"Я выгляжу сумасшедшей", – подумала она, когда почти бежала домой, избегая трещин на тротуаре и стараясь избегать зоны досягаемости ветвей, шлангов и фонарных столбов. Виски болели, все ощущения вызывали беспокойство, словно это было не из-за постоянных размышлений, а из-за Дома, который на расстоянии давил на ее сознание. Она перепрыгнула верхние ступеньки и, тяжело дыша, открыла входную дверь. Ее дом ощущался таким же пустым и безжизненным, как и всегда.
– Мама? – позвала она.
– Я на кухне!
Дэлайла бросила сумку у лестницы и пошла в дальнюю часть дома, присматриваясь к окружающим предметам пристальней обычного. Все казалось правильным. Полки были уставлены сотнями крошечных фарфоровых статуэток, там же был и фавн.
Она закрыла глаза, понимая теперь, что все это было у нее в голове. Ей никогда не хотелось туда возвращаться. Она будет держалась от Дома подальше, и Дом останется в стороне, пока она не закончит школу и не покинет Мортон.
И заберет Гэвина с собой.
Она отодвинула стул от кухонного стола и села.
– Длинный день? – спросила ее мама, не отводя взгляда от раковины.
– Да.
– Руку не намочила?
Не "Как твоя рука?" или "Болит?", а "Руку не намочила?". Дэлайла замерла и посмотрела на бинты.
– Нет.
– Хорошо, – повернувшись, мама положила пригоршню помытого шпината на доску на кухонном островке. Потом выдвинула ящик и вытащила нож.
Дэлайла уже видела его, но он казался здесь лишним. Рукоятка была из слоновой кости, лезвие длинной и такое чистое, что сверкало, словно зеркало. Ее руки охватил холод и по телу пополз к горлу.
Этот нож из Сарая.
– Мам, это твой нож?
– Наверное, – ответила Белинда, поднимая его и повертела, чтобы бегло рассмотреть, после чего она принялась нарезать шпинат, обхватив листья рукой.
Не долго думая, Дэлайла потянулась к ножу и выхватила его из руки матери. Он оказался горячим, жемчужного цвета рукоять ожила, на ощупь став омерзительным слизнем. С криком Дэлайла бросила его в стену, в которую он вонзился с ужасающим хлюпаньем. По звуку это был не нож, вошедший в картину, пластик или дерево. Это был нож, попавший в грудь, пронзивший меж костей что-то влажное и живое. С колотящимся сердцем она смотрела на стену, ожидая увидеть кровь или выползающих тараканов.
Но вместо этого нож какое-то время дрожал от силы столкновения, а потом замер.
В комнате царило потрясенное молчание.
– Дэлайла Блу, – дрожащим голосом прошептала ее мама. – Что, ради всего святого, с тобой?
– Это не твой нож, мам. Не твой. Это… – с тихим вскриком ее голос оборвался. Нож зловеще подвинулся, тусклый свет на кухне отбросил тень на синий рисунок. Но вместо сверкающей слоновой кости теперь было лишь дерево – деревянная ручка обычного поварского ножа.
Белинда всплеснула руками с истерикой в голосе.
– Да какая разница, чей нож? Он не хуже остальных! Нельзя бросаться им в чер… Хм, в стену!
– Но как?.. – произнесла Дэлайла, отступая назад, не в силах отвести взгляд от ножа. – Не знаю, что происходит, но… не трогай его, – она все же посмотрела в лицо матери, и ее голос стал ровным и пустым: – Не смотри на него.
Дэлайла поднялась наверх и, пока искала телефон, услышала истерический голос матери, говорившей по домашнему телефону с отцом. Голос скользил из кухни по перилам, проскальзывал за закрытую дверь Дэлайлы.
– Верно! Она его бросила! В стену! Фрэнки, не уверена, что ей подходит это место. И не уверена, что мы это перенесем… нет. Сначала рана, а теперь метание ножей? – молчание. – Знаю, – еще пауза. – Да, я в порядке, – молчание было долгое и тяжелое, после чего ее мама шумно и с облегчением выдохнула. – Да, это хорошо, дорогой.
