Глаза Парнушина блеснули, и он с готовностью метнулся к стойке. Трактирщик уставил на поэта вопрошающий и слегка недоуменный взгляд – дескать, как может граф и великий поэт Балиор якшаться с таким никчемным болтуном.
Получив от Тихона жест подтверждения, он наполнил посуду потребными напитками.
– Что ж, я готов сейчас же взять вас в прибыльное дело, ваше сиятельство, – заговорил вполголоса, но горячо Парнушин, когда уселся на место. – На днях я собираюсь выписать из Москвы наисовременнейшую прядильную машину, на ней один человек может управляться со ста веретенами. Входите в долю, и прибыль сообразно поделим. Десяти рублей только и не хватает. Обещаю, что никому и под пыткою не скажу, что вы купеческим ремеслом занялись, так что репутация ваша не пострадает.
– Не собираюсь я ничем таким заниматься, – возмутился Тихон. – Что за нелепица, сударь!
– Простите дурака, ваше сиятельство, – дурашливо съежился Парнушин. – Благодарствуйте за мирволение. Что ж, коли не деньги, так что вас волнует? Я же не идиот, да и без глазных стекол видать, что гнетет вас незримая заноза.
– Марсианцы, – кивнул Тихон. – Что слыхать, куда ветер дознания дует?
– Улетели, как не было. Нет нынче никого, кто бы о них не толковал, тут вы далеко не первый плевы собираете. А сказать-то и нечего, как ни прискорбно – всяк уже в городе божится, что огни воздухолетные видал и чудом пленения избегнул, вот до меня только пришлецам дела не было. А я и не в обиде.
Парнушин сардонически хохотнул и жадными глотками выдул половину кружки, однако без явного удовольствия – ему бы браги попроще, а тут токайским потчуют… Но критиковать вино бывший купец и не подумал, удовольствовался чем перепало.
– Значит, сугубо пришлецами народ озабочен, башкир и прочих кошевников не подозревает, – проговорил граф Балиор с удовлетворением.
– А что, башкиры летать выучились? – остро глянул на него Парнушин.
– Комендант ничего иного не сказывал?
– Буженинов-то? Молчит аки рыба, да только не все с умыканием чисто… – Ярыга огляделся, будто заговорщик – видать, проверенные сведения показались честному пьянице недостаточным товаром за коновку дорогого вина, вот и решил восполнить пробел откровенными плевами. – Слыхали от жандарма, что дознание с ним проводил, будто бы той ночью в Собрание еще какие-то злоумышленники пробрались. Или только хотели, а их спугнул кто-то.
– Кто такие?
– Бабушка надвое сказала, ваше сиятельство… Всяк знает, что Манефу Дидимову марсианцы похитили, и говорить более нечего. Даже комендант в том нимало не сомневается! Свидетелей сыскалось не один десяток, кто воздухолет лично в небе наблюдал, и девицу в нем. И вы, сударь, не сомневайтесь. А кто там и за какой надобностью в Собрание пробирался, дела не меняет… Может, то еще с предыдущей ночи следы их остались, кому придет в голову в день машкерада туда пробираться? Мало лихоимцев ли на улицах?
– Следы, говоришь? И где их видали?
– Чего не знаю, того врать не буду, – с сожалением проговорил Парнушин и понюхал пустую кружку.
– Манефа Дидимова, значит, пока не найдена, – подытожил Тихон со смешанным чувством.
Как влюбленному в девицу, ему страстно желалось, чтобы она как можно быстрее воротилась в отчий дом и была тем самым избавлена от общества злобных татей. С другой же стороны, ее появление грозило разоблачением Акинфию и безнадежной утратою ста пятидесяти или более золотых рублей. Отдавать их в лапы злодеев, жестоко ранивших механика, было досадно.
Вся мешанина противоречивых эмоций отразилась на простодушном лице поэта, что вызвало нездоровый интерес бывшего купца:
– О том заведомо нельзя утверждать. Может, она тайно в отчий дом переправлена? Девица все-таки знатная, пересуды о таком приключении ей не к лицу… Да никак вы, сударь, подобно всем прочим юношам по барышне Дидимовой сохнете?
