– В другом месте, может, оно и не препятствие, вот только на Стражевом Камне все по-другому. – Манипуляций с хлыстом строитель не заметил или не придал значения.
– Здесь все будет по-моему. – Засвистел рассекаемый хлыстом воздух, и картуз строителя слетел на землю. Вместе с клоком волос.
– Мне еще надобно повторять? – спросил Сиротка ласково. – Пока Сергея Демидовича нет, я ваш единственный хозяин и меня одного вы будете слушаться. А кому такой расклад не по сердцу, того я не держу. Скатертью дорога.
Вот только было в его голосе что-то такое, от чего сразу становилось ясно – тот, кто надумает уйти, пожалеет.
Так оно и вышло. Сбежать решили двое из тех, кто на острове работал больше года и о полнолунии знал не понаслышке. Уйти им дали, только недалеко. Обезображенные их тела нашли в лесу, поблизости от Чернокаменска. Разбираться не стали, привычно списали на диких зверей. Но город после появления в нем Сиротки с его бандой словно затаился. Ушло с улиц веселье, голоса стали глуше. Про Сиротку рассказывали много, и по большей части рассказы эти были страшные. О том, что он лют и опасен, знал весь Урал. Но был он еще и хитер, ошибок не допускал, следов не оставлял, как и живых свидетелей. А слухи – это всего лишь слухи. Злотников нашел себе достойного помощника.
С появлением на острове Сиротки работа по обустройству потайных ходов практически остановилась. За строителями всегда присматривал кто-нибудь из Сироткиной своры, и не просто присматривал…
Тайбек всего лишь замешкался после обеда, тряпицу свою он всегда складывал с величайшей тщательностью, не обращая особого внимания на понукания того, кого они между собой называли надсмотрщиком, а свои дали прозвище Шрам из-за безобразного, тянущегося через все лицо шрама.
Шрам был невысок, но крепок и, как успел заметить Игнат, прочему оружию предпочитал гладкую, без единого сучка палку, которую использовал как посох. До поры до времени…
Тайбека Шрам невзлюбил с первого дня, но нелюбовь эта первое время ограничивалась оскорблениями. К оскорблениям Тайбек относился легко, в ответ на "татарскую рожу" улыбался и кланялся. Игнат знал, почему работник кланяется, чтобы Шрам не увидел недобрый огонь в его черных глазах. Если бы такой человек, как Тайбек, захотел уйти с острова, он бы ушел, и никто из Сироткиных псов его бы не обнаружил. Но он остался, терпел унижения, улыбался, кланялся…
– Ты слышал меня, рожа татарская? – С раннего утра Шрам был не в духе, видно, перебрал в кабаке и мучился похмельем.
– Слышу, слышу, – бормотал Тайбек.
– Я сказал, встань и в глаза мне посмотри, песий сын! – Шрам умел двигаться быстро, даже грациозно.
Ответить Тайбек не успел, потому что на его сгорбленную спину опустился посох. Что-то хрустнуло, и Игнат подумал, что это хребет Тайбека. А Шрам уже снова заносил руку для удара. В этот короткий миг Игнат видел многое, будто для него время остановилось, превратилось в тягучий кисель. Безумный оскал Шрама. Капельки пота на смуглом лице Тайбека, и его рука, тянущаяся к голенищу сапога. А в сапоге нож и, возможно, еще один в рукаве. И если сейчас не остановить обоих, начнется резня.
Игнат сделал единственно возможное – оттолкнул Тайбека, перехватил посох, сломал. Старое, крепкое, как железо, дерево хрустнуло звонко, словно тонкая веточка. Острая щепка вонзилась в ладонь, вспорола кожу, выпустила кровь. Но боли он не почувствовал, как и удовлетворения. Кажется, он совсем разучился чувствовать. С тем же отстраненным равнодушием он бы сейчас сломал и руку Шрама, если бы тот сунулся.
Не сунулся. Стоял, моргал, растерянно глядя на обломки посоха, а потом погрозил кулаком и попятился. А Тайбек, наоборот, подошел. Он шел, постанывая, придерживаясь обеими руками за поясницу совсем по-стариковски.
– Это ты зря, кунак, – сказал спокойно.
