паоло из иноземцев, это он сразу понял, и не столько по платью, сколько по языку, и по-русски вроде говорит, а все как-то не так. Иноземцев Мефодий видел предостаточно, но этот был особенный - из Флоренции!
- Я ведь в тот самый год родился, когда матушка великая княгиня Софья Фоминишна Московский престол заняла, - с удовольствием рассказывал Мефодий. - Кто ж о ней тогда знал что-нибудь? Издалека приехала, ну и пусть ее. Жили себе и в ус не дули, и не подозревали, что есть на свете страна, где обитают фрязины. А как начали Успенский собор возводить, да как приехал великий Фьораванти Аристотель, так весь свет об этом и прознал.
Так за разговором дошли они до оружейной лавки. Сапоги в ней, как и обещал Мефодий, были добротные, но ни одна пара не пришлась впору. Тогда оружейник сам снял мерку с ноги, обещал завтра же передать заказ сапожнику и попросил четверть цены задатка.
- У меня еще к вам дело, - негромко сказал Паоло оружейнику, стараясь, чтоб Мефодий не расслышал всех слов. - Можете ли вы изготовить мне ключ взамен поломанного. Работа тонкая, ключ сложный…
- Покажите.
Паоло аккуратно вложил в раскрытую ладонь поломанный ключ. Оружейник иронически присвистнул.
- Это кто ж его так ладил грубо?
- Мне не важно, чтоб красиво было. Главное, чтоб замок открывал. Вот здесь, где бороздочка кончается, был выступ уголком. Он обломился.
- Кто ж вам без замка ключ выкует? Это, господин, никак не возможно. И опять же надо знать, какой величины выступ был.
- А у меня оттиск есть. Правда, он еще зимой сделан, поискрошился слегка, но ключ и выступ этот проклятый знатно отпечатался, - Паоло достал твердый, как камень, ком глины и прикрыл его другой рукой, явно давая понять Мефодию, что не его это дело и не след заглядывать через плечо и совать под руки оружейника свой длинный нос.
- Ладно. Оставьте ключ и оттиск. Есть у меня на примете справный кузнец. Может, и возьмется. Через неделю наведайтесь. Задаток - полцены. Если не станет кузнец ковать ключ, задаток верну. Но если сделает заказ - денежки сполна.
Тут же ударили по рукам, Мефодий стал свидетелем сделки. Задаток, однако, был не малый, и Паоло упрекнул себя за излишнюю доверчивость и расточительность.
- Вот и обделали дельце! - весело воскликнул Мефодий.
Пришла пора расставаться, но оба как-то медлили. Паоло обдумывал, как бы поделикатнее, чтоб не обидеть свидетеля, спросить, где его найти в случае нужны.
- Я вот что хочу у вас спросить, - нашелся наконец Паоло, - вы говорили, что имеете доступ ко многим книгам. А нельзя ли мне их почитать? Разговор, разумеется, о русских книгах. Раньше я много читал и на латыни, и народном итальянском, но кириллица - это особое удовольствие. Словно клад ищешь.
- И вы хотите, чтобы я помог вам этот клад найти? - блестя глазами, спросил Мефодий.
- Я понимаю, книги вещь ценная, выносу не подлежат. Так я бы их прямо в вашем дому почитал. Меня, например, весьма интересует "Сказание о дщери Александра Македонского", а также "Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году".
Мефодий явно обрадовался просьбе Паоло.
- Этих книг сразу я вам обещать не могу, поскольку у меня их нет под рукой, но со временем достану. Сейчас я, между прочим, интересную книгу переписываю. Тайно! - он поднял палец.
- Что значит - тайно?
- А то, что имя заказчика назвать не могу. Славная книга. Называется "Повесть о рахманах…". О тех, что в Индиях обретаются. Ведь где только люди не живут, а! Как нас Господь-то расселил! Удивления достойно! Если хотите эту книгу посмотреть, то приглашаю вас в свою жилье. Это близко, на Кучковом поле.