– То не твое дело, – отрезал Тихон.
– Оно конечно… Утешайтесь, однако, что вами последним ее прелестный лик был наблюдаем, – хмыкнул Парнушин.
– Все-то вы знаете, проныры, – в досаде заметил граф Балиор и отвернулся в сторону окну.
В этот день оно было довольно чисто – видать, супруга трактирщика вытерла копоть тряпкою, что случалось не так уж часто. Тихон в задумчивости отхлебнул чаю и стал было планировать дальнейшие поступки, отрешившись от сопения бывшего купца, скрипа колес, криков извозчиков и прочих шумов. Однако толком покумекать не вышло – глаз самым краешком уловил что-то необыкновенно знакомое.
Из парикмахерской француза Пьера, что находилась в десяти саженях, наискосок на другой стороне улицы, помахивая тростью вышел молодой франт в плаще самого модного в Париже цвета caca-dauphine. На свой скромный короткий парик он нахлобучил шляпу à la quaker. Подняв недовольную физиономию к низким серым небесам, он вытянул ладонь, будто опасаясь моментального ливня, а затем поправил и без того идеальные белые локоны.
Тут-то в сознании Тихона и прозвучал неслышимый щелчок. Если до этого он рассеянно оглядывал всю улицу, почти не видя ни людей, ни экипажи, то в малую секунду образ молодого хлыща совместился в его голове с одним из ночных татей. Тонкие усики и острый, будто целиком костистый нос!
Одним глотком осушив коновку с холодным чаем, поэт с треском вскочил со стула и кинулся к выходу из трактира.
– Деньги! – вскричал ему вслед кравчий.
– Запиши на мой счет!
Ему не впервой было покидать заведение так поспешно, разве что раньше он почти всегда был сильно пьян и просто опасался за сохранность меблировки и здоровья надоедливых посетителей.
Выскочив наружу, Тихон успел заметить, как хлыщ, небрежно постукивая тростью по сосновым доскам, удаляется в противоположную от Главного проспекта сторону. Увильнув от кареты, поэт перебежал улицу и быстрым шагом стал настигать татя. Отчего-то ему казалось, что другой такой мерзкой физиономии в целой губернии не сыскать, а потому и сомнений в опознании быть не может.
Он собирался неслышно настичь врага и огорошить того рывком за плечо, чтобы увидеть, как на роже кошевника расползается страх и отчаяние, но тот словно почуял звериным нюхом близкую опасность и обернулся. А может, расслышал звонкие причитания извозчика, что едва не переехал графа Балиора, и решил поглядеть, что за его спиной происходит.
Действия татя были мгновенными: нимало не промедлив, он помчался прочь от Тихона, позабыв обо всякой щеголеватости.
– Стой, мерзавец! – вырвалось у поэта.
Упустить негодяя было никак невозможно, и Тихону пришлось помчаться за ним что было сил. Уже через полминуты он покрылся обильным потом и почуял предательскую слабость в ногах, но ходу не сбавил, потому как врагу не удавалось от него оторваться – и надежда настичь татя подогревала азарт преследования наподобие ловитвы. Да и досадно было бы признаться в собственной слабости.
Тяжелые часы больно били поэта в пах, и пришлось зажать их в ладони. Этой же рукою он придавил к бедру шпагу – сдергивать ее с пояса было рискованно, еще прикончишь в горячке мерзкого усача.
Прохожие шарахались в стороны, а дети с гувернантками так и кричали, показывая ручонками на бегущих по улице безумцев и призывая на помощь жандарма.
– Держи вора! – завопил Тихон. Он уже задыхался от гонки и понял, что пора призвать на помощь посторонних. – Он украл у меня золотой червонец! Половину в награду, кто его завалит!
– Это убийца! – услыхал он в ответ от врага. – Спасите, он хочет заколоть меня! Он всех прирежет, берегитесь!
– Проклятый ворюга!
– Остановите убийцу!