– Нужно было позволить ему вас убить? – спросил Игнат и отшвырнул обломки посоха.
– Не убил бы.
– А вы его?
– Не сейчас. Не так. А вот на тебя он теперь зло затаил. Берегись, кунак, – сказал и отошел к остальным, а Игнат под испуганно-любопытными взглядами почувствовал себя пойманным в ловушку. Слишком много было людей вокруг, слишком душно. Или причиной тому не люди, а близящееся полнолуние?
* * *
– Это сумасшествие! Я вам запрещаю! – Евдокия убирала со стола. Вид у нее был встревоженный. – Остаться на острове накануне полнолуния!
– Дуня. – Август попытался обнять ее за талию, но она уклонилась, глянула сердито. – Да ничего с нами плохого не случится! А потайную дверь самое время установить. Ну не можем мы сейчас днем ничего делать. Сторожат нас Сироткины псы.
– Другой ночью останьтесь. Мало, что ли, этих ночей!
– Таких мало. Сиротка по каким-то своим делам из города уехал и троих из своры с собой забрал, а те, что остались, остров будут охранять вполглаза. Если вообще будут. Я думаю, запрутся на ночь в сторожке, и все.
– Почему ты так думаешь, Август?
– Потому что про озеро и про остров им тут уже много чего порассказывали. И про полнолуние тоже. Боятся они или не боятся, я того не знаю, но без Сиротки по доброй воле своими шкурами они рисковать не станут.
– А вы? – Евдокия уперла кулаки в бока. – Для вас это разве не риск?
– Я зов не слышу. – Игнат посмотрел на браслет. – Почти. А то, что слышу, могу вытерпеть. Аким Петрович же терпел.
– Аким Петрович, может, и терпел, да вот только Август – не Аким Петрович, и браслета из Полозовой крови у него нет. И у Кайсы нет.
– Кайсы и не пойдет, – сказал Игнат, и Кайсы привычно пожал плечами.
– А Август? – В голосе Евдокии слышался страх.
– Я ему нужен, Дуня. Он меня не тронет.
– Вот это меня и пугает, что ты ему нужен. Все, кто ему был нужен, сейчас в Нижнем мире.
– Не все, – напомнил Игнат едва слышно.
– Прости, мальчик. – Евдокия погладила его по волосам. И в самом деле как мальчика. – Но муж у меня единственный, и я его люблю.
Он ее понимал, чувствовал ее тревогу, потому и сказал:
– Хорошо, тетушка, я все сделаю сам.
– Не сделаешь, – возразил Август. – Там четыре руки нужно, а не две. Я пойду с тобой. И не спорь, Дуня! Не спорь и не волнуйся за нас. Все будет хорошо.
Она ему не поверила, но все равно отпустила.
Тем вечером они с Августом, как обычно, сели в лодку, но далеко не уплыли, обогнули остров и вышли на берег с другой стороны. Они дождались темноты и только потом осторожно, с оглядкой, направились к маяку.
– Ты присматривай за мной, Игнат. – Августа, несмотря на теплый вечер, била дрожь. – Если вдруг он меня позовет…
– Не позовет. А если позовет, я вас не пущу, мастер Берг, скручу по рукам и ногам, как меня когда-то Кайсы скрутил. Обойдется….
Игнат говорил, а сам все вглядывался в темноту. Нет, он не высматривал оставшихся на острове Сироткиных головорезов, он надеялся, что в ночь перед полнолунием на острове встретит наконец Айви. Девушкой ли, старухой ли, а может, ласточкой – не имеет это никакого значения. Только бы увидеть…
Сторожку они с Августом обошли стороной, но свет в оконце все равно разглядели. Наверное, Август был прав, и этой ночью никто, будучи в здравом уме, не станет разгуливать по острову. Кроме них двоих.
Дверь, ведущая в маяк, открылась бесшумно. Игнат позаботился об этом заранее, еще утром смазал петли. Внутри царила кромешная темнота, пришлось зажечь лампу, но света ее все равно не хватало, маячная башня по-прежнему казалась бездонным колодцем.
– Ну что? Придется вам спуститься вместе со мной, мастер Берг.
