Синхронный прыжок сразу большого количества кораблей с сохранением строя был мероприятием весьма сложным, но отработанным довольно давно. Поскольку ещё во времена открытия надпространственных прыжков было отмечено, что тело любой массы движется в нём с одинаковой (относительно обычного трёхмерного пространства) скоростью, это дало возможность синхронизировать аппаратуру всех кораблей. Конечно, порой случались накладки, но обычно весьма незначительные; да и пилоты легионов, как правило, хорошо знали друг друга и привыкали действовать сообща.
Годы развития человечества (да и иных видов, как ни парадоксально) порождали множество новых видов оружия, всё более смертоносных и эффективных, однако основные принципы ведения войны почти не менялись. Охотничьи ловушки превратились сначала в сухопутные и морские, а потом и в космические мины; высокие крепостные стены и бронированные корпуса стали силовыми полями; луки и катапульты через пороховые пистоли и ракеты трансформировались в разрушительные энергетические пушки. Появилась дополнительное измерение для перемещения, но это было ещё во времена самолётов и подводных лодок. А принципы информационной войны в данном конкретном противостоянии были совершенно неактуальны.
Построение было несложным. Первыми развёрнутой сеткой шли под прикрытием кораблей сопровождения тральщики с поднятыми ионными щитами - девятая и десятая когорты в полном составе. Дальше, прикрывая их и десантные крейсера мощными защитными полями, следовали огромные устрашающие туши броненосцев, окружённых эсминцами и катерами сопровождения. А в самом центре на фоне серебристых бортов гигантов почти терялась горстка малых кораблей последней когорты; той самой, что отвечала за прикреплённого к легиону гекатонхейра. В этом бою легат надеялся обойтись без Котта; он, как и большинство смертных, опасался этих хтонических чудовищ.
Сообщение о вторжении ушло на Ирий в тот же момент, как погибла первая мина: автоматика сообщила новость командованию нынешних хозяев системы. И почти сразу уже другая автоматика отправила короткий и оставшийся незамеченным сигнал рассыпанным в джунглям группам людей. Расшифровать коды и подсадить "жучка" оказалось гораздо проще, чем рисковать передачей команды собственными средствами.
Когда погиб первый трал, неосторожно высунувшийся за пока ещё совершенно целые защитные поля броненосцев, группа Ярослава Казарского уже была не просто на ногах, а на подступах к объекту. Дозорный доложил обстановку: пока ещё вокруг было тихо, да и крошечные сигналки, расположенные по периметру бункера (включая несколько подземных тоннелей) по цепочке сообщали об отсутствии гостей. И Казарка отдал приказ.
Коды контроля за сигналками и пароли связи были переданы сыну Тора ещё с вечера. Тогда же было выбрано наиболее удобное место для засады (откуда открывался чудесный вид на посадочную площадку), согласованы тревожные сигналы и обговорены последние детали. Четыре тени растворились во мраке, и теперь Ульвару оставалось только ждать.
Время тянулось медленно. Когда чего-то ждёшь, особенно - неприятностей, оно почему-то всегда еле ползёт. Где-то там, в безвоздушном пространстве на расстоянии пары десятков световых минут уже гибли люди и нелюди, а над стратегическим объектом царила мирная, наполненная живыми лесными звуками ночь.
Внизу, под землёй, в защищённом от чужих глаз и различных воздействий бункере, было оживлённей; сигналки то и дело сообщали о перемещениях персонала внутри центра. Кто-то приезжал в пневмокапсулах по гладким кишкам туннелей, кто-то уезжал, туда-сюда бегали информационные сигналы. Деловая суета, не несущая в себе даже намёка на панику.
Идеально выполненной задача диверсантов считалась бы тогда, когда взрывные устройства были бы заложены, а самих людей никто не обнаружил. Потому что в том самом идеальном случае взрывы в разных точках планеты должны были прозвучать одновременно, в тот момент, когда флот подошёл бы на расстояние прямого столкновения с силами околопланетарной обороны. Тогда эффект от диверсии был бы максимальным, и защитников, что называется, можно было бы брать тёпленькими.
Но все понимали, что идеал - зверь редкий, почти неуловимый. Поэтому существовала более скромная задача: просто подорвать всё к известной матери. Это, конечно, давало обороняющейся стороне шанс собраться и перегруппировать силы, но положительный эффект всё равно должен был присутствовать.
Казарка не верил в чудеса. И в существование того самого "идеального" случая не верил. А отсутствие осложнений в самом начале операции означало для него только одно: проблемы начнутся потом. И чем дольше всё идёт по плану, тем грандиозней будет крах в финале.
Четверо невидимок рассыпались по территории бункера. Номер первый отправился к территории связистов и устройствам дальней космической связи, номер второй должен был разобраться с транспортной сетью, номер третий - просочиться к штабному отделению. Для себя Ярослав оставил самую технически сложную часть: энергетические модули. Там, на самых нижних уровнях, где работали эти мощные установки, было очень опасно находиться. Просто потому, что маскировочные костюмы начинали сбоить от пространственно-энергетических искажений, сопровождавших работу энергостанции. А ещё потому, что выбираться оттуда было гораздо сложнее.
С другой стороны, взрыв энергостанции