* * *
– Граница? – потихоньку Аурелия начала возвращаться к действительности.
– Да! Нашла, наконец, свою границу?
– Наверное, – Аурелия задумчиво и медленно наводила резкость на присутствующих за столом людей, странно напоминающих людей из сна, все в тех же темных пыльных плащах, и, кажется, ни один фон так хорошо не подходил им, как пыльная безжизненная улица.
– Мир путника – это пыль на дороге, у которой нет ни начала, ни конца, ни времени, ни остановки. Мир лекаря – забота и любовь. Твой мир – небо!
– Но я же лекарь!
– А зачем ты хочешь быть лекарем? У тебя ведь есть и другой дар!
– Какой дар? – нить разговора начинала ускользать от Аурелии, не любящей абстрактные неконкретные высказывания, но, кажется, все в этом странном мире любили поупражняться в плетении узоров из слов, которые тут же покрывались пылью и теряли от этого свою резкость, ясность и четкость…
Мысли потекли внутри Аурелии, принимая исключительно вопросительную форму: "Хочу ли я быть лекарем? Кто решил, что я лекарь? Зачем он сказал мне, что я лекарь? Если это не так, то кто я? Почему мне говорят о даре, но не говорят о том, что это? Знает ли о нем кто-то? Как же я тогда лечила, если у меня нет дара лекаря?"…
Тихий смех прервал цепочку вопросов, продолжившись тихим шепотом: "Вместо того, чтобы признать новый дар ты начала отрицать уже существующий…".
Аурелия растерянно оглянулась, она, кажется, не говорила вслух…
– Путники слышат дорогу, стелющуюся под ногами. Твои мысли – твоя пыльная дорога, без развилок, времени и остановок, поэтому ты – путник. Твое сердце потихоньку наполняется любовью, и ты проявляешь заботу, поэтому ты – лекарь. Твоя душа уносится в небо, требуя простора, поэтому ты – легкокрылая. В тебе живет потребность создавать красоту окружающего мира, поэтому ты творец…
Казалось, он может перечислять до бесконечности, новые и новые названия взлетали к потолку, кружились и оседали на пол вместе с мелкими пылинками. Смысл некоторых был не понятен Аурелии, назначение других, уже прочитанное в книге, подаренной Боргом, всплывало и оформлялось в приемлемую форму. Постепенно тревога заполняла душу Аурелии и все ее сознание, потому что следующий вопрос она практически почувствовала, ее неспособность выбирать сейчас возникла, как остроугольная статуя, громоздкая и холодная, мешающая всем и занимающая слишком много места…
– Умение или сила?
– Сила… – ответила Аурелия не задумываясь, не потому что поняла или выбрала, а потому что почувствовала правильность слова…
– Сила. Правильно. Умения тебе еще не хватает, как и знаний. Вслед за которыми придет понимание. И только после них к тебе придет принятие…
Постепенно звук становился все более отдалённым, превратившись в неразличимый шум, напоминающий отголоски чужого эха…
* * *
– Аурелия? Ты совсем меня не слушаешь?!
Девушка перевела тяжелый взгляд на говорившего. Верес смотрел на нее с легким раздражением, видимо он уже долго пытался добиться какой-то реакции на свои слова. Аурелия растерянно улыбнулась, невольно залюбовавшись тонкими и немного жесткими чертами уже привычного лица, и пошла вперед по пыльной дороге. Обдумывать и обсуждать произошедшее ей совершенно не хотелось. Теша себя надеждой на то, что ее сознание само справится с новой полученной информацией, она молча смотрела себе под ноги, стараясь отогнать обрывки еще звучавших в голове мыслей.
