И ведь антураж какой потрясающий: вода черная, то ли сама по себе такая, то ли из-за какой-то речной аномалии, небо синее-синее, а девчонкина кожа белая как алебастр! Просто удивительно, какой цвет ровный, никакого тебе плебейского загара, никаких следов от купальника. Русалка, черт побери! Руки сами, помимо воли, потянулись к фотоаппарату. Нельзя упускать такой кадр!
Егор успел сделать несколько кадров, так сказать, с тыла, когда девчонка нырнула. Вошла в воду грациозно, без шума и всплеска. Егор приготовился увидеть самый настоящий русалочий хвост, а увидел длинные ноги, ну и все, что повыше ног… Дыхание перехватило, но сделать пару кадров он все-таки успел. Не был бы он профессионалом, если бы его было так просто выбить из седла стройными ногами и всем остальным. Но, что ни говори, а мужик в нем очень сильно потеснил профессионала. Мужик с юношеским томлением ждал, когда же она наконец вынырнет.
Вынырнула, да так близко к берегу, что ближе уже некуда. Выпрямилась в полный рост, отбросила назад мокрые волосы, запрокинула лицо к небу. Красотища! Афродита пеннорожденная! Шея, ключицы, грудь, живот – девушки "Плейбоя" нервно грызут ногти в сторонке. И красота ведь какая дикая, необузданная – с ума сойти! Верный "Никон" защелкал, превращая красоту природную в красоту оцифрованную. Да если еще удастся заснять веер брызг, разлетающийся от мокрых волос…
Додумать эту мысль до конца Егор не успел: девчонка его заметила, взвизгнула, плюхнулась обратно в воду и из "пеннорожденной" Афродиты мгновенно превратилась в самую обычную женщину.
Так иногда бывает. Егор знал, что существуют люди, которых любит фотокамера. Вот, кажется, человек неинтересный, ничего особенного собой не представляющий, а попади такой человек в кадр – и выясняются удивительные вещи. Выясняется, что у него необыкновенное лицо и очень любопытная фактура, что на снимке он выглядит просто роскошно. Чаще всего почему-то такие метаморфозы происходят с женщинами. Вот как сейчас…
– Что тебе нужно?! – Девчонка отплыла подальше от берега, теперь из воды торчала только ее голова.
– Мне ничего. – Егор уселся на бережку, разложил рядом свой помывочный инвентарь. – Я вот тебе шампунь и мыло принес. Не хозяйственное, между прочим, а самое что ни на есть туалетное.
– Ты подсматривал! – От ее злости и, кажется, испуга по воде пошла мелкая рябь.
– Я не подсматривал, – соврал он.
– Подсматривал! А еще фотографировал, – девчонка едва не плакала.
– Фотографировал, – он безмятежно улыбнулся. – Я фотокорреспондент, у меня работа такая – фотографировать.
– Отдай! – потребовала она и подплыла чуть ближе.
– Что отдать?
– Пленку.
– Пленку?! – Егор расхохотался. – Девочка, ты что? Какая пленка?! Это же цифровой фотоаппарат!
– Тогда отдай фотоаппарат!
– Что?! А не слишком ли жирно, раздавать камеры за тысячу баксов? Не выйдет, русалка.
Она сердито всплеснула руками по воде, сказала чуть слышно:
– Извращенец проклятый.
– И никакой я не извращенец. – Егору даже стало немного обидно. – Я фотохудожник. Лучше скажи, нужен тебе шампунь и мыло или я зря старался?
– Убирайся!
Егор только сейчас сообразил, что вода в реке холодная и девчонка наверняка мерзнет. Еще сляжет с воспалением легких, тащи ее потом в Бирюково на себе!
– Знаешь что, – сказал он миролюбиво, – давай я оставлю тебе футболку и мыльные принадлежности, а сам уйду. Ну, подумай, вымоешься по-человечески, наденешь чистую одежду. А свое барахлишко, кстати, сможешь простирнуть. До следующего утра оно как раз успеет высохнуть.
Девчонка подплыла поближе, спросила с надеждой в голосе:
– А снимки?