Дэлайла закрыла глаза и прижала пальцы к вискам, даже не чувствуя любопытства узнать, на что согласилась ее мама. Голова снова болела, словно что-то пыталось проникнуть внутрь.
"Хватит, хватит, хватит", – думала она, стараясь оттолкнуть это – чем бы оно ни было. Она слезла с кровати и, сняв всю одежду, бросила ее в корзину для стирки, даже не потрудившись рассортировать или понять, что она надевала к Гэвину. Она открыла окно и выбросила все на лужайку заднего двора, после чего захлопнула окно.
Ее мама еще говорила. Голос разносился вверх по ступенькам и по коридору.
– Отошлите меня, – шептала Дэлайла. – Отошлите меня куда-нибудь.
На миг ей понравилась эта мысль.
Пока она не вспомнила о Гэвине. Ее день рождения стремительно приближался, и хотя это означало, что скоро она сможет законно делать все, что угодно, она не была уверена, что он последует за ней.
***
Дэлайла чувствовала, как в уголках ее сознания маячило безумие. В голове возникло странное воспоминание, когда она маленькой присутствовала на вечеринке по работе ее отца, проходившей в городском клубе в семи милях от города. Дэлайла подцепила пальцем странную скатерть на столе и медленно приподняла ее, охваченная невероятным любопытством, что под столом. Белая пластмассовая поверхность была покрыта уродливой паутиной царапин и пятен.
Она закрыла глаза, представляя, как скатерть накрывает на ее мысли, чтобы спрятать истерику.
"Если я буду делать по одному делу за раз, – подумала она, – все получится.
Я напишу ему смс.
Сделаю домашнее задание.
Потом посплю, пойду в школу и забуду, что тот дом вообще существовал. Я не сумасшедшая.
Я буду говорить с Гэвином только о хорошем и приятном, и этого хватит, пока мы не поймем, как вырваться из этого.
А Дом обо мне забудет".
Дрожащими пальцами она отправила Гэвину сообщение:
"Мне не хватало тебя в школе сегодня. Надеюсь, все хорошо. Мне кажется, что я теряю рассудок".
Двадцать минут она делала домашнее задание, и когда уже почти все было закончено, Дэлайла подпрыгнула от зажужжавшего на столе телефона.
"Ты потеряешь не только рассудок, девочка".
Глава 24
Он
Гэвин не пропустил ни единого дня в школе. Бывало, конечно, что он болел – обычной простудой или несварением, а когда подхватывал грипп, то мог думать только о маме – чьей угодно – кто убирала бы волосы с его горячего лба или просто обнимала его.
Он открывал глаза и находил на Столе лекарство, безымянную бутылочку с этикеткой с подробно прописанной инструкцией. Сок и миска горячего куриного супа появлялись через миг и исчезали, как только становились пустыми или остывали. Пианино играло тихие и успокаивающие колыбельные, и он проваливался в сон, не приносящий отдыха, а лишь заставляющий пропотеть.
Он пропускал день-два, но всегда возвращался, как только простуда отступала или он чувствовал себя получше.
Но сейчас Гэвин не был болен.
Этим утром в голове зудела необходимость встать, проникала в его тяжелые сонные конечности. Он ворочался под одеялом, чувствуя неудобство. Не открывая глаз, он понимал, что в комнате еще темно, и перевернулся на другой бок, игнорируя позывы мочевого пузыря и спутанные мысли, собираясь спать и дальше.
Его внимание привлекли звучащие вдали голоса – знакомые голоса, смех и крики детей, бегущих, как он знал, по улице от конца квартала к школе. Но было еще рано – ему и на часы не нужно было смотреть, чтобы понять, что у него есть еще как минимум час.
Больше криков, за ними последовал звук мусоровоза, что проезжал каждую неделю, когда он выходил.