Игнат открыл люк в свеженастеленном деревянном полу, посветил лампой вниз. Там, под полом, подальше от чужих глаз, они спрятали вход в пещеру. Именно туда так боялся, хоть и никогда не признавался, спускаться Август.
– Или я сам?
– Сам ты не справишься. – Август вдохнул, выдохнул, торопливо перекрестился и сказал: – Спускаемся! – И первый, не дожидаясь Игната, полез в подземную нору. Как уживались в нем трусость с безрассудным бесстрашием?! Не за это ли бесстрашие полюбила его Евдокия? Игнат не знал, да и думать о таком ему было некогда, потому что снизу вдруг раздался истошный вопль. Не иначе, Август увидел серебряное сердце. Надо было рассказать, предупредить…
Игнат не ошибся: причиной всему и в самом деле было сердце. Оно изменилось с прошлого раза. Хотя следовало бы сказать, ожило. Гигантское серебряное сердце пульсировало с громким уханьем, и рожденное им эхо тревожно билось о стены пещеры, заставляло их вибрировать.
– Что это?.. Чье это?.. – Рука Августа, сжимающая факел, дрожала, и огненные искры сыпались прямо под ноги. Хорошо, что в пещере нечему было гореть. Иначе не миновать пожара.
– Это сердце. – Игнат забрал факел. – Я думаю, это сердце.
– Но оно… оно живое. – Август обхватил себя руками за плечи, попятился и почти сразу же уперся спиной в стену. – И оно железное.
– Серебряное, – поправил Игнат. – Оно серебряное и, вы правы, живое.
– Но как такое может быть? Как оно существует?
– А как существует он? У меня нет ответа на этот вопрос, мастер Берг. – Но это все есть, и мы должны принять это как данность. Пока.
– И… – Август дышал открытым ртом, как выброшенная на сушу рыба, – и что нам с этим делать? Зачем это здесь?
– Не знаю еще. – По браслету побежала мелкая дрожь, а в мозг будто бы кто-то вворачивал острый бур. Вот так, через почти невыносимую боль, он теперь ощущал зов. Было ли тому виной оживающее перед полнолунием серебряное сердце?..
– Игнат, с тобой все в порядке? – Лба коснулась ладонь Августа, а он и не заметил, когда закрыл глаза.
– Надо идти.
Да, надо идти. И как можно дальше от этого пульсирующего, живущего нездешней жизнью куска металла. Или куска плоти…
– Пойдем, раз надо.
Август взял его за руку, потянул вслед за собой, как слепого. А он и в самом деле почти ослеп от боли. Он и забыл, что может быть так больно. Оказавшись на поверхности в подвале восточной башни, Игнат упал на грязный пол.
– Дурная это была затея. – Август сел рядом.
– Пустое, мастер Берг. – Он попытался сесть, и у него получилось. В самом деле отпускало, невидимый бур в его голове замедлил свое вращение, а если повезет, то скоро и вовсе остановится. А вот время не остановится, и дел у них с Августом еще очень много.
В тайный ход в стене замка Берг опять вошел первым, по-хозяйски. Игнат давно уже заметил, что ни рукотворных подземелий, ни темных переходов Август не боялся, считал своей вотчиной и гордился ими почти так же сильно, как башней.
Потайную дверь они решили установить в небольшой комнатке рядом с будущим кабинетом Злотникова. Чем со временем станет это комната, они не знали, но располагалась она в укромном, не привлекающем внимание месте. Строители сюда не заглядывали, и была надежда, что небольшой пролом в стене, замаскированный строительным мусором, никто не заметит.
Вход решили делать небольшим. Войти в него Игнат мог, лишь согнувшись в три погибели, но большего им и не требовалось. Работали молча и слаженно, лишь при слабом пламени свечи. Поворотный механизм Игнат сконструировал такой, чтобы не пришлось использовать молоток, все части отладил и подогнал заранее, еще до установки. Наверное, поэтому они с Августом управились быстро, еще задолго до рассвета.
– Уснули, – сказал Август, выглядывая в окно.
Наверное, он был прав. Потому что в сторожке больше не горел свет. Его заменяло ровное, перламутровое сияние почти полной луны. В сиянии этом остров казался отлитым из серебра.
– Подземным ходом не пойдем, выйдем из дому. У меня есть ключ от входной двери. – Август брякнул внушительной связкой. – Не надо тебе сегодня под землю, к этой… штуке.
Хотел бы Игнат возразить, да не нашел в себе сил. От одной только мысли, что придется снова спуститься под землю, бур в голове начинал вращаться.
– Мы тихонечко, там же нет никого, – уговаривал Август.
Мог бы и не уговаривать, Игнат и так уже был согласен.
– Скажи, ты тоже это чувствуешь? Или я схожу с ума? – спросил Август шепотом.
– Что?
– Дрожь. Вот иди сюда, положи ладонь на подоконник.
Игнат уперся руками в теплый камень, замер, прислушиваясь. Август был прав, стены дома едва заметно вибрировали. Только была это не вибрация, а отголоски биения серебряного сердца. Мертвое сердце жило своей нездешней жизнью, и по трещинкам в кладке, по швам эта жизнь наполняла дом, делала его особенным, не живым, но уже и не мертвым.
– Я словно в брюхе у гигантского дракона. – Август ласково погладил каменную стену. – И я не боюсь, потому что это мой дракон. Я сам его создал. Вот этими руками. – Лунный свет лег на его ладони, окрасил серебром, будто соглашаясь со сказанным.
Из дома выходили со всеми возможными предосторожностями, через черный ход. Решили добираться до спрятанной в камнях лодки и уже в ней дожидаться рассвета. До лодки дошли без приключений, и умаявшийся Август почти сразу же уснул. Приближающееся полнолуние на него, похоже, и в самом деле не действовало, но Игнат все равно его связал. На всякий случай.
Самому ему на месте не сиделось. Теперь болела не голова, болело сердце. Или это была душа, в сердце спрятанная? Игнат встал, отошел от лодки. Он не собирался уходить далеко, не собирался оставлять Августа одного, да еще и связанным. Ему просто нужно было пройтись, чтобы унять гложущую сердце боль. Попытаться унять…
Игнат шел, ни о чем не думая, не глядя по сторонам, пока не вышел к Змеиной Голове, тому самому камню, на котором любила сидеть Айви.
…Она и сейчас там была. Тонкая, как былинка, с серебряными волосами, заплетенными в косу, она стояла на самом краю, над черной озерной бездной, но смотрела не вниз, а вверх, на белый диск луны.
– Айви! – Он бежал и кричал одновременно, спотыкался и падал, расшибаясь об острые камни, пятная их своей кровью, принося острову жертву за такой бесценный дар. – Айви, я здесь!
А она стояла спиной к нему, холодная и бесчувственная к его мольбам. Нет, она просто его не видела! В том жутком месте, в котором она оказалась, не было света, который мог бы указать ей путь. Звуков там тоже не было. Там не было ничего, кроме темноты. Но если ему удастся ее обнять, поделиться своим теплом и своей жизнью, все изменится. Вместе они найдут дорогу.
Игнат, который в одночасье стал прежним Федором, ступил на утес. Ему оставалось сделать лишь пару шагов к Айви и к краю бездны, когда она обернулась. У нее был одновременно слепой и ищущий взгляд, губы кривились в беспомощной улыбке, а по щекам катились слезы – белый жемчуг на серебряной коже. Она искала его, но не видела.
– Айви…
Ему оставалось лишь протянуть руки. И он протянул. В тот самый момент, когда слепой взгляд вдруг сделался зрячим. Сейчас, в это самое мгновение, на него смотрела голодная бездна. И лицо, до этого родное и знакомое, вдруг изменилось, юная девушка превратилась в уродливую старуху. Она улыбалась Игнату призывно и тянула к нему скрюченные, похожие на птичьи лапы руки. А черная хламида ее шевелилась, как живая, льнула к тощему телу. Она была страшной и голодной, но она оставалась его Айви, другой ее стороной, заблудившейся между мирами. И он, не задумываясь, принял решение, шагнул к ней, уже не стоящей на утесе, а парящей над водой.
– Айви, я пришел к тебе… Я пойду за тобой…
А сердце знало: если сейчас он примет ее призрачную ласку, она, темная часть его любимой жены, заберет его с собой, в межмирье. Он был готов. Что угодно, только бы находиться рядом с ней, пусть даже не человеком, а нежитью. Пусть так…
Она не позволила. На мгновение, всего на долю секунды, бездна отступила. Одного-единственного взгляда хватило, чтобы понять: настоящая Айви все еще здесь и она не желает для него такой участи.
Она исчезла, разлетелась сотней безмолвных ласточек, ушла и не взяла его с собой. А бездна под ногами манила, длинными языками волн облизывала утес, пыталась дотянуться до Игната, но он знал: у бездны ничего не получится, озеру не нужна добровольная жертва, оно питается только болью и страхом.
Он упал на колени, закрыл глаза руками, чтобы ничего больше не видеть, чтобы перед внутренним взором сохранить образ Айви, светлую, чистую ее ипостась. И когда за спиной послышался шорох, он даже не обернулся. Ему было все равно, и сил совсем не осталось.
– …Вот чуял я, что правду людишки говорят, нечисто тут у вас на острове. – Чтобы узнать голос Шрама, ему и не нужно было оглядываться. Как не нужно было оглядываться, чтобы понять, что он вооружен. Нет, не посохом – на сей раз чем-то более надежным, может, ружьем. – Не может каждый в этом паршивом городишке врать про озерное чудище. – Голос его срывался то ли от возбуждения, то ли от страха. – Думаешь, я испугался?
А волны поднимались все выше и выше, некоторые из них уже перекатывались через утес, обжигали кожу холодом.
– Не испугался. Не из пугливых я. Потому-то Сиротка меня при себе и оставил. А еще знаешь почему?
Если взять вот этот камень, а еще лучше нож… если действовать быстро, то слушать Шрама и не придется. Но сил нет и желания тоже нет. Будто бы Игнат уже умер, но от неуклюжего тела душа так и не освободилась.
– Я лютый. Слышишь меня, одноглазый? Я лютый и обид не прощаю. А такого, как ты, мне пристрелить так и вовсе за счастье.
Значит, и вправду ружье.
– Но сначала скажи, с кем ты разговаривал? Что это была за нечисть? Куда подевалась?
Как бы ему хотелось знать, куда подевалась. Знал бы, следом ушел. Если бы хватило сил.
– Что молчишь? Встань и мордой своей ко мне повернись! Хочу на тебя посмотреть. Да и ты на меня посмотри перед смертью. Чтобы помнил, кто тебя на тот свет отправил, чтобы знал, что со мной шутки плохи. Обернись, я сказал! – В затылок уткнулось что-то твердое и холодное, почти такое же холодное, как озерная вода.
На то, чтобы встать на ноги и обернуться, ушли остатки сил. А Шрам отступил, попятился, словно испугался.
– Это ведьма была? – спросил он вдруг. – С ней ты только что миловался? С озерной ведьмой?
– Это была моя жена.
Врать покойнику не хотелось. Есть ли у него силы, нету ли, а Шрама он убьет. Как-нибудь…
– Она пропала, а я ее нашел. – И шаг сделал вперед, прямо к ружейному дулу.
Сразу он не умрет, даже если Шрам успеет выстрелить. Вдвоем с утеса падать веселее, и озеро своего не упустит, не отпустит Шрама обратно на берег, только не в ночь перед полнолунием.
– Стой, – рыкнул Шрам, но голос его дрогнул. – Стой, не то выстрелю.
Выстрелит. В любом случае выстрелит. Этот такой же, как озеро, голодный до чужих жизней. Только Игнат свою жизнь задорого отдаст…
Так бы и было, если бы его не опередили. Нож со свистом рассек воздух, по самую костяную рукоять вошел в висок Шрама, убил мгновенно. Слишком легкая смерть для того, кто хуже зверя.
К ногам Игната упало ружье, а потом мертвое тело. Волна с жадностью слизнула кровь с виска, откатилась, чтобы вернуться снова. А Игнат стоял и разглядывал узоры на знакомой костяной рукояти.
– Эй, кунак! – послышалось из темноты, и на утес ступила невысокая фигура. – Это я, кунак, не бойся.
Не бойся… Он бы, наверное, улыбнулся, если бы помнил, как это делается.