Поистине в нашей жизни бывают роковые встречи, то есть самим роком предусмотренные. И ведь не отступишься от них, не уйдешь вбок, хотя в основе события лежит сущая безделица - вначале квас, а потом сапоги.
В те далекие времена град Москва состоял из укрепленного Кремля, который с таким усердием перекраивал Фьораванти, и Посада. Еще было Занеглинье, Заяузье, то есть слободы, где жил ремесленный люд. Кремль в плане представлял собой треугольник и окружался с одной стороны Москва-рекой, с другой - речкой Неглинкой с заболоченными берегами, а с востока, со стороны Фроловских (со временем Спасских) ворот, - рукотворным, наполненным водой рвом.
Вся Москва тогда, кроме нескольких храмов, была деревянной. Для строительства храмов иногда использовали кирпич, а чаще белый камень из Мячиковских каменоломен, которые находились при впадении реки Пахры в Москва-реку.
Герои наши опять вернулись к иконному ряду и пошли по Сретенке. Пусть не удивляет вас это название. В XV веке улица, которая называлась Никольской, находилась внутри Кремля. Она шла, петляя, от Ивановской площади, мимо Чудова монастыря, пересекала Чудовский переулок - Крестец, потом ныряла в арку Никольских ворот и становилась Сретенкой. Со временем стены Китая и Белого города разрубили ее на три части, из которых одна стала называться Никольской, другая Лубянкой, а третья собственно Сретенкой.
За иконным рядом стояла о левую руку церковь Николы Старого, что у Большого креста, по правую руку за ветошным рядом прятались в листве вязов купола Благовещенского монастыря, основанного самим великим князем Данилой Александровичем. Все эти места были населены плотно, кругом высились заборы, лавки, дома обывателей. Потом строения вдруг расступились, высвободив место для лужайки, и не одной, нескольких. Лужайки были оторочены зарослями пижмы, бодяка и прочего бурьяна, в центре осталась кой-где низкорослая травка, но больше было голой, пустой, выбитой многочисленными пятками земли. Рядом примостилась малая церквушка Троицкая, "что в полях". На этих лужайках по обычаю происходили судебные поединки.
По дороге Мефодий трещал без умолку. Иноземец оказался прост, не заносчив, даже просьбы к нему, Мефодию, имеет, так что можно распустить хвост и выказывать себя человеком бывалым. Они говорили о зиме и лете, о снегах и жаре, о книгах, о веселой и затейливой московской жизни, о ее порядках и строениях.
- Что-то мы идем-идем, а конца не видно, - перебил говорливого собеседника Паоло.
- Скоро уж. Вот оно - Кучково поле. Что про него знаешь? А ведь тут интересно-то как! Вот говорят - Кремль, сердце Москвы… центр, стало быть. А сердце Москвы как раз в Кучкове, потому как по преданию здесь жил прежний владетель Москвы боярин Кучка с сыновьями и дочерью красавицей Улитой.
- У тебя что не девица, то красавица! - рассмеялся Паоло. - Охочь ты до женского полу.
- А ты, как посмотрю, тоже к этой теме не без интереса. Читать-то хочешь не про самого Александра Македонского, а про его дочь.
- Так я Александрию уже три раза прочитал.
- Все мы дочками больше, чем отцами, интересуемся. Для ликования человеков Господь создал юных дев. И правильно.
- А первородный грех?
- Все мы греховны, - рассудительно сказал Мефодий. - Человек без грехов не проживет. Но уж лучше на ниве любострастия грехи, ровно блох, собирать, чем в ином паскудном месте.
- Если Кучково поле, то почему Сретенка? Откуда это название?
- А в честь того, что здесь икона Русь от Тамерлана спасла.
Смешной он - флорентиец Паоло, такой образованный благочестивый отрок, прибыл к нам, считай, что из земного рая, а не знает, кто такие Батый и Тамерлан. Не знаешь, так слушай.