Гэвин сел, и одеяло сползло на пояс. Озадаченно нахмурившись, он посмотрел на тяжелые синие шторы напротив него, в щель между которыми проскальзывали лучи желтого солнца и падали на ковер. В это время года огромное дерево по другую сторону забора за его окном было голым – лишь изогнутые ветки, образующие арки. И потому свет медленно озаряющегося неба каждое утро заполнял его комнату, постепенно сменяя один пастельный оттенок на другой. Потому он никогда не задвигал шторы, как и не закрыл ими окно вчерашним вечером.
Убрав волосы со лба, он протянул руку к телефону, но отдернул ее, увидев, что на Столе лежит только шнур от зарядки. Он замер и, вспомнив свои вчерашние действия, отметил, что перед сном подключил телефон заряжаться.
Гэвин свесил ноги с кровати и подошел к окну. Пол был холодным под ногами, воздух покалывал по обнаженной коже. С каждым шагом занавески выглядели все ярче, и свет на другой стороне подтвердил его подозрения: где-то посреди ночи Дом закрыл занавески и забрал его телефон.
Он отодвинул занавески и выглянул на морозную улицу. В доме он был достаточно высоко, чтобы видеть пространство за оплетенным виноградной лозой забором, достаточно высоко, чтобы отметить, что дороги были пустыми, почти все его соседи давно ушли на работу, несколько отставших еще плелись вдали по тротуарам в школу.
Было почти восемь утра. Гэвин опоздал. А он никогда не опаздывал.
– Почему меня никто не разбудил? – воскликнул он.
Он оттолкнулся от стены и подошел к большому шкафу, ругаясь в темноте, когда свет не зажегся.
– Свет! – крикнул он. Лампа над головой ожила, и он начал копаться среди одежды, вытащив из одного ящика джинсы, а из другого толстовку с капюшоном. Взяв футболку и боксеры, пошел в ванную.
Душ не включился. Гэвин поворачивал вентили один за другим, бросил вещи на пол и попробовал снова.
– Что за… – начал он, отступив на шаг, после чего снова попробовав повернуть вентили, глядя, как они легко вращаются, но кран по-прежнему остался сухим. Он не помнил случая, чтобы душ в Доме не работал. Могла расшататься ножка стола, скрипеть оконная рама, но на следующий день все было уже исправлено, и Гэвин никогда об этом не задумывался.
Он проверил Раковину и растерялся, когда из крана потекла вода, чистая и холодная. Унитаз тоже отлично работал.
Что за чертовщина? Он был слишком уставшим, когда вчера добрался домой. После того, что сделал с Дэлайлой – наконец коснулся ее – он хотел как-нибудь спросить Дом, что случилось с Дэлайлой в ванной на самом деле. Но Дом был странным в тот миг, когда он вошел в дверь. Камин ожил, жарко пылая. Несколько раз включился и выключился Телевизор, а канделябр на Столе в Столовой бешено крутился, молча требуя признаться, где был Гэвин.
Значит, Дэлайла все-таки была права: Дом пробирался за ним невидимым, проникая в его вещи.
– Я лишь убедился, что с ней все в порядке, – сказал громко он. – Ты ранил ее. Ты сам-то это понимаешь?
Тишина.
Огонь потускнел, канделябр замер.
– Иногда мне хочется побыть с ней наедине, – тихо продолжил он. – Не чтобы предать тебя, а просто чтобы побыть с ней.
Вчера он медленно поднялся по ступенькам, чувствуя, как стены коридора склонились внутрь, безмолвно прося извинить. Над головой вспыхнул свет, угадывая его путь по коридору в спальню, обратно в коридор и в ванную. Вечером даже пианино играло, пока он засыпал, и он не мог вспомнить, когда такое было в последний раз.
В конце концов, он так устал, что в тот момент не обратил внимания на предательское чувство, когда Одеяло нежно обхватило его, а Спальня, казалось, принялась искать подходящую температуру, что помогла бы ему успокоиться.
Дом пытался искупить вину, но, как бы трудно ни было это признавать, Гэвин знал: это невозможно. После случившегося с Дэлайлой он не был уверен, что останется тут надолго. Он уснул с комом страха в животе, и в каждом ударе сердца отдавалась мысль: "Как только окончу школу, нужно будет уехать".
