Эс-Ти вскинул голову, внимательно изучая ее.
- А остальные служители закона? Они спокойно позволили убийце затесаться в их ряды?
- Остальные боятся.
- Они такие трусы?
- Нет. Не трусы. Просто боятся.
- Чего же они боятся?
- Того, что случилось с моими сестрами, - сказала она. - Ведь у них тоже есть дочери.
Эс-Ти положил руку на круп осла. Она шла размеренно, не сбиваясь с шагу, ветер трепал ее волосы, путая пряди, выскользнувшие из косички, бросал их в лицо.
- Вы боитесь спрашивать? Вы думаете, я не смогу рассказать - не вынесу этого?
- Солнышко, - сказал он мягко.
- Не смейте меня так называть! - Она повернулась к нему так внезапно, что ослик споткнулся, останавливаясь. - Я презираю вас, когда вы меня так называете. Спросите меня, что случилось с моими сестрами!
Ветер отнес в сторону ее слова. Она в гневном волнении смотрела на него, побелевшими пальцами сжимая сбрую животного.
- Что же случилось?
- Анну обнаружили задушенной у озера на Сторожевой горе, где обычно встречались влюбленные. Платье было разорвано, юбка задрана до пояса, словно у падшей женщины. Эмили пропадала всю ночь. Вернувшись, она ни с кем не разговаривала. Потом она почувствовала себя плохо. Пришел врач и сказал, что у нее будет ребенок. Наследующее утро она повесилась в сарае. Я нашла ее там. Я рада, что это я ее нашла, понимаете?
Ему нечего было сказать в ответ. Поэтому он только подхлестывал ослика, заставляя его двигаться дальше, и время от времени делал малозначительные замечания в отношении дороги, которую им еще предстояло пройти.
Когда они остановились у подножия известкового утеса, Эс-Ти принес ей воды. Мистраль ревел в кустах над их головами, вырывая пучки травы и диких цветов, растущих в вертикальных трещинах скал. Ли сидела на обломке розоватою камня. Опустившись перед ней на колени, он протянул чашку.
- Ветер обжигает ваше лицо.
- Это не важно.
- Может, вам накинуть платок?
Она пожала плечами и выпила воды. Эс-Ти по-прежнему мечтал дотронуться до нее, коснуться пальцами ее разгоряченных щек, остудить их.
- Вы не устали? Я могу сам повести осла, если вас это утомляет.
- В этом нет необходимости.
Он старался набраться терпения и разобраться в мотивах, побуждающих его делать то, что он делал. Он хотел защитить ее, утешить, но не все помыслы его были так святы. Больше всего ему хотелось прижать ее к себе.
- Мне следует вам все рассказать, - внезапно произнесла она.
- На это еще будет достаточно времени. Это расстраивает вас.
- Нет. - Голос ее был ровным, безжизненным. - Раз уж вы настаиваете на вашем участии, мне следует рассказать вам все сразу. Возможно, тогда вы перемените свое решение.
Он отрицательно покачал головой.
На какое-то мгновение глаза их встретились, потом Ли отвела взгляд. Руки ее, крепко сцепленные, неподвижно лежали на коленях. Она смотрела на маленькую серо-черную овсянку, прыгающую с качающейся ветки на ветку придорожных кустов.
- Расскажите, - сказал он мягко, видя, что она никак не решится начать, - почему вы думаете, что это он причинил вред вашим сестрам?
- О нет, это был не он. Я не говорю, что он сам это сделал, своими руками.
- У него есть сообщники?
- Сообщники! Весь город - его сообщники. Все, что нужно было ему сделать, так это встать в церкви на кафедру и сказать: "Она падшая женщина, плоть ее слаба, она пыталась Соблазнить меня, а я слуга Господа", - и бедная Эмили обречена. Ему все верят. А может, и не верят, но боятся об этом сказать. Моя мать не побоялась - и вот что из этого вышло. Он решил на нашем примере воспитать других. А потом он плакал. Подлое чудовище. Он плакал у могилы моей сестры.