В 1395 году пошла на Русь, как триста лет назад, большая азиатская рать. И имя ей было - Тамерлан. Великий князь Василий Дмитриевич, сын славного князя Донского, вышел с воинством навстречу врагу, а Москва замерла в ужасе и плаче. Но надоумила матушка великого князя и митрополит Киприан принести в Москву из Владимира вечную заступницу Руси - чудотворную икону Пресвятой Владимирской Богородицы. Привезли. И вся великокняжеская семья вместе с митрополитом и многими обывателями вышли сюда на Кучково поле ту икону встречать. А дальше - чудо! В тот самый миг, как прибыла чудотворная икона в Москву, злой вор Тамерлан приказал снимать шатры. Две недели стоял, размышляя, идти на Москву или нет. И тут разом и поворотил свое воинство на юг.
Возвратясь в Москву, великий князь Василий Дмитриевич поставил на Кучковом поле каменную церковь в честь Владимирской Богоматери, а при ней монастырь, который стал называться Сретенским. Ну вот мы и пришли.
Они обошли кипу старых вязов, и перед глазами Паоло предстали бревенчатые стены монастыря. Мефодий толкнул незапертую калитку в воротах.
- Так ты в монастыре живешь? - удивился Паоло.
- Именно.
- А кто же ты?
- Смиренные иноки мы… - Мефодий скорчил непотребную рожу и захохотал.
- Ну и ну…
На монастырском подворье было тихо и пусто. Над зеленой травой и лютиками порхали бабочки, в тени благородного дуба паслись стреноженные кони, одинокий инок с монашеском платье возился у колодца, доставая упавшую в него бадью. Он оглянулся на Мефодия, перекрестился.
- Опять отрок опоздал к трапезе. Уже будет тебе на орехи.
- А я орехов с собой принес, - огрызнулся Мефодий, увлекая Паоло к ладно срубленной монастырской общежитской храмине, кельи в ней, что соты. - А то на нашей трапезе объешься чрез меры. Червяка заморить мы и сами сумеем.
В просторных сенях было темно, Мефодий уверенно прошел вдоль стены, толкнул низкую дверь.
- Вот и моя келья. Пониже наклонись, чтоб войти. Да сотвори молитву Богородице. Располагайся, флорентиец Паоло.
- Я не флорентиец. Я русский.
Голая лавка у стены, у окна стол, на нем письменные принадлежности и закрытые платком книги.
- Славная у тебя келейка. И главное, что отдельная.
- Это она только летом отдельная. Зимой-то мы все вместе в трапезной живем. Общежитие наше в четырнадцать человек. Но каждому печку не натопишь. А зимой здесь такая холодрыга! Оконца чуть не с верхом снегом засыпает, а мы и не препятствуем. Зимой человек внутренним светом должен согреваться, а не внешним.
- А как же ты книги в трапезной переписываешь?
- Столик ставлю подле печки. Братия не обижается. При фитильке на конопляном маслице славно пишется. Глаза, правда, устают. А бывает, и тоска нападет. Задумаешься о жизни, начнешь по трапезной бродить, а глаз только стену бревенчатую осязает, мир от взора скрыт.
Мефодий встряхнулся, передернулся, словно почувствовал зимний холод, засмеялся и грохнул на столешницу узел. На пол посыпались головки чеснока и орехи, каравай хлеба он поймал на лету. Еще в узле были рыба вяленая, обсыпанные маком баранки и оловянная фляга с брагой.
- Если ты инок, - решился спросить Паоло, - то почему ходишь в таком платье?
- И ты туда же! С нравоучениями… В шубейке жарко уже, а без кафтана холодно, особенно по утрам. А другой одежды у меня нет, прости, Господи. А кафтан этот немецкий я у одного литвина на торгу купил. Пощупай, какой материал хороший! А купил, считай, за бесценок. Так что я покупкой сей весьма доволен.
- А разве вам позволено такую одежду носить?
- Может, и не позволено. А кто с нас спрашивает-то? В храм я в таком платье не пойду, а по нужде в город и так можно.
- Удивительный ты человек!