Наконец переодевшись, но не помывшись из-за Дома, он вышел в коридор и спустился по лестнице, ненадолго остановившись в фойе. Гэвин знал – знал – что снимал обувь, когда пришел вчера домой. Он всегда так делал. Обычно там стояли три пары: на каждый день, для спортзала и темные для работы. Теперь там не было ни одной.
Это не могло быть очередным совпадением, и раздражение начало уверенно взбираться по его спине и гудеть в венах. Он прогнал его, напоминая себе, что нужно держать себя в руках, дышать… Он не мог утверждать, что обувь именно пропала. Может, она стояла на крыльце, подумалось ему. Порой он просыпался и видел, как ботинки сияют в свете утреннего солнца, начищенные с прошлого вечера. И в такие дни его обувь или рюкзак, или что-то еще, что он оставил лежать неподалеку, оказывалось снаружи и ждало его.
Гэвин не знал точно, почему задерживает дыхание, когда пересекает короткое расстояние до двери, но так было. Носки скользили по полированному деревянному полу.
Ручки не было.
Не было даже места, где она когда-то была прикручена – только гладкое полированное дерево. Он отступил на шаг, словно обжегся, закрыл глаза и сосчитал до десяти, после чего открыл их снова. Это не было случайностью. Дом извинялся прошлым вечером. Сегодня же он наказывал.
С кухни повеяло запахом завтрака. Желудок заурчал. Как он может есть? Дом ожидал, что он будет послушным мальчиком сидеть и набивать рот? Не замечать, что он заперт? И что его наказывают без причины?
Гэвин взял себя в руки, расправил плечи и, развернувшись, направился на кухне. Он не обратил внимания на подносы с беконом и блинчиками – еды хватило бы на целую семью – и с колотящимся сердцем остановился у задней двери. Пальцы коснулись гладкого дерева – никаких следов от дыр или тени, где была ручка. Дальше он попробовал окно – не было засова. Одно за другим, пока он не принялся бегать из одной комнаты в другую. Он подумывал было разбить стекло, но инстинкт ему не позволял. Тот же инстинкт, что мешал ему громко бегать по ступенькам или хулиганить внутри.
Ведь так он мог причинить вред Дому.
Гэвин прижался к стене и сполз на пол.
Остаток дня он провел в своей комнате, а затем и весь следующий. Это, наверное, повеселило Дом, все еще излишне опекающего его, но он не разговаривающего с ними и никак не взаимодействующего с ним без особой необходимости. Гэвин не спустился на ужин, доев вместо этого пакетик чипсов, найденный в кармане одной куртки, а потом рисовал, пока не уснул, растянувшись на Кровати ногами к изголовью.
На следующее утро все было по-прежнему: все еще не было выхода наружу, телефона или обуви, но он проголодался. Всю дорогу на кухню он проклинал собственный желудок, радуясь сильнее, чем хотел бы признавать, увидев любимый завтрак, ожидавший его на столе. Он поел в тишине, не поддаваясь на попытки Дома разговорить его или развеселить. Но к концу дня Гэвин настолько устал сидеть взаперти и настолько хотел увидеть Дэлайлу, что сказал только одну вещь, которую, как он знал, хотел услышать Дом:
– Я не пойду разговаривать с Давалом. И не буду спрашивать о маме.
С улицы раздался громкий металлический хлопок. Гэвин сорвался с места, пробежал по кухне в коридор, проехавшись на носках и замерев от увиденного. Дверная ручка вернулась.
Он шагнул вперед. Оглянувшись, сделал еще шаг. Закрыв глаза, он вытянул руку, кончиками пальцев погладил гладкий металл. Он не чувствовал разницы, ручка была холодной под его кожей, даже гладкой. Схватился за ручку и повернул ее… Дверь открылась.
***
– Не хочу, чтобы ты вообще туда возвращался, – сказала на следующий день Дэлайла, стоя перед своим шкафчиком. Это, кстати, было единственное, что она ему сказала тем утром, после того как почти прыгнула в его руки, толкнув его к стене со всей силой своего маленького тела. Он оставил руки на ее бедрах дольше, чем стоило бы в многолюдном коридоре, пальцами дразняще поглаживая гладкую кожу в местечке, где ее юбка соприкасалась с рубашкой. Она выпрямилась, отступила на шаг и пригладила одежду и волосы, после чего развернулась и набрала нужную комбинацию цифр на шкафчике.