- А тот, который на самом деле ее убил? Здесь вы не ищете справедливости?
Она прикусила губу. Лицо ее выражало крайнее напряжение.
- Я не знаю, кто убил ее. Да это и не важно. Кто бы это ни был, он был не в себе, когда совершал преступление. Вам, должно быть, это кажется странным?
- У меня был друг в Париже… самый близкий друг изо всех мальчишек в школе. Как-то раз вся наша ватага нашла на улице раненую птицу. Обычного голубя. Со сломанным крылом он прыгал по тротуару, такой нелепый, печальный и больной. Я хотел поднять его, но самый рослый из нас стал пинать его. Все хохотали. Потом последовали его примеру - пинали и наступали на крылья, чтобы он сильнее бился. И даже мой лучший друг.
Она взглянула на него.
- Вы возненавидели его за это?
- Я возненавидел себя.
- Потому что вы промолчали.
Он кивнул.
- Они только бы рассмеялись. Или даже набросились на меня. Я вернулся домой, уткнулся матери в колени и разрыдался. Она дня четыре искала Библию, а потом еще дня три - нужное место в ней. Но нашла. "Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят".
- Общее место, - зло сказала она. - Это ничего не меняет. Мой отец всегда… - Она запнулась, вздохнув. - Впрочем, это не важно. Чилтон появился четыре года назад, организовал религиозное общество - секту. Мой отец был приходским священником… он получил сан сразу после университета. Он и не думал, что унаследует графский титул, а когда неожиданно его получил, все равно продолжал работать в своем приходе. От его проповедей многие просто засыпали, но ему очень нравилось их писать. А тут появился этот Чилтон и стал устраивать собрания евангелистов, организовал школу и приют для бедных девушек.
Впервые он услышал от нее, что она - дочь графа. Он специально не поднимал на нее глаз, но немного повернул голову, чтобы лучше слышать ее, делая вид, что смотрит вдаль, на серебристо-серый холмик дикорастущей лаванды.
- И какую церковь представляет Чилтон?
- Он называет ее Свободной Церковью. Я даже не знаю, есть ли такая на самом деле. Я в этом сомневаюсь. Никогда не была на его богослужении. Пытается всех уверить, что это то же, что и община методистов. Но у нас читал проповеди сам Джон Уэсли. Моя мать говорила, что Чилтон совершенно не похож на него. Требует от всех каяться в грехах открыто, при всех, а потом они все вместе выбирают форму искупления. Если кто-нибудь не хочет признаваться и каяться, то они все равно выбирают для него наказание. Он приводит в свой приют женщин, не имеющих средств к существованию, дает им крышу над головой и работу. Потом приказывает им не общаться с мужчинами, не выходить замуж, даже не думать об этом. Он говорит, женщины лишены души и могут только надеяться, что когда-нибудь вновь родятся мужчинами, если в этой жизни будут подчиняться высшей власти. По соседству с нами вот уже два года никто не венчался. Иногда Чилтон позволяет принимать особые меры - чтобы мужчины могли получить удовольствие, а женщины - научиться покорности.
- Я понимаю, что вы хотите сказать.
- Моя мать выступила против него. Она всегда поддерживала идею образования для женщин и поэтому сказала, что его взгляды - просто варварство. Она сначала смеялась над ним. Тогда он публично потребовал от отца покрепче держать ее в руках и положить конец "порочным занятиям", которые она проводила с моими сестрами и мной. Она учила нас математике, латыни, учила лечить болезни - вот что Чилтон называл "пороком", монсеньор, и еще писала памфлеты, доказывающие несостоятельность его проповедей. Он приходил к нашим воротам с толпой последователей, требуя, чтобы моя мать отдала ему своих дочерей, пока еще не поздно. Мы не могли выйти - он сделал нас пленниками в собственном доме. Мой отец… Он ничего не предпринимая, только молился, дарил нам маленькие подарки и говорил, что все пройдет. Он так всегда поступал. Моя мать заботилась обо всех нас. Все восхищались ею. Она всегда знала, что делать, когда отец запутывался.