Мимо промелькнула богадельня с десятком испуганных стариков на скамьях подле ее входа, потом каланча, лавка пимоката, а сразу вслед за нею кошевник снова обернулся и оценил подвижность Тихона. Прохожих почти не было, да и те жались по стенам и не собирались вмешиваться в погоню. Это вынудило усатого резко сменить тактику. Он вдруг свернул в проулок между домами и пропал из виду, но Тихон не замедлил бега, хотя пот уже застил ему глаза, а легкие шумели как мехи – нет, он живо представлял муки Манефы и страдания раненого друга, что вливало в него добавочные силы. Злодей должен быть пойман!
Придержав свободной от часов и шпаги рукой спадающий на ходу парик, Тихон свернул в тот же вонючий закуток и был встречен мощным ударом трости в лоб. По счастью, руку он опустить не успел, да и съехавшая на лоб шляпа смягчила удар. Поэт исхитрился вцепиться в трость и дернул ее на себя, отчего тать потерял равновесие и поскользнулся на отбросах.
– Попался, изверг! – свирепо взвыл поэт и занес трофейную трость, вознамерившись припечатать врага по макушке и разом обездвижить его.
Но не тут-то было. Хоть и поскользнувшись, тать не утратил звериной гибкости, только аглицкую шляпу потерял – головной убор после замысловатого движения отлетел в сторону и покатился по грязи. Сам же злодей изловчился и ударил Тихона ногою в колено, отпрыгнул прочь и вновь припустил по узкому проулку. Парик у него при этом едва не слетел, но он прижал его пятерней.
Трость же вхолостую врезалась в дровяную стену и вышибла из нее мелкую щепу, и только. Тихон было дернулся вслед врагу, уже предвкушая жестокую расправу, потому как тот явно спотыкался. Видно, собственный удар повредил кошевнику ступню. Увы, Тихон пострадал больше! Едва лишь сделав попытку побежать, он вскрикнул от боли и тотчас оперся о трость – проклятый тать так сильно ушиб ему колено, что сделать хоть шаг было мучительно больно.
– Мерзавец, – прошипел граф Балиор и с горечью проследил, как усатый в последний раз обернулся и пропал за поворотом, на соседней улице, едва при этом не снеся очутившуюся на его пути пригожую вогулянку.
Морщась, Тихон потер колено обеими руками, утихомиривая резкую боль, и скоро добился того, что мог передвигаться. Продолжать погоню, очевидно, было бессмысленно. К тому же поэт внезапно понял, что еще немного – и он попросту свалится от усталости, так она решительно подступила. И ведь во время схватки совсем не ощущалась…
В досаде хотелось сломать трость пополам! Но Тихон сдержался и, более того, подобрал шляпу à la quaker. У него такой пока не было, и поэт усомнился, что захочет теперь иметь такую же после того, как увидал ее на мерзком кошевнике. А собирался купить, чтобы не отстать от моды!
Зажав подмышкой и трость, и шляпу, Тихон повернул обратно и выбрался из вонючего проулка, а затем зашагал в сторону парикмахерской Пьера.
Старики подле богадельни, перешептываясь, встретили его подозрительными взорами. А тут и жандарм объявился.
– Вот он, он за хорошим человеком гнался! – заявила какая-то смелая старушка в желтом капоре calaiche и перекрестилась. – И шляпа у него чужая, гляньте, да и трость! А сам "вор" кричал! Вон какой кинжал, наверняка зарезать хотел, или шпагой заколоть, может и погубил уже бедного юношу. Его надобно арестовать!
– Господин Балиор? – изумился страж порядка. – Так это про вас все прохожие дамы и господа толкуют, дескать, бежит дебелый барин за щуплым и рукою с ножом размахивает? Всюду-то вы успеваете. Вон и трофеев раздобыли! – Он принял официальный вид и представился: – Капрал Тотт, ожидаю от вас отчета в поступках, сеющих смуту, в противном же случае пройдемте в Управу.
– Удалимся с глаз этой почтенной публики, и я вам все объясню.
