- М-м, - протянула она сквозь сон, непроизвольно подставляя губы для поцелуя.
Ах, какой он безжалостный! Ведь последние два дня совсем измотали ее. И их любовь, которой они так самозабвенно предавались всего два часа назад, должно быть, окончательно лишила ее сил.
Он осторожно повернул ее на спину, перекатываясь на нее, раздвинул ей коленом бедра и вошел в нее. Она была теплой, влажной и безвольной. Он замер в ней, смакуя ощущение, которое доставляло его плоти тело этой женщины. Шерон.
Она опять застонала, и он почувствовал, как раздвинулись под ним ее ноги, позволяя ему глубже проникнуть в нее.
Он понимал, что она еще спит. И это возбуждало его. Его возбуждало то, как она во сне откликается на его любовь. И его возбуждала ее пассивность, тем более что в этой пассивности были согласие и желание. Он мог не спрашивать разрешения.
- Расслабься, - прошептал он ей на ухо. - Просто лежи, я буду любить тебя.
Несколько минут он двигался в медленном ритме, только очень постепенно ускоряя темп. Он знал, что женщин мало возбуждает чисто механический секс в отличие от мужчин, для которых движение - сама жизнь. Он не спешил, он дал ей время и дал время себе. Время насладиться теплом и мягкостью ее женских глубин, их податливостью к нападкам его возбужденной плоти, время насладиться предательским восторгом обладания, господством над распростертым под ним женским телом. Но то было обладание и господство ради обоюдного восторга и наслаждения.
Он чувствовал, как внутри у нее постепенно и непроизвольно напрягаются мышцы в ответ на его ритмические толчки, как учащается ее дыхание, как нарастает жар ее желания. Он взял ее руки и отвел их назад, за голову. Их пальцы тесно переплелись, когда он ускорил ритм, побуждая ее снова взойти с ним на вершину блаженства. Она вздохнула и обмякла под ним в тот же момент, когда он излил в нее семя.
- Ах, - сказала она и открыла глаза, когда он устало лег рядом с ней, подложив ладонь ей под голову. - Мне снился дивный сон.
- Правда? - Он поцеловал ее в висок. - Расскажи мне.
- Мне снилось, что ты любил меня.
- Можешь не продолжать. - Он потерся носом о ее нос. - Мне снилось то же самое. Прости, что разбудил тебя, Шерон. Всему виной твоя возмутительная привычка спать обнаженной.
- Нет, ты сам виноват. Почему ты не носишь с собой кинжала? - с улыбкой откликнулась Шерон, а потом серьезно и испытующе посмотрела на него. - Александр, это правда, что ты сказал дедушке и остальным? Ты действительно хочешь провести перемены в Кембране? Ты не накажешь людей, не уедешь в Англию?
- Наверное, так было бы проще, - ответил он. - Но это стало бы наказанием и для меня.
- Значит, ты… любишь Уэльс? - спросила Шерон с удивлением в голосе.
- Я мало знаю Уэльс, - сказал он, - но я успел узнать Кембран и его людей, и я полюбил их. И особенно одну из его жительниц.
Она прижала кончики пальцев к его губам.
- Довольно, - сказала она. - Если ты имеешь в виду меня, то я скоро перестану быть жительницей Кембрана. Я уеду до Рождества. Или даже раньше. Я начну новую жизнь… Не надо! - Она плотнее прижала пальцы к его губам, почувствовав, что он хочет возразить. - И вообще, не будем сегодня говорить об этом. Мы будем дарить друг другу эту ночь, как если бы для нас не существовало завтра.
Он хотел сказать то, что собирался. Но внезапно передумал. Ему нужно хорошенько обдумать все. Есть множество обстоятельств, которые он не может не учитывать, - его титул, его обязательства по продолжению древнего аристократического рода и, наконец, Верити. Такое решение нельзя принимать в минуту страсти, он должен еще раз обдумать все как следует на трезвую голову.
Он медленно поцеловал ее.
- Я хотел спросить тебя о Йестине, - сказал он. - Его, кажется, не радует шахтерский труд?