Эс-Ти сжал руки в кулаки, борясь с желанием притянуть ее к себе, обнять. Сердце его разрывалось, когда он слышал ровный холодный голос и видел, как дрожит ее тело. Он хотел помочь ей, сделать так, чтобы ей стало легче, но не знал, как это сделать.
- И как ваша матушка поступила с Чилтоном?
- Она сделала так, что его арестовали. Мы тогда не знали - мы даже не подозревали… Чилтон пугая моих сестер, но мама и я просто считали его злым и вздорным. Папа был мировым судьей, но все за него делала мама: вела реестры налогов, присутствовала на ежеквартальных заседаниях суда, писала отцу записки, какое вынести судебное решение и каким должен быть сбор в пользу неимущих. Все знали, что она это делает, и никто не возражал. Она послала констебля арестовать Чилтона - и люди у ворот исчезли.
Внезапно Ли опустила голову и, уткнув лицо в ладони, раскачивалась и раскачивалась - то вперед, то назад.
- Мой папа сказал: "Ну вот, видите, теперь все в порядке". Он вышел из дому, а когда отошел подальше, то уже не мог вернуться обратно… они забросали его камнями прямо на улице. Моя мать пошла туда, а нам велела остаться дома, но я тоже пошла с ней. Он был уже без сознания - может, уже мертв…
Она не плакала, но дрожала всем телом.
Эс-Ти не пошевелился. Немо подошел издали и сел, привалившись к спине хозяина. Потом Немо лизнул его ухо.
- После этого никто не хотел ничего делать, - сказала Ли, глядя на вьючные мешки. - Чилтон проповедовал прямо на улицах о возмездии за грех. Моей матери не удалось даже собрать присяжных для рассмотрения убийства моего отца. Эти джентльмены отказывались вынести обвинение. Они сказали, что преступление совершено толпой и нельзя выявить конкретного виновника, что она переходит границы дозволенного, требуя большего, словно она сама судья, что мистер Чилтон в чем-то и прав и женщинам нашего графства пора знать свое место. Мама написала верховному судье, но так и не получила ответа. Я сомневаюсь, что ее письмо когда-либо покинуло Хексхэм. И вот тогда Эмили наказали. Конечно, доказательств не было, ничем нельзя было подтвердить, что именно Чилтон стоял за этим нападением. Он знал, как запугать людей, как помешать им говорить. Мама подумала, что нужно только раскрыть им глаза. Она пошла ко всем членам суда, пытаясь убедить их действовать против Чилтона. Тут нашли Анну - и люди стали смотреть на нас так, словно мы больны чумой. Слуги ушли от нас. Суд сказал, что это тоже самоубийство. А вскоре мы узнали, что Чилтон включен в список для назначения судьей из числа священнослужителей вместо моего отца. И это было уже слишком. Даже у мамы не хватило сил, чтобы все это вынести. Мы собрали вещи и приготовились ехать к нашим родственникам в Лондон. Она закрыла дом, сама впрягла в карету лошадей - у нас даже кучера не было! Я сидела внутри, а мать правила. Она просто была не в себе. Думаю, и я тоже, иначе бы ее остановила. Не думаю, что мама когда-либо управляла лошадьми. Они понесли, едва мы доехали до моста. Мать упала и разбилась. Поэтому, месье, если вы вернетесь в Англию, где за вас обещана награда, и выступите против Чилтона, против вас ополчатся все - от государства до прихожан. Многие попытаются вас уничтожить.
Эс-Ти встал. Какое-то мрачное ликование начало разворачиваться в нем. Появилась возможность азартной игры, все еще далекой и смутно различимой, чтобы сделать ставку. Легкий проблеск опасности разгорался пламенем, мысль и чувства обострялись. Он снова начинал жить.
- Я еду, - сказал он. - Я все постараюсь сделать для вас.
Она взглянула на него, застигнутая врасплох, словно он поразил ее. Затем лицо Ли снова сделалось безразличным.