- Что ж во мне удивительного? Это ты во Флоренциях живал. Сейчас я тебя спрашивать буду, а ты за едой мне все и расскажешь. Не все, конечно, но хоть кой-чего. Я до знаний очень любопытный.
- А зачем тебе краски? На торгу давеча ты их все перенюхал. Ты в книгах рисунки делаешь, да?
- Случается, хоть я в этом и не мастак. Чтоб новое нарисовать, а тем паче лики, - это у меня негоже выходит. Но зато зовут иногда на митрополичий двор, там древние иконы подновляют. Тогда перо в сторону отставляю, в руки беру кисть.
- Как ты в монастырь-то попал? Родители твои живы?
- А как же! Здравствуют. Это далече отсюда. Отец у меня человек строгих правил, приспосабливал меня к гончарному мастерству. А у меня руки для работы не приспособлены. У меня для работы приспособлена голова. Но родителю до тайных движений души моей дела нет. Я говорю ему - для тебя горшок - истина, а торжище - предмет вожделений, а я птица, я создан для ликования и радости, поскольку перед глазами моими сонм видений и ангелов с дивными крыльями. Бил он меня страшно. Словом, сбежал я в Москву, попал в монастырь Христа ради, тут меня и грамоте обучили. Ты рыбу-то о край стола побей, она тогда мягче и жирок проступает.
17
Мефодий только пришел на митрополичий двор, дабы сдать переписанную рукопись, и ему тут же и сказали, дескать, искал тебя отрок лет осьмнадцати, из себя пригожий, говорил по-русски, но не совсем чисто. Слова вроде правильно произносил, а мотив речи всё ж другой, иноземный.
- Так то Паоло, - обрадовался Мефодий. - Что он просил передать?
- А ничего не просил. Так только, интересовался…
Мефодию очень хотелось повидать еще раз флорентийца, хоть он его и робел. Последнее было не в обычаях инока, да и моложе его был Паоло, считай, лет на пять, но слава о мастерстве и деловитости итальянцев была в Москве столь велика, что малая часть ее досталась и мальчишке-флорентийцу. Однако Мефодий не представлял, где его можно было найти. Оставалось только положиться на случай, и судьба не замедлила откликнуться на его ожидание.
Паоло сам явился в его келью. Дело было к ночи, Мефодий уже запалил светильник, но даже в этом призрачном свете виден был румянец на щеках гостя - ланиты так и пылали, то ли от быстрого бега, то ли от смущения, и могли по яркости соперничать с цветом его сапог, которые оружейник, вопреки просьбе заказчика, изготовил без всякого "притемнения".
- Как хорошо, что ты на месте, Мефодий!
- А где же нам, смиренным инокам, быть?
- Я сюда третий раз наведываюсь, а монахи говорят, де, Мефодий наш ровно ветер или дух святой, веет где хочет.
- Вот охальники, языки чешут! Мне-то они ничего такого не передавали.
- У меня к тебе дело, инок.
- Понятно, за безделицей бы не пришел. Книг алчешь?
- Не согласишься ли ты переписать для меня некий труд? И главное, чтоб быстро, очень быстро.
- Неважно, чтоб красиво, главное, чтоб открывало, - усмехнулся Мефодий, вспоминая поломанный ключ.
Очевидно, замечание это попало в точку, Паоло вскинул на инока осуждающий взгляд, дернул плечом и принялся разворачивать серую плотную ткань. Внутри суконного плена скрывались два пергамента хорошей телячьей кожи. Юноша положил их перед Мефодием и отошел в сторону, предоставляя переписчику самому ознакомиться с рукописями.
На первом пергаменте был убористо написан текст, на втором листе была нарисована таблица на сорок квадратных клеток. Каждая клетка заключала в себе две буквы. Одна буква была написана красной киноварью, другая черной тушью. Оба пергамента имели общее называние - "Лаодикийское послание".