- Он никогда не жалуется, - ответила Шерон, - и он работает не хуже остальных. Но когда он был мальчишкой, когда жестокая реальность еще не вторглась в его жизнь и он не воздвигал баррикад, чтобы спрятать за ними свои мечты, он иногда делился ими со мной. Он говорил мне, что мечтает прочесть много книг, выучиться на священника, говорил, что у него будет свой приход и прихожане будут уважать его.
- По-твоему, это были просто мальчишеские мечты? - спросил Алекс. - Ты думаешь, он не смог бы стать священником, если бы имел возможность?
- Не знаю, - сказала Шерон. - Раньше я думала, что он слишком чувствителен и мягкосердечен для того, чтобы суметь повести за собой приход. Но в последнее время я все больше понимаю, что в Йестине есть стержень, и очень крепкий стержень. У него действительно мягкое и доброе сердце, но его дух несгибаем, он совсем не слабый человек, каким считал его Оуэн.
- Да. Когда я вправлял ему руку, он, несмотря на адскую боль, улыбался и терпеливо выслушивал твои причитания, - сказал Алекс. - Мне показалось, что он старался таким образом ободрить тебя, Шерон. Ты несла такую околесицу.
- Правда? Я даже не помню, что я говорила.
- Какие-то телячьи нежности, - сказал Алекс. - Это напомнило мне, как я общался с Верити, когда она была в пеленках. Я, конечно, не понял ни слова, потому что ты говорила на валлийском, но твои интонации были очень красноречивы. - Алекс улыбнулся и погладил ее по щеке. - А вот скажи мне: если я заберу его из шахты и назначу своим секретарем, не вызовет ли это общего недовольства? Я, честное слово, не знаю, чего ожидать от этих людей, Шерон. Они совершенно непредсказуемы.
Даже в темноте он увидел, как расширились ее глаза. Она, приблизив лицо, внимательно посмотрела на Алекса.
- Ты правда хочешь сделать это? - спросила она. - Ох, Александр!
- Это не ответ, - сказал Алекс.
- Да ведь это не важно, что подумают другие, - горячо заговорила Шерон. - Не важно, что подумаю я. Спроси у него, Александр. Пожалуйста, спроси у него! Ох, как я люблю тебя!
Он расплылся в довольной улыбке.
- Правда, Шерон?
Она посмотрела на него долгим взглядом и кивнула.
- И я люблю тебя, - сказал он. - Ты наверняка очень, очень устала.
Она, не отвечая, смотрела на него.
- Нам нужно поспать, - сказал он.
- Да.
- Хотя, - продолжал он с улыбкой, - если мы уж все равно не спим, то почему мы тратим время понапрасну?
- Терпеть не могу тратить время понапрасну, - согласилась Шерон.
- Чем же нам заняться?
- Поцелуй меня, - сказала она. - Может, к концу поцелуя мы сообразим, как нам провести время.
И Алекс внял ее совету.
Никогда прежде он не шутил с женщинами. Во всяком случае, в постели. И он находил, что в этом есть своя прелесть. Они оба словно сошли с ума. И ему, и ей отчаянно хотелось спать.
- Мы сошли с ума, - произнес он, отрываясь от ее губ.
- И что же делают сумасшедшие по ночам, когда им не спится? - со смехом спросила она.
- Сложный вопрос, - сказал Алекс. - Зачем ты спрашиваешь у безумца? Впрочем, я, кажется, знаю ответ. - Он подсунул руку ей под спину и перекатил ее на себя. - Хочешь, покажу?
- Да, хочу, - прошептала она.
Прошло еще полчаса, прежде чем они вновь уснули, найдя наконец ответ на вопрос, чем занимаются безумцы по ночам, - и нормальным людям было чему поучиться у них.
Глава 28
Теперь Ангхарад должна была получать пенсию как вдова шахтера, погибшего в шахте. Это очень кстати, думала она, сидя дома. Ведь теперь у нее только один дом для уборки, да и туда она боится идти. До отца Ллевелина уже, наверное, дошли слухи. Если ему все известно, то он обязательно отчитает ее. А может быть, даже с позором выгонит из церкви.
Впрочем, ей все равно.
Оуэн Перри погиб.
Эмрис Рис вернулся, живой и невредимый.
Но ей все равно. Какое ей дело до него?