- Они вас живьем съедят, месье.
- Они не смогут даже приблизиться.
Она улыбнулась ему - эта улыбка, сдержанная, холодная, выводила его из себя, отвергая все, что он ей предлагал.
- Будьте вы прокляты, - сказал он вполголоса и слишком резко шагнул вперед, споткнувшись о Немо. Потеряв равновесие, Эс-Ти рухнул на колени, чувствуя, как мир снова померк и закружился вокруг него.
- Я вас предупреждала.
Немо не шевелился, так его научили. Эс-Ти почувствовал, как гордость, стыд, ярость и желание разрывают его.
- Я еду. Я вам нужен. Я влюблен в вас.
Эти слова обладали магической силой: ограничения исчезли, и прежний мир, полный тревог и страсти, распахнулся перед ним, когда он их произнес. Жить, бросая вызов судьбе ради любви… он снова хотел этого. Это важнее всего.
- Вы - глупец, - сказала она.
Глава 8
Сеньор начал искать лошадь и экипаж в городке Динь. Он спрашивал о них в каждой деревне, на каждом перекрестке. Но им пришлось провести в дороге еще целых десять дней, ведя за собой осла, прежде чем удалось найти экипаж - старый двухколесный кабриолет. Мистраль внезапно прекратился, и воздух стал хрустально чист, краски природы сочнее. Дома из известняка отчетливо белели в тени узкой улицы. Они оказались в самом сердце Прованса, пройдя за две недели от альпийского высокогорья в долину. Это была земля олив и фруктовых деревьев, теплая, греющаяся под безоблачным небом.
Ли, опершись на стену на солнечной стороне улицы, слушала, как Сеньор торгуется. В голосе его слышалось гневное отчаяние.
Она ждала. Улица была безжизненна, пустынна, если не считать ослика, покорно стоящего с закрытыми глазами, с их багажом на спине. В теплом воздухе веяло лавандой, запах которой источали дикорастущие кусты, росшие по сторонам улицы и торчащие вертикально прямо из стены.
Волосы Сеньора золотом отливали на солнце. Рядом с серьезным, небольшого роста горожанином он был словно яркий солнечный луч, негодующий Аполлон. Голос его свободно лился и звенел на опустевшей улице.
Ли поймала себя на том, что следит за ним. Она вновь подумала, что надо уйти, оставить его, как думала уже тысячу раз с тех пор, как они вышли из Ла-Пэр. Он не сможет ей помочь, он оказался не тем, кого она искала. Ей следует уйти домой и самой сделать то, что нужно.
Но она не ушла. Она ждала, испытывая неловкость, не находя логического объяснения этому.
Он бросил на нее взгляд:
- Подождите здесь.
Она и ослик, одинаково послушные, стояли посреди улицы словно привязанные, так же как Немо. Жалобно скуля, он устроился ждать их под кустом, у входа в город. Всех их связывало необъяснимое колдовство.
Ей хотелось, чтобы он не возвращался. Невероятный романтик, глупец, пребывающий в воздушных замках. Когда он скрылся за углом, Ли вытащила из кармана книжечку, ту самую, в которой в истолковании некоторых словечек не был уверен даже маркиз де Сад. Ли и сама кое-какие из них не знала, но даже если бы она ничего не поняла в тексте, выразительные рисунки все бы ей разъяснили.
Разглядывая их, она подумала лукаво, как бы смотрелся Сеньор, скинув одежду. Мужские фигуры выглядели более или менее одинаково, но рисунки преувеличивали некоторые из их достоинств. Для Ли было унизительно осознать, как мало она знает об этом.
Она медленно перелистывала страницы. Одни рисунки казались ей нелепыми, другие заставляли брезгливо морщить нос, а третьи усиливали чувство беспокойства, бросая в краску. Она разглядывала игривые картинки, а думала о развалинах храма в горах… и о Сеньоре.