Глава 5
…Стихоплеты сочиняют стихи-заклинания, которые впоследствии реализуются. Такие заклинания могут служить для помощи или вреда, лечения или умерщвления, наполнения отвагой и радостью или поглощения ужасом и тоской. Любые оттенки состояний и ощущений могли быть заключены в слова. Все зависело от человека, использующего такой мощный инструмент, как слово, поклоняясь его силе и проявляя должное уважение. Позже, переходя из уст в уста, такие творения становились народным фольклором, видоизменяясь под влиянием чужой неточной памяти и теряя при этом часть своих первоначальных качеств. Знание страшных или нет, сильных и слабых, злых и добрых звуков зарождалось в стихоплетах вместе с жизнью и вместе с нею же уходило в небытие. Им не положено было кого-то учить, считалось, что только рожденный с этим талантом мог правильно реализовать задуманное Вселенной через собственные мысли и речь. Вдохновение являлось неотъемлемой частью характера таких бродячих мужчин…
* * *
Да, и этот дар был предназначен для мужчин, может быть в силу их более устойчивой психики, а возможно просто потому, что в девочках никто не пытался рассмотреть какой-либо другой талант, кроме умения ухаживать за младшими братьями-сестрами и помогать матери по хозяйству… Аурелия уже потеряла надежду увидеть описание дара женщин. Впрочем, свой талант в этой замечательной книге она еще тоже не нашла, и то, откуда о ней узнал Борг, ее интересовало с нарастающей силой. Она уже не единожды пожалела о том, что не спросила у него, пока была такая возможность. Теперь же девушке оставалось лишь смотреть на такой знакомый, и в то же время чужой профиль Вереса, который являлся отдаленным и единственно доступным напоминанием о палаче.
Эту ночь они проводили под крышей. Темнота настигла их раньше усталости, поэтому спать никто не спешил. Огонь в камине уютно трещал, и ничто не напоминало о том, что эта весна скорее была похожа на осень своими постоянными дождями, размытыми сырыми дорогами и нервничающими, утопающими в грязи возницами. Для важных гостей была выделена отдельная просторная комната с собственным камином и большим столом, поэтому Аурелия удобно подогнув под себя ноги, погрузилась в чтение.
Хозяйка постоялого двора, получив пригоршню монет, сама обслуживала дорогих гостей, подобострастно заглядывая им в глаза. Аурелия старалась не отвлекаться от книги, потому что один вид этой грузной, неопрятной с жадным блеском в глазах женщины вызывал у нее стойкое отвращение.
* * *
…Купчихи. У них своя собственная правда, живут в узлах паутины, держат постоялые дворы и трактиры. Торгуют местом на ночлег, едой и выпивкой. Крепко, как жирные вечно голодные паучихи, держатся за свой клочок земли, выжимая выгоду с каждого метра. Их жадные бегающие черные глазки увеличивают сходство с насекомыми, с той лишь разницей, что, в отличие от паучьих, сами купчихи плести паутину не могут, и только находя свободный узел – перепутье, селятся на нем и ревниво оберегают захваченные владения… С богатыми постояльцами лебезят, со слугами – крайне жестоки…
* * *
Аурелия звонко рассмеялась. Описание в книге было сделано не только достаточно красноречивое и точное, но еще показывало отношение и характер автора, его написавшего. Понимание того, что впечатление полностью совпадало, заставило Аурелию ощутить какую-то близость к автору, из-за чего ей стало грустно. Она первый раз задумалась о том, что за все эти долгие месяцы ей ни разу не пришла в голову мысль о возвращении в замок. Ей, почему-то, больше нравилось с приятной грустью вспоминать Борга, чем думать о реальной встрече с ним. Быть может, потому, что в прошлом ей было все понятно, а будущее вызывало такое количество вопросов, что проще было делать вид, что его не существует. Во всяком случае, Аурелия точно не знала, что было вплетено в одну единственную оставшуюся ей нить судьбы. Был ли там Борг вообще? Встреча? Короткий миг или годы? А если был, то в роли кого? Она уже и сама не понимала, чего же хочет от самого его существования.
Верес, привлеченный быстро оборвавшимся мелодичным смехом девушки, присмотрелся к ней внимательнее. Огоньки, заплясавшие в его глазах, сделали их темнее, и, погасив их блеск, он подумал о том, что красивый смех слишком редко звучит в их компании.
Девушка же не замечала ничего вокруг, глядя в огонь, она опять ускользала из реальности. Из той, в которой сидела рядом с интересным молодым мужчиной, внимательно рассматривающим ее лицо с тенью затаенной грусти.
* * *
Поляна на этот раз была осенней. Грустной с опавшей листвой. Даже стоявшие плотным кольцом деревья не тянулись больше друг к другу, они лишь тихонько шелестели сухими ветвями, роняя остатки некогда нарядного одеяния. Кристально чистая вода, падающая в водопаде, тоже казалась грустной и пустой. Глядя на этот изможденный родной уголок, Аурелия ощутила невыносимую тяжесть на сердце, как будто все, что было ей дорого, вдруг исчезло, умерло… или было искалечено варварской рукой. Только вот рука была ее собственная, и вся тяжесть потери навалилась сейчас на нее в один момент, и не было больше сил улыбаться, дышать, жить…
Слезы потекли горячими ручьями по бледным щекам, как остатки ее собственной жизненной силы. Чистая вода к чистой воде… Аурелия упала на колени и полностью отдала свое сердце щемящей грусти, почувствовав себя маленьким уставшим ангелом с опадающими крыльями, которому больше негде спрятаться, ощутить себя защищенным и любимым, негде почувствовать радость…
* * *
– Аурелия! Аурелия!
Знакомый голос пробивался сквозь туман уплывающего сознания, теплые руки мягко держали девушку за плечи, легонько встряхивая…
– Я же предупреждал, что тебе еще нельзя туда возвращаться! Это место тоже должно восстановиться! Как и ты сама!
– А как же мне восстановиться без этого места? – тихонько спросила Аурелия. – Куда мне убегать? Это же был мой дом…
Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Она даже почти понимала в этот момент, как глупо звучали ее слова о доме, понимала, что ее детские рыдания, причитания и жалость к себе – это еще более глупое проявление слабости, чем попытки вернуться в место, которое она сама практически лишила жизни. Понимала, но ничего не могла с собой поделать. Наверное, она просто устала. Устала от бесконечной дороги, от загадок, от вопросов, от чужих ожиданий, от движения вслепую, от упущенных шансов прожить жизнь по-другому, устала забывать лица людей, которые когда-то, как она считала, были ей бесконечно дороги. Эти лица, как кусочки мозаики с чужого полотна, исчезали из ее памяти. Как нечто, чего никогда не было и никогда не будет.
Не понимала она только одного – того, насколько больно Вересу было слышать эти слова, видеть ее такой беззащитной. Не видела почерневшие глаза, плотно сжатые губы. Не чувствовала крепкие заботливые успокаивающие объятия…
* * *
Проснулась Аурелия удивительно спокойной, как будто смыла с себя пыль дороги и сбросила тяжкий груз. Впрочем, это было неудивительно, потому что на улице был уже вечер, и, как оказалось, проспала она почти сутки. Никто ее не будил, на столе стоял остывший завтрак, и горела большая белая свеча, привлекшая внимание девушки. Ее свет завораживал, и полусонное сознание Аурелии уцепилось за небольшой круг белого света, видя в нем какие-то светлые вспышки странных воспоминаний. Причем воспоминаний, которые сама она никогда не переживала… Она ощутила себя кем-то другим, глядящим на эту же свечу где-то совсем в другом месте.
* * *
Белокурая восемнадцатилетняя девушка встряхнула кудряшками и посмотрела в окно, белая свеча перед ней освещала ровным кругом стол и стоящую перед девушкой деревянную глубокую миску с чистой водой. Она как будто сомневалась в том, что собиралась сделать. Но за окном было темно, и девушка не видела знаков, которые могли заставить ее остановиться. Сомкнув руки вокруг посудины с водой, она начала говорить. Мягкий приглушенный голос постепенно заполнял просторную комнату, он как будто оседал на пол и расплывался бархатистыми волнами, набирая мощь.
Подари ветру свою тоску,
Подари небу свою печаль,
Подари морю свою слезу,
Пусть тебе будет ее не жаль.
Слова рождались, сплетались из воздуха, из огня, из воды. Становились чем-то материальным и ощутимым, формировали свой характер, свою собственную волю. Текли по своей собственной траектории. Она сейчас говорила со своим отражением в спокойной чистой воде и отдавала в пространство ту тяжесть, которая скопилась в девичьем сердце, все то, чему не должно было, но нашлось в нем место. Она сейчас мало что помнила о себе до этого момента. Обрывки воспоминаний, дорога, разные размытые лица и отчаянное одиночество… Она чувствовала острую необходимость, какую-то глубинную потребность найти кого-то близкого, и в этот момент ей было совершенно не важно, кто именно откликнется на ее зов.
* * *
Воспоминания тихо текут мимо сознания,
Заполняя пустоты непонимания моего.
И растворяется во мне мироздание
Вестником существования твоего.
Вера с силой извечной своей непреклонности
Все презирает тонкости. Отчего?
Голоса, едва различимые в тиши ожидания,
Просят еще от меня внимания… Для кого?
Слова были явно не ее. Аурелия тихонько вторила чужому эху, доносящемуся из пустоты, тихий голос задавался вопросами, которые сама девушка не решалась озвучить. Чувствуя легкость чужих строчек, щемящую грусть, как будто что-то знакомое и почти родное заполняло ее душу, ее мысли…
* * *
Зачем она это делает? Айя сидела и смотрела на свечу, убрав светлую челку, падающую на глаза, она вновь соединила руки вокруг миски с водой… Как будто читала чужие слова… Почему-то сейчас в голове мелькнула мысль о том, что человека, который был бы ей близок, на свете не существует, и она практически ощутила акт созидания…
Рисуй себе глаза и губы,
Что б быть похожим на людей
Отрежь крыло, живи в разлуке,
И очутишься среди тех,
Кто ждет без крыльев за спиною,
Когда же, наконец, взлетит.
А очутившись там со мною,
Уже не сможешь не любить…
Внезапно вода подернулась рябью, и она увидела мужское лицо. Он внимательно посмотрел на девушку, его пристальный взгляд, казалось, выхватил ее образ из темноты так же, как она выхватывала из окружающего пространства важное слово, и исчез.
Айя еще несколько мгновений всматривалась в воду, но не видела там ничего, кроме своего собственного отражения. Она растерянно сидела перед свечой и пыталась понять, что же только что произошло…
* * *
Аурелия увидела себя перед миской с водой, с поверхности которой только что исчез образ приятного молодого мужчины. Его лицо было ей незнакомо. В следующий миг какая-то сила вынесла ее из, казалось, родного тела, и она застыла позади молодой светловолосой девушки, которая была настолько одинокой, что Аурелии захотелось обнять ее, успокоить. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, Аурелия вдруг ощутила себя намного старше, намного сильней этой маленькой девочки. Ей захотелось сказать ей что-то успокаивающее, приободрить. Но вместо этого Аурелия ощутила такое всеобъемлющее одиночество, такую сильную потерянность маленького ребенка, которые сама никогда не испытывала, несмотря на оторванность от родного мира, родного времени и родных, но почти забытых людей.
В следующий миг Аурелия очнулась и отвела взгляд от свечи. Кем была эта девочка? Почему у нее сложилось такое впечатление, что это родной ей человечек? Чьи это были чувства? Ее собственные, или каким-то образом она проникла в мир чужих ощущений? Несмотря на множество новых впечатлений, полученных в ее странной жизни, именно прикосновение к чужому миру стало для нее шоком. Возникло чувство, что ее перекроили. Сейчас Аурелия вспомнила свои ощущения, как будто ее спрессовали – белокурая девушка была меньше ростом, и саму Аурелию разобрали и собрали заново. А сейчас, возвращаясь в себя, ее тело вновь перекраивалось, как будто вытягивалось, распрямляло и наполняло жизнью каждую клеточку, чтобы дать ей возможность вдохнуть полной грудью…
* * *
Он очнулся на дороге. Кто он? Что он тут делает? В голове не было ни одного ответа. Перед глазами стоял образ белокурой девушки, и он остро ощущал почти нечеловеческую тоску по ней. Ему во что бы ни стало нужно было ее найти. Это было сильнее всех остальных чувств и желаний. Если они и были когда-либо раньше в его сердце, то сейчас были вытеснены этой единственной жизненной необходимостью – быть рядом с белокурой девушкой с вьющимися волосами и капризной ниспадающей на глаза челкой, видеть темно серые глаза с тревожным грустным взглядом.
Крупные капли дождя намочили темные коротко остриженные волосы и пропитывали длинный плащ, но Аскольд, казалось, этого не замечал. Очнувшись, он увидел недалеко от дороги постоялый двор, и, стряхнув с себя остатки странного наваждения, отправился к его порогу.