- Это что же за Лаодикия такая? - сам себя спросил Мефодий и тут же ответил: - Знаю, это город в Азии, в который апостол Павел направил свое письмо. Но на апостольское послание это не похоже. Зачем понадобилось святому Павлу клетки чертить? И как написано-то внятно! Внимай. "Душа самовластна, ограда ей - вера. Вера - наставление, устанавливается пророком. Пророк - старейшина, направляется чудотворением, чудотворение - дар мудрости усиляет". Зачем, любезный Паоло, тебе эта странная рукопись нужна?
- Я думаю, что по этим таблицам гадать можно. Гороскоп - это таблицы, по которым жизнь предсказывают.
- Это не богоугодное дело, - осуждающе заметил Мефодий. - Это переписывать не след.
- Я хорошо заплачу.
- А таблицу эту как мне копировать? У меня и киновари такой нет.
- А ты красные литеры тонко другим цветом прочерти, а потом и раскрасишь. Мне, главное, эти пергаменты у тебя завтра в вечеру нужно забрать.
- Понятное дело, надобно их на место положить, - темно усмехнулся Мефодий. - Как видно, сладили тебе ключ.
На этот раз Паоло не спустил, даже ногой топнул и сказал с напором:
- Оставь свои намеки при себе. Я тогда на рынке не мог понять, что ты про мою ногу толкуешь - маленькую и нежную, а дома вспомнил, где об этом написано. В книге "Тайная Тайных". Так? Инокам к чтению сей текст никак не рекомендуется. Я бы тоже мог поинтересоваться, какому заказчику ты этот список делал.
- Ладно. Я перепишу тебе и текст и таблицу. За бумагу немецкую заплатишь, за чернила и краски, а переписать-то я и бесплатно могу. Но скажу тебе со всей искренностью - боюсь я гороскопы переписывать. А ну как прознают монахи, так и турнут меня из обители. А куда я пойду? Может и похуже что произойти.
- Клянусь, об этих пергаментах не узнает ни одна душа, кроме нас с тобой, - торжественно сказал Паоло. - Во Флоренции составлением гороскопов люди деньги зарабатывают, а ты боишься даже список с них сделать!
- Может, это не гороскоп, а игра какая-нибудь, забава. Я слышал, есть такое времяпрепровождение - над расчерченной доской сидеть и фигурки точеные по клеткам двигать.
- Никакая это не забава. А иначе зачем бы он от меня эти пергаменты прятал?
- Кто - он? - быстро спросил Мефодий, но осекся, под осуждающим взглядом гостя. - Ладно, - сказал он покладисто, - завтра приходи за работой. Но не голым днем, а в сумерки!
Мефодий тут же сел за работу, часа три трудил глаза, а потом разумно решил, что дневное время больше подойдет для работы с киноварью. Утром, хоть никто из братии не интересовался его здоровьем, он сказал, что заболел, и стоя заутреню, кашлял в полный голос, даже горло засаднило. На митрополичий двор тоже не пошел, хоть там его и ждали, решил на все отговариваться грудной болезнью. И как только приступил к расчерчиванию клеток, так и пронзила его мысль - никакой это не гороскоп. Про гороскопы он слышал, там цифры должны быть и астрономические графики. А эти таблицы сработаны не иначе как для тайнописи. И шифр дан, чтобы получатель зашифрованных строк мог эту тайнопись прочитать. В пояснении было написано: "Если кто хочет узнать имя человека, доставившего "Лаодикийское послание" то пусть сосчитает: дважды четыре с одним, и дважды два с одним, семьдесят раз по десяти и десять раз по десяти, царь, дважды два…" и так далее, а заканчивалась строка словами: "В этом имени семь букв, царь, три плоти и три души".
Такими же цифрами описывалось занятие некого тайного человека, а также, как он от роду прозывался. Составитель (или переводчик) послания обозначил для ясности гласные и согласные. Первые прозывались "душа" и "приклад", согласные же обозначались "плоть" и "столп". Слово "царь", видимо, тоже обозначало букву.
И опять же - кем-то привезено. Откуда? Если фрязины доставили в Москву пергаменты, они много сюда своих диковинок понатащили, то почему писано кириллицей? Значит, кто-то перевел. А кто сей умелец?