На его счастье, жандарм оказался одним из двоих, что участвовали в разбирательстве Манефиного умыкания. Тихон и надеяться не мог на такую удачу – не иначе Господь решил вознаградить его за провал погони.
– В трактир не желаете заглянуть?
– Я при исполнении, – сурово осадил Тотт. – Что ж, нас уже не слышат пожилые мещане, извольте же поведать коротко, что у вас за ссора произошла и с кем, а также почему вы отняли у этого человека его вещи. Да и жив ли он? – Капрал глянул на оружие поэта, пристегнутое тому к поясу, и с облегчением убедился, что следов крови на нем нет. – Это ведь его шляпа и трость, верно старухи говорят?
– У меня есть подозрение, что этот типчик промышляет разбоем.
– И в ответ вы решили самолично наказать его отъемом неправедно добытых вещей?
– Он их обронил, когда убегал, да еще чуть палкой своею мне лоб на расшиб. И по колену ударил, так что я хожу-то с трудом. Скрылся он, паразит!
– Эвон как! Все это серьезные обвинения, – помрачнел страж порядка. – Однако ведь вы сами его настигли, господин Балиор, вынудив защищаться… А не ошибаетесь? И с чего бы вам было лично преследовать мещанина, вместо того чтобы призвать тех, кому сие по должности дозволяется? Придти в Управу, изложить в письменной форме свои претензии и подозрения… Суда ведь над этим человеком не было, а самосуда вам права не дадено чинить! При каких обстоятельствах вы с ним повстречались?
– Заметил из окна трактира.
– Я говорю о разбое. Он подстерег вас на дороге со своей ватагою?
Тихон помрачнел – рассказывать о столкновении с кошевниками в недрах "золотой" горы не входило в его планы.
– Я проезжал на охоту мимо угодий князя Струйского, направляясь в государев лес, – сообщил он. – И заметил промеж деревьев этого человека. Как мне показалось, он волок за ногу подстреленную им лань. Вел он себя зело подозрительно – поминутно озирался по сторонам и словно боялся попасться. Когда я окликнул его, этот усатый тать наставил на меня пистоль и прицелился, я же поспешил схорониться с лошадью и псом за кустами, дабы не схлопотать пулю. А когда осмелел и выглянул сквозь ветви, никого уж не было.
– И вы так уверены, что сей подданный Ее Величества не имел личного позволения князя на охоту в своих угодьях?
Поэт пожал плечами и всем видом постарался дать понять капралу Тотту, что раскаялся в публичном преследовании мещанина, возможно и невиновного. Шляпу и трость тем не менее он пока держал крепко, надеясь, что бравый служака забудет о них и отправится своею дорогой.
Улица между тем успела принять прежний мирный вид – двое-трое зевак, если и мечтали поглядеть на пленение графа Балиора, разочаровались мирным поведением капрала и разбрелись.
– Похвальное рвение, сударь, – покачал головой Тотт, – но прежде вам стоило известить о посягательстве самого князя Струйского. Теперь-то какие у нас доказательства вины вашего усатого "друга"? Лань-то давно съедена, а кости лежат в сырой земле!
– Простите, погорячился.
– И что с трофеями делать намерены?
– Вручу парикмахеру Пьеру с просьбой передать этому невинному человеку.
– Вы уж отдайте…
Капрал хмыкнул и прищелкнул каблуками, явно готовый двигаться дальше – развлекшая его беседа с графом и без того затянулась, а служба требовала обхода вверенной территории.
– А как со вчерашним обследованием Дворянского Собрания? – поспешил спросить его Тихон. – Есть ли какие новые улики по делу марсианцев? А то, может, и Манефа уже объявилась и чаи распивает со счастливым отцом?
– Никаких вестей о Манефе утром не имелось, а как сейчас, не знаю, – сухо сообщил капрал. По всему видно было, что ответил он с крайней неохотою, и лишь близость поэта к расследованию в качестве свидетеля заставила его проявить любезность. Лицо у Тихона, кажется, явило столь живое участие и даже тревогу, что страж порядка смягчился и добавил: – А вчерашнее изучение места преступления дало весьма странные результаты… – Он понизил голос, будто кто-то мог из ближнего окна, навострив ухо, подслушать то, чего не следовало. – Очень возможно, что Собрание готовились ограбить башкиры или другие тати, однако переполох спугнул злодеев.