Но от Гэвина не укрылся остававшийся на ее щеках румянец, когда она сунула в его руки охапку чистой одежды, и как прикусила губу, когда отвернулась и пошла прочь. Ему нравилось, что он мог так на нее влиять. Кто-то другой мог подумать, что Дэлайла смущалась их публичной демонстрации чувств, но Гэвин знал ее лучше. У Дэлайлы не было и капли смущения.
– Это из-за того, что меня не было в школе? – спросил он, идя за ней.
– Поговорим об этом потом, – ответила она, остановившись перед уборной мальчиков и кивнув на одежду в его руках. – Я купила их на Гудвилле. Будем надеяться, что все подойдет.
Ему не хотелось ждать этого "потом". Он опустил взгляд на темные джинсы, черную футболку, носки и потертые кроссовки.
Гэвин поспешил переодеться, спрятал старую одежду в шкафчик, а затем пошел за несколькими учениками в класс, скользнув на свое место за Дэлайлой. Отчасти ему казалось, что он в аквариуме, окруженный любопытными глазами и ушами, что могли услышать его секрет, сделать что-то или сказать кому-то, и его будут держать от нее подальше. Он понял, что, видимо, именно так себя чувствует теперь Дэлайла – словно кто-то следит за каждым ее движением, ищет способ разлучить их. Гэвин привык к этому чувству, пока рос, окруженный множеством необычных предметов, но Дэлайле было страшно, особенно после той ночи.
– Прости, – сказал он, и это привлекло ее внимание.
Она немного развернулась на стуле и прошептала:
– За что вообще ты извиняешься?
Гэвин наклонился, продолжая говорить тихо.
– Потому что это наша первая ссора, и по моей вине. Вся та чертовщина, что произошла с тобой потом, – это моя вина.
Нахмурившись, Дэлайла посмотрела в окно, а потом на свою парту. Она оторвала разлинованный листок бумаги из своей тетради и, наклонившись, стала что-то писать, чего ему не было видно. Через минуту она повернулась и опустила записку в его ждущую ладонь.
Он глянул на учителя убедиться, что тот достаточно отвлечен, записывая текст на доске, и бережно развернул записку.
"Где твой телефон?"
"Не знаю. Клянусь, я поставил его на зарядку, а когда утром проснулся, он пропал".
Он передал записку вперед и увидел, как ее плечи напряглись.
Гэвин наблюдал, как она завернула свой телефон в листок бумаги и передала его назад. Сначала он прочитал записку.
"Он у Дома. Я знаю. Смотри".
Экран не сразу разблокировался, и его глаза расширились, когда он прочел сообщение: "Ты потеряешь не только рассудок, девочка". Сообщение было прислано с его телефона, когда сам он уже спал. Это сделал Дом.
"Я это не писал, Лайла. Честное слово".
Она покачала головой.
"Знаю! Но ты ведь тоже это понимаешь? Мы не можем быть вместе в Мортоне. Дом, может, и не навредит тебе, но на меня у него другие планы. Я хочу быть с тобой, но это для нас возможно, только если уйти, уехать куда подальше. Я собираюсь вернуться в прошлую школу. И хочу, чтобы ты поехал со мной".
Гэвин уставился на записку, пока его сердце застряло где-то в горле и стучало, стучало, стучало так сильно, что он начал задыхаться. Сейчас апрель. Они выпустятся через два месяца, и Дэлайла уедет – с ним или без него.
Он прижал ладони к глазам, надавливая, до тех пор пока не увидел звездочки. Ему нужно решить, останется ли он здесь или найдет способ уйти. Но сейчас идея остаться казалась стопроцентно безумной. С каждой секундой раздумий он видел Дом все более по-другому. Когда-то он был его волшебным местом, его убежищем, а мир снаружи пугал и не принимал к себе.