– Да ладно, сотру я эти снимки, не переживай. Выходи давай, а то посинела уже вся от холода.
– Только ты уйди. – Кажется, здравый смысл наконец победил гордость.
– Уйду, – пообещал он.
– А как я узнаю, что ты в самом деле ушел? – спросила она подозрительно.
– Как? – Егор поскреб изрядно отросшую щетину. – А давай я петь буду? Ты по звуку определишь, что я ухожу. Идет?
– Начинай, – сказала девчонка после недолгих раздумий.
– Что начинать?
– Петь.
– Ну, сама напросилась! – Егор на мгновение задумался. Ему вдруг показалось важным спеть не банальную попсу, а что-нибудь значительное, подходящее случаю. На ум приходили только оперные арии, но арии – это, пожалуй, слишком значительно.
– Что петь-то? – спросил он.
– Господи! Что хочешь, то и пой, только быстрее!
Вот! Нашел кое-что подходящее! Егор бросил прощальный взгляд на девчонку, развернулся спиной к реке и запел:
– Когда я на почте служил ямщиком, ко мне постучался косматый геолог…
Пронзительная и бесшабашная песенка "Агаты Кристи" подходила к моменту как нельзя лучше. И про тайгу опять же…
* * *
Настя замерзла так сильно, что зуб на зуб не попадал. Задержись Егор еще хоть на пару минут – она, ей-богу, плюнула бы на приличия и вышла на берег. А что тут такого? Он и так уже все видел, вуайерист бессовестный! Надо будет обязательно проследить, чтобы он стер ее снимки…
Егор запел, да не что-нибудь, а одну из некогда горячо ею любимых песен.
…Облака в небо спрятались,
Звезды пьяные смотрят вниз,
И в дебри сказочной тайги
Падают они!
Фальшивил он ужасно, но Настя помимо воли улыбнулась.
Все, хватит сидеть в воде, а то ведь так и заболеть недолго. Она внимательно огляделась по сторонам – мало ли что, вдруг тут поблизости еще какой-нибудь фотохудожник притаился! – но ничего подозрительного не заметила, подплыла к берегу, взяла оставленный Егором шампунь.
На то, чтобы вымыть волосы и вымыться самой, у нее ушло всего пару минут: холод пробирал до костей, и оставаться в воде не хотелось ни одной лишней секунды. Вымывшись, Настя выбралась на берег, торопливо завернулась в полотенце Макара. Полотенце было большим, но от долгого использования – тонким и почти невесомым. Оно пахло дымом и с виду было совершенно чистым. Красота!
Прежде чем надеть майку Егора, Настя немного поколебалась – вот не хотелось ей быть обязанной этому белобрысому нахалу. Но он был прав, когда говорил, что это позволит ей привести в порядок собственные вещи. Майка была ей велика, но по сравнению с пережитыми неприятностями это казалось сущим пустяком. После водных процедур она словно заново родилась. И волосы пахли так приятно!
А песня про тайгу к тому времени стихла: то ли Егор устал орать на весь лес, то ли ушел далеко. Впрочем, теперь ей, слава богу, уже все равно. Она одета, более-менее отмыта, и в приличном обществе ей появляться не стыдно. Сейчас ее главная задача – заставить Егора уничтожить ту мерзость, которую он наснимал своим фотоаппаратом за тысячу долларов.
На стоянке было тихо и спокойно. Антон спал, с головой спрятавшись в спальник от доставучих комаров, Макара нигде не было видно, а Егор возился со своим чудо-фотоаппаратом.
– Спасибо, – Настя присела рядом, положила на землю мыло и начатый пакетик шампуня.
– Не за что, – он даже не глянул в ее сторону.
– Стирай, – сказала она решительно.
– Что стирать? – Егор оторвался от своего занятия, посмотрел на нее со смесью удивления и раздражения.
– Стирай то, что наснимал. – Настя почувствовала, что краснеет.
– Так уже стер, – он взмахнул аппаратом. – Вот, посмотри сама. Видишь, что здесь написано?
Настя посмотрела – на небольшом черном экране высветилась надпись "карта памяти пуста".
– Точно пуста? – на всякий случай уточнила она.
– Одуреть! – Егор встал. Настя подумала, что ему надоели препирательства и он сейчас уйдет, а он навел на нее фотоаппарат и велел:
– А ну-ка улыбнись, Лисичка-сестричка!
– Что?
– Ничего, – в фотоаппарате что-то щелкнуло, и Егор удовлетворенно кивнул. – Готово! Вот, смотри, что получилось.
Получилось ужасно! Неужели она так плохо выглядит? Лицо худющее, под глазами темные круги, кожа в комариных укусах, и выражение лица, как у слабоумного ребенка: удивленное и испуганное одновременно.
– Красотища! – Егор удовлетворенно поцокал языком, – фактурно и неоднозначно.
Да, неоднозначно – это точно. Настолько неоднозначно, что хоть плачь.
– Сотри, – потребовала Настя.
– Что, и это стирать?! – возмутился он. – Ты ж тут вроде как в одежде.
– Все равно стирай! – она потянулась за фотоаппаратом.
– Э, куда?! – Егор отступил на шаг. – Попрошу без рук. Вот, смотри – стираю, – он нажал на какую-то кнопку, и экран, на котором еще пару секунд назад красовалась перепуганная Настина физиономия, погас.
– Все? – спросила она шепотом.
– Все. Ты же сама видела. Ладно, не приставай ко мне, у меня еще дел полным-полно.
Каких таких дел было полно у Егора Ялаева, Настя уточнять не стала, просто многозначительно хмыкнула и отошла в сторонку. У нее и своих собственных дел полно. Вот надо мокрую рубашку развесить сушиться, пока еще солнце не зашло. Лучше бы, наверное, было просушить одежду у костра, но пока она купалась, костер загасили. Ничего, ветер сейчас сильный, на таком ветру все быстро высохнет.
* * *
Девчонка-найденыш была какой-то странной, точно с Луны свалилась. Цифровой фотоаппарат – для нее диво дивное, и мужиков стесняется, как выпускница института благородных девиц. Ощущение такое, точно прогресс шагнул далеко вперед, а эта дуреха так и осталась стоять на обочине. Любопытно, что она делала в коммуне, за какие такие провинности оказалась в этом медвежьем углу? На малолетнюю преступницу она не тянет, может, бывшая наркоманка?
А что?! Переломалась, избавилась от пагубного пристрастия и решила, что хватит горбатиться на чужого дядю, да и дала стрекача. Только мозгов не хватило по уму все сделать, вот и проболталась в тайге почти неделю.
Егор представил себя на ее месте и поежился от первобытного, почти животного страха. А продержался бы он сам, вот так, как эта дурочка, пять дней в лесу без еды, компаса и оружия? Внутренний голос подсказывал, что если бы и продержался, то медвежью болезнь заработал бы стопудово. Ночью в этой чаще даже с огнем, даже в обществе бывалого Макара страшно не на шутку. Шорохи там всякие, подвывания…
Кстати, что-то Макара давно нет, надо бы пойти, посмотреть. Егор встал, направился вверх по склону оврага. Словно в ответ на его мысли в лесу раздался выстрел и крик. Макар? Точно Макар! Может, зверя какого подстрелил? Только не понятно, чего он так орет.
Крик повторился. Теперь в нем отчетливо слышалась боль.
– Ялаев, что это?! – Померанец, помятый спросонья, растерянно вертел головой.
Девчонка тихо ойкнула, испуганно прижала к животу свою торбу, с которой не расставалась даже на речке.
– Сейчас посмотрю, – Егор включил фотоаппарат – старая профессиональная привычка.
– Не надо! – заорала она.
– Тихо! – рявкнул Егор и шепотом добавил: – И без тебя страшно.
Рассмотреть он толком ничего не успел: затрещал валежник, кусты заходили ходуном…
…От медвежьих когтей Егора спасло чудо: в тот самый момент, когда зверь ринулся из кустов, Егорова нога зацепилась за корягу, и он кубарем скатился вниз. Падение остановило дерево: хилая березка с искореженным стволом изогнулась от удара, но выдержала. Егор взвыл.
Какое-то время от боли в спине он ничего не соображал. Кажется, даже ослеп и оглох. А потом в уши ворвался вопль Померанца, заглушаемый свирепым медвежьим рыком. В нос шибанул запах свалявшейся шерсти, крови и еще чего-то смрадного, не поддающегося идентификации. Последним вернулось зрение. Лучше бы не возвращалось…
Над Егором нависла бурая косматая морда. Медведь собирался напасть. В черных глазах плескалась боль и лютая ненависть. С огромных желтых клыков падала кровавая пена. Встретившись с медведем взглядом, Егор понял – все, это конец…
Он зажмурился: смотреть в глаза собственной смерти не хватало духу. Пальцы нашарили фотоаппарат, нажали на спуск. Он не может посмотреть в глаза собственной смерти, зато он может ее сфотографировать. Классный должен получиться снимок…
Затвор аппарата оглушительно щелкнул, и сразу же вслед за ним послышался еще один щелчок. Или не щелчок, а выстрел? Еще через мгновение на Егора навалилась огромная туша. Он едва не задохнулся под ее тяжестью. А береза не выдержала, с жалобным треском сломалась.
Забыв о боли в спине, подвывая от напряжения, отплевываясь от вонючей и жесткой, как проволока, шерсти, Егор выбрался из-под придавившего его мертвого медведя и только после этого, еще до конца не веря в свое чудесное спасение, отважился открыть глаза.
Открыл и тут же зажмурился. Окружающий мир сделался неестественно ярким, точно его пропустили через фотошоп и по максимуму добавили красок. Синее небо такое пронзительное, что больно смотреть. Листочки на несчастной березке, словно вырезанные из зеленой бумаги. Запутавшаяся между тонкими веточками серебряная паутинка, и мертвый зверь у самых его ног, темно-бурый, почти черный, кое-где с серыми подпалинами, с рваной раной в косматом боку. В ране – кровь, какая-то нереальная, киношная, больше похожая на малиновое варенье, чем на настоящую кровь…
Кажется, Егор рассматривал мертвого зверя целую вечность. Прижимал руку к груди, там, где бестолково трепыхалось сердце, и не сводил взгляда с оскаленной медвежьей морды. В черных глазах больше не было ненависти, за поволокой смерти чудилась обида…
– Ну, Ялаев! Ну ты, брат, даешь! – На плечо опустилась горячая ладонь.
Он с трудом оторвал взгляд от медведя, обернулся к Померанцу. Друг казался испуганным и потерянным. Наверное, он и сам сейчас выглядит не лучше.
– Что это было? – прохрипел Егор и сам удивился, как странно звучит голос, точно это и не его голос вовсе.
– Это? – носком ботинка Померанец опасливо ткнул зверя в бок. – Это, кажись, наш мишка, – он неуверенно улыбнулся.
– Как ты его завалил? – Егор проникся к другу уважением, граничащим с благоговением.
– Я?! – переспросил Померанец и попятился, словно открещиваясь от приписываемого ему подвига. – Да ты что, Ялаев?! Да я с перепугу чуть не обделался. Ты бы видел, с какой скоростью эта тварь двигалась!
– Тогда кто?
– Я не знаю…
Они синхронно обернулись, посмотрели на девчонку. Та испуганно застыла у потухшего костра, у ее ног лежал карабин Померанца.
– Она?! – Егор перевел недоверчивый взгляд с девчонки на друга.
Тот растерянно пожал плечами.
– Это ты стреляла? – спросили они хором.
Девчонка шмыгнула носом, попятилась. Ощущение было такое, точно она снова собирается дать деру.
– Ты? – повторил Егор и сделал шаг к костру.
– Я нечаянно, – она спрятала руки за спину, как подросток, пойманный родителями с косяком. – Извините.
Извините?! Она только что спасла его от верной смерти и извиняется! Во дела!
– Эй, – как же ее зовут? – Эй, Наташа, – Егор сделал еще один шаг, – ты только это, не вздумай убегать. Лады?
Она молча кивнула.
– Вот и умница, – он бросил взгляд на мертвого медведя, по позвоночнику пробежала нервная дрожь. Эта рыжая Лисичка-сестричка нечаянно завалила такую громадину. С одного выстрела… из карабина, до такой степени навороченного, что его и в руки взять страшно… А ведь могла и промахнуться…
О том, что случилось бы, ошибись девчонка хоть на пару сантиметров, думать было страшно. Вариантов немного. Либо она попала бы в него, что, учитывая то мизерное расстояние, отделявшее его от зверя, было вполне вероятно. Либо промахнулась. Либо не убила бы мишку, а лишь подранила. В любом случае концовка была бы одна и та же – трагическая. Но девчонка, слава тебе, Господи, не промахнулась и спасла ему жизнь. Жив! Счастье-то какое! Пусть все тело болит так, словно его били батогами, но ведь болит! А могло и не болеть…
В общем, то, что Лисичка-сестричка очутилась в его, Егора, объятиях, получилось как-то само собой, совершенно от него независимо. Осознание того, что он жив, и энергия, порожденная этим осознанием, требовали немедленного выхода. Хотелось буянить и демонстрировать ближним свое расположение. А кому демонстрировать? Не к Померанцу же лезть с объятиями и поцелуями! Да и не Померанец его спас, а вот эта… Лисичка.
Девчонка повела себя странно, так, словно объятия его ей страшнее, чем медведь-людоед, принялась вырываться и изворачиваться. Егору только и удалось, что чмокнуть ее в щеку, а потом она выскользнула у него из рук, точно рыбешка или русалка, отпрыгнула на приличное расстояние, словно щитом прикрылась своей допотопной сумкой. Вот тебе и коммунарка! А Макар рассказывал, что в коммуне девки все бедовые, на всякие непотребства скорые. А эта, видать, праведница, от мужских объятий шарахается, как черт от ладана.
Макар! Елки зеленые…
Егор моментально забыл и про девчонку, и про медведя, и про свое счастливое спасение, обернулся к Померанцу. Друг сидел перед мертвым зверем и задумчиво жевал травинку. Вид у него был непривычно сосредоточенный.
– Пойдем! – Егор подобрал с земли карабин.
– Куда?
– Макара искать! Вдруг его уже того?.. – От мысли, что егерь мог погибнуть от лап медведя, на душе стало муторно-муторно. Вот и сходили на охоту… – Вставай! Чего расселся?! – заорал он во все горло.
Померанца понукать не пришлось, он уже и сам вскочил на ноги и, задрав голову, смотрел куда-то поверх его головы.
Егор обернулся, и сердце похолодело от страха: кусты, те самые, из которых выпрыгнул косолапый, снова зашевелились. "Еще один!" – мелькнула трусливая мысль. Померанцевский карабин заскользил во вспотевших ладонях, и появилось неконтролируемое желание швырнуть его девчонке. У нее же один раз уже получилось…
– Эй, это я! – послышался из-за кустов голос Макара, и Егор едва не застонал от облегчения. – Слышь, фотограф, опусти карабин, а то еще чего доброго палить начнешь. – Многоумный егерь не спешил появляться из укрытия, пережидал, когда сгрудившихся на поляне людей наконец отпустит паника и они смогут нормально соображать.
Егор осторожно положил карабин на землю, заорал:
– Выходи давай! Не томи!
Макар не заставил себя долго ждать: кусты опять зашевелились. Через мгновение егерь уже показался в поле зрения, осторожно, бочком, стал спускаться вниз по склону. Охотничья винтовка болталась за спиной, а свободной правой рукой он бережно придерживал левую. Рукав куртки был разорван и пропитан кровью. Девчонка при виде крови тихо всхлипнула.
– Не боись, Наталья, – Макар вымученно улыбнулся, – рана, кажись, не опасная, жить буду. Перевяжу сейчас – и стану как новенький.
Он перевел взгляд с девчонки на медвежью тушу, спросил строго, как учитель у проштрафившихся школьников:
– Кто стрелял?
– Она! – в один голос ответили Егор и Померанец и некрасиво, совсем по-детски, показали пальцем на съежившуюся девчонку.