Она пришла к Джошуа Барнсу утром в понедельник, в свой обычный час. Он был дома - завод и шахта не работали, потому что все мужчины ушли в Ньюпорт.
И он обо всем знал. Граф Крэйл заходил в дом Хьюэлла Риса, когда там сидел Гиллим Дженкинс. Потом Гиллим вернулся к мистеру Барнсу, и для того все стало ясно как дважды два.
Конечно, он все понял.
В первый момент Ангхарад почувствовала стыд и унижение от того, что с ней, двадцативосьмилетней женщиной, обращаются как с сопливым шалопаем. Даже в детстве отец никогда не клал ее на колено для наказания. А мистер Барнс сделал именно это: он задрал ей юбку и только тонкая сорочка служила защитой.
Но обида и унижение отступили перед жгучей болью, которая помутила ее сознание и заставила ее истерически рыдать. Позже она могла бы побожиться, что он бил ее целых пять минут. А рука у него была тяжелая.
Каким-то образом - наверное, потому, что она не стыдилась содеянного, хотя и знала, что заслуживает еще более страшного наказания за другие, прошлые грехи, - наверное, поэтому, когда Барнс отпустил ее, ей удалось подавить рыдания и, гордо вздернув подбородок, посмотреть ему в глаза.
Это было ошибкой.
Он дал ей пощечину, и еще одну и, уже не в силах остановиться, набросился на нее с кулаками.
- А теперь убирайся отсюда, - сказал он, когда она уже едва держалась на ногах. - Проваливай, пока я не замарал руки твоей кровью. Шлюха!
Ангхарад ушла домой и больше оттуда не выходила.
Шерон написала письмо отцу на следующее же утро после возвращения из Ньюпорта - и после того, как проспала двенадцать часов. Но еще не успели высохнуть чернила на ее письме, как он собственной персоной стоял на пороге дедовского дома. Она бросилась к нему, и он сжал ее в медвежьих объятиях, не обращая внимания на бабушку, которая тоже была на кухне.
Разумеется, потом он, сняв шляпу, поклонился Гвинет, но та удостоила его лишь кивком и тут же ушла к соседке, которая недавно разродилась первенцем.
Шерон с извиняющейся улыбкой посмотрела на отца, обняла его за шею и прижалась щекой к его плечу, а он ободряюще похлопал ее по спине. Ее до сих пор охватывала радость от одной только мысли о том, что у нее теперь есть отец, и хотя бабушка твердо стояла на своем, утверждая, что не может быть прощения его грехам, Шерон чувствовала себя с ним спокойной и защищенной, словно в его силах было снять с ее плеч всю тяжесть, которую обрушила на них жизнь.
- Ты вернулась, и ты в порядке, - сказал он, наконец ослабляя объятия. Он звонко чмокнул ее в губы. -
Крэйл прислал ко мне посыльного с вестью, что ты пропала. Я думал, что сойду с ума, Шерон.
- Мне очень жаль, - сказала Шерон, отстраняясь от него. - Но тебе не надо беспокоиться обо мне. Ты не отвечаешь за меня.
- Шерон. - Он укоризненно покачал головой. - Ты опять выгоняешь меня из своей жизни. И ты думаешь, я соглашусь с этим? Нет, милая, больше мы не попадемся в эту ловушку. Я действительно сходил с ума от беспокойства, потому что я люблю тебя, моя крошка.
Она опять прижалась к его груди, обеими руками ухватившись за лацканы его пальто.
- Я знаю, папа, - сказала она, улыбаясь ему. - Правда, хорошо, что мы с тобой отец и дочь, а не супруги? Мы бы с тобой тогда постоянно препирались.
- Ты не пострадала? - спросил он. - Тебя привел домой Крэйл?
- Я в порядке. Не волнуйся. - Она успокаивающе похлопала ладонью по его груди и пошла ставить чайник. - Снимай пальто и садись. Я хотела поговорить с тобой. Скажи, нельзя ли мне уехать еще до Рождества? Ты мог бы устроить это? Мне надо уехать, и как можно скорее.
Он снял пальто, перекинул его через спинку стула, потом сел и внимательно посмотрел на Шерон.
- Он предложил тебе то же, что я - твоей матери?
Шерон, не отвечая, заварила чай, достала из шкафа чашки.
- Он вообще ничего не предложил, - сказала она наконец. - Ничего. Ты ведь знаешь, я не могу пойти на это. Маме, может быть, нравилось жить так, но я не хочу. - Она вздохнула. - Так ты похлопочешь за меня?
- Я напишу им письмо, - сказал он. - Думаю, они будут рады услышать, что ты горишь желанием работать. Особенно если до конца года жалованье тебе буду платить я. И, пожалуйста, не спорь, Шерон, - строго сказал он, заметив ее протестующий взгляд. - Почему ты всегда перечишь мне? В конце концов, отец я тебе или нет?
- Отец, - согласилась она. - Конечно, отец. Спасибо тебе. А как ты думаешь, они скоро ответят?
- Ну, пока не придет ответ, ты можешь пожить в том доме, в котором жила в детстве, Шерон, - сказал он. - Если хочешь, мы можем отправиться туда прямо сегодня. Собирай вещи и поехали. Поживешь немного в комфорте, а я ежедневно смогу навещать тебя. Нам есть о чем поговорить и что вспомнить.
Шерон задумчиво разливала чай. Это звучало так соблазнительно - перенестись в детство, в безмятежное прошлое, чтобы прямо оттуда шагнуть в будущее. Почему же Александр вчера не предложил ей даже того, что она никогда не приняла бы от него? Они несколько часов шли рука об руку в полном молчании. Потом он взял лошадь, и остаток пути она проехала верхом - вчера она впервые ехала верхом на лошади. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, впрочем, тогда она не испытывала никакой потребности в словах. Иногда слова могут только все испортить. Он привез ее в дедовский дом и оставил в суматохе радостных возгласов и объятий, не сказав ей ни слова, даже не приласкав ее взглядом.
Впрочем, он однажды уже предлагал ей это, и она сказала "нет". Так же как и она, он понимает всю безнадежность их любви. Так же как она, знает, что эта их ночь была ночью прощания. Но почему, почему он не попытался сразиться сэтой безнадежностью? Почему снова не предложил ей то, что уже предлагал? Конечно, она отказалась бы, она подготовила себя к отказу, но он ничего не предложил ей.
Он принял это прощание как должное.
А она не смогла.
Потому что она слабее его.
Да, сейчас она выпьет чаю и начнет собирать вещи. Она уедет прямо сегодня, чтобы не оставалось шанса передумать.
- Так что, Шерон? - спросил отец.
- Дай мне неделю, - ответила она. - Мне нужно еще кое с кем попрощаться здесь, закончить кое-какие дела. Если за эту неделю ты не получишь ответа из школы, тогда приезжай за мной. Я перееду в мамин дом.
Он кивнул, задумчиво помешивая чай в чашке.
- Ты поступаешь правильно, Шерон, - сказал он, - хотя я знаю, как болит у тебя сердце. Ты сильная женщина, Шерон, ты в состоянии сама выбрать себе судьбу. Жизнь, которую он мог бы предложить тебе, не принесла бы тебе счастья. Конечно, у вас с ним могли бы быть дети, и ты, наверное, была бы счастлива с ними, но вместе с тем ты всю жизнь страдала бы оттого, что ты и твои дети отвергнуты церковью и людьми. И потом, он все равно рано или поздно женится и его жена родит ему законного наследника. Я помню, как страдала твоя мать, узнав о рождении Тэсс.
- Да, - сказала Шерон.
- Шерон. - Он отложил ложку и очень серьезно посмотрел ей в лицо. - Прости меня. Когда я встретил Марджед на айстедводе, я уже был женат. Она была прекраснее всех женщин, которых я знал, и я не смог устоять. Я принес страдания ей и своей жене. Да и тебе тоже. Но если быть совершенно откровенным, я не знаю, женился бы я на твоей матери, если бы даже был свободен. Нужно быть очень смелым, даже отчаянным, человеком, чтобы пренебречь условностями, а я никогда не был таким. Но я всегда любил ее. И тебя.
- Да, мораль - непростая штука, - ответила Шерон. - Хотя когда слушаешь проповедь в церкви или читаешь книжку, все кажется таким простым и очевидным. Любовь и нравственность не всегда идут рука об руку, иногда любовь оказывается сильнее. Так не должно быть, но это так. Как я могу осуждать тебя? Я сама люблю Александра. А кроме того, если б ты не полюбил мою мать, мы с тобой сейчас не разговаривали бы, не так ли? - сулыбкой закончила она.
Вскоре он ушел, обняв ее на прощание и еще раз повторив, что она приняла верное решение и что он заедет за ней через неделю.
Нет, он не прав, думала Шерон, сидя у огня и глядя на пляшущие языки пламени. Она вовсе не сильный человек. Будь она сильной, она воспользовалась бы его предложением и уехала бы с ним прямо сегодня. Ведь она хотела этого, поэтому и села писать ему сегодня письмо. Ей нужно уехать, ей нужно освободиться от воспоминаний и от пугающей возможности встретиться с Александром. От боли, которую неизбежно вызовет в ее душе эта встреча.
Но когда отец предложил ей очевидный выход, она не решилась на него, она нашла причину, чтобы остаться еще на неделю.
Абсурд. Ей кажется, что жизнь медленно угасает в ней, хотя она совершенно здорова. Умом она понимает, что боль утихнет, что жизнь возьмет свое, что в двадцать пять лет она еще может надеяться на счастье и успех. Но почему так ноет сердце? Откуда в нем эта тоска? Оно как будто еле-еле бьется в груди.
С тех пор как они сказали друг другу последнее "прости", прошел день, и целая ночь, и половина другого дня. Но она до сих пор не может избавиться от боли - и от воспоминаний о том головокружительном чувстве, поглощавшем ее, когда он любил ее четыре раза кряду в ночь их прощания. Ее груди все еще чувствуют его прикосновения и тоскуют по ним. Она гладит ладонью живот, страстно желая, надеясь, что там зачалась жизнь от него. Она хочет ребенка от него.
Ох, определенно, сегодня она живет и чувствует лишь велением сердца.
Ни слова, ни намека на то, что их прощание вовсе и не было прощанием. Только долгая, тихая дорога - и двое грустных людей, тоскующих по ушедшей ночи, когда они были единым целым, когда они вместе спали и вместе просыпались и, казалось, ничто не могло разлучить их. Но они снова вернулись в реальность, где они - два разных человека, живущих в разных мирах, разделенных бездонной пропастью.
А потом он передал ее в руки бабушки и тихо ускользнул. Исчез.
Какая ужасная вещь - пустота, думала Шерон. Казалось бы, что страшного в ней? Пустота значит "ничто", а человек не может чувствовать "ничто". Но она чувствует ее, тяжелую, всеобъемлющую, теснящую душу и рвущую ее на части, пустоту.
Она чувствует себя опустошенной.
Было много неотложных дел. Нужно было вернуть мужчин на работу и организовать новое собрание в церкви. Нужно было позаботиться, чтобы тело Оуэна Перри привезли в Кембран. И еще нужно было поговорить с Йестином Джонсом.
Юноша стоял перед ним в кабинете и смело смотрел ему в глаза. Он с радостью согласился на предложение Алекса и сказал, что приложит все силы, чтобы оправдать его доверие, хотя у него и нет опыта такой работы. Он сразу же оговорился, что вывихнутая правая рука не помешает ему немедленно приступить к работе - ведь он левша.
Если юноша выкажет старание, прилежание и способности Алекс почти не сомневался в этом, - то следующей осенью он направит его учиться в университет или в какой-нибудь из колледжей, где готовят протестантских священников. Отец Ллевелин подскажет подходящее учебное заведение.
Было также множество других, менее приятных дел, но Алекс с радостью взялся за них, зная, что только так, в работе, он сможет не думать о Шерон. Хорошо, если бы он смог продолжать в том же духе все два месяца. Через два месяца она уедет в Кармартэншир. Так будет лучше - отпустить ее без лишних объяснений. Было бы нечестно вновь предлагать ей то, на что она может согласиться только в мгновение слабости и что сделает ее несчастной на всю жизнь. Разве может она быть счастлива любовью от случая к случаю? Да и сам он - разве она нужна ему только как игрушка для любовных утех?