– Да неужто?
– Точно говорю. Дуб вековой помните, что подле здания растет? Так вот, ветви его так толсты и удобны для засады, что с них можно перескочить без труда на балкон. Мы нашли под этим деревом рассыпанный табак и медную пуговку. Судя по свежему духу и сухости, табак просыпался совсем недавно.
– А ежели просто под дубом кто-то стоял и нюхал табак, да и обронил зелье?
– Мне пришлось туда залезть, – с недовольством поделился Тотт, – господин комендант Буженинов сперва не хотел признавать улики, а потом распорядился. Там было все измазано грязью и пылью дорожной, и табак опять же нашелся между чешуйками коры. По дереву в тот вечер, когда в Собрании была карусель, лазило два или три человека, судя по количеству отметин и обломанных сучков. Господин полковник полагает, что это мужицкие дети шалили, но я так не думаю.
– Марсианцы! – ахнул поэт.
Это весьма забавное и нелепое предположение сдуло с лица доблестного капрала озабоченность. Он раскатисто хохотнул, звякнул саблей и отправился-таки в обход, попрощавшись с графом. Тот же, обогащенный свежими сведениями, двинулся в противоположную сторону.
Знания, впрочем, представлялись ему никчемными. Мало ли какие недоумки вскарабкались на дуб, чтобы заглянуть в окна благородного Собрания или даже забраться в него после машкерада? Какой-нибудь оголодавший мещанин позарился на остатки с дворянского стола, чтобы накормить плачущих от голода детей и самому допить винцо из бокалов… Не тем комендант занимается, ох, не тем! По окрестностям Епанчина рыскать надобно, поселян да свидетелей из мещан расспрашивать – уж кто-то да подскажет, в какую сторону воздухолет направился.
Тихон толкнул дверь парикмахерской и услыхал мелодичный перезвон колокольчика. В ноздри ему ударил приторный дух французского парфюма и мыльной воды, а в глазах зарябило от венецианских зеркал, из-за которых непонятно было, где продолжается комната, а где начинается стена. У входа над горящей фаянсовой лампой красовался диплом парижской парикмахерской школы, весьма похожий на подлинник. Цены Пьер ломил забористые, но при этом и стриг прилично, и парики ловко завивал, а уж пудрил как Бог, вот к нему и хаживали не самые бедные модники.
На звонок из-за шторы возник сам парикмахер.
– Мсье Балиор! – обрадовался он. – Это так приятно, что вы почтили меня визитом. Подровнять вам, как обычно? Быстро же у вас волосы растут! Voulez retirer la perruque et s'asseoir ici.
– Нет, мсье, по другому я делу, весьма печальному, – молвил поэт и уселся в кресло для ожидающих очереди господ. Ноги гудели после многотрудной погони и битвы с татем.
– Que, que avec vous arriva? Est-ce que les cheveux tombent?
Шляпу и трость противника Тихон сложил на коленях, постаравшись не проявить брезгливости, и указал на них пальцем:
– Прискорбное событие случилось не со мною, а с хозяином этих вещей, Пьер.
Неприкрытая грусть озарила лицо парикмахера, и он уселся напротив гостя со сложенными на груди руками, готовый к самому худшему.
– Проклятый извозчик – наверняка ведь пьян был, скотина! – сшиб вашего клиента кобылою, да так, что тот потерял сознание и кое-какие пожитки. Я их подобрал, вещи то бишь. Они закатились под колеса и валялись там, пока пострадавшего перекладывали на те же дрожки, чтобы препроводить к врачу. А поелику никто не догадался спросить у несчастного имя и адрес, когда он очнулся, так сии предметы и очутились без хозяина. Один пожилой зевака сказал мне, что видел этого усатого господина выходящим из вашей парикмахерской, вот я и устремился сюда, дабы оставить их под присмотром.