Она знала одного только мужчину - мальчика, клявшегося в вечной любви. Ему было семнадцать, а ей - шестнадцать. Он хотел бежать с ней и тайно обвенчаться. Она отказалась. Их короткий роман кончился, когда этого захотела Ли.
В памяти осталось, как повела себя мать, узнав, что совершила Ли. Все объяснения Ли увяли под печальным взором матери. То, что происходит между мужчиной и женщиной, священно или должно быть таковым. Мама надеялась, что Ли сможет понять это на примере своих родителей.
И Ли почувствовала себя очень незрелой и безумной, потому что потеряла то, что ее мать считала бесценным.
Теперь она была гораздо старше. Даже стыд казался невинным, когда вспоминала об этом. Какой позор она пережила из-за своей детской ошибки, какую досаду и унижение испытала, когда мама велела ей сходить к повитухе, чтобы та объяснила ей то, чего сама Ли еще не понимала.
Ли - самая сильная и умная из своих сестер - обещала вырасти в такую же умную и уважаемую женщину, как ее мать. Она рассталась со своей невинностью, потому что сама захотела этого, из любопытства. В шестнадцать лет она не думала о риске.
Повитуха научила ее многому, рассказала о таких вещах, о которых, как подозревала Ли, даже мама не знала. И Ли не забыла это: в сумке у нее были все нужные листья и высушенные и растертые в порошок травы, чтобы оградить себя от неприятностей. Она уже не столь наивна и не собиралась отдать себя в руки Сеньору, легко клянущемуся в любви, каждое движение и взгляд которого столь чувственны.
Маленький ослик поднял голову, хрипло закричав, и звук этот резким эхом разнесся по улице. Когда он стих, Ли услышала медленное цоканье копыт. Сеньор с горожанином обогнули угол, ведя между собой чалую лошадь.
Ли скептически взглянула на тощую кобылу. Сеньор перехватил ее взгляд и пожал плечами.
- Здесь нам лучше не найти.
- Но у нее же бельмо!
- Да, я знаю. Но немного зрения у нее еще осталось.
- А цена?
- Четыре луи за экипаж и кобылу. Можете попробовать поторговаться с ним сами, чтобы он сбросил цену, если хотите.
Ли отвернулась.
- Меня это не касается.
Правил лошадью Эс-Ти, твердо намереваясь ни единым жестом не выдать дурноту, которую испытывал в качающемся из стороны в сторону экипаже. Ли сидела рядом, вцепившись руками в борт кабриолета, чтобы не свалиться на ухабах, и морщилась каждый раз, когда слепая лошадь спотыкалась. Эс-Ти делал вид, что ничего не замечает.
Слепая кобыла хоть и спотыкалась, но все-таки шла по дороге, которая временами напоминала узкую каменистую тропу. Эс-Ти не расслаблялся, не позволял себе чувствовать, что его укачивает, и гнал все неприятные ощущения. Не раз он слезал и шел пешком, взяв лошадь под уздцы, когда дорога становилась особенно тяжелой.
Эс-Ти крепко держал поводья в левой руке, пропустив их между пальцами так, что даже малейшее движение посылало сигнал. Он все время говорил с ней, тихо, ласково, то повышая, то понижая голос, словами упреждая рывок поводьев.
Маленькая полузрячая кобыла оказалась сообразительной, быстро привыкла к звуку и запаху волка - ведь Немо бежал следом; она успокоилась и с готовностью постигала науку - поворачиваться слегка влево в ответ на падающий тон, вправо - на повышающийся, даже раньше, чем он натянет вожжи. Он с удовлетворением видел, что это помогает ей двигаться. Вместо того чтобы спотыкаться, заваливаться на сторону, когда ее то и дело дергают за поводья при объезде камней и рытвин, - она чутко отзывалась на подсказку хозяина, успешно обходила препятствия. Уже через полдня пути лошадь отважно шла, отпущенная на полный повод, чуткие уши напряженно ловили сигналы возницы, спотыкалась она редко. Когда же дорога расширилась и начался ровный, недавно проложенный участок, она с готовностью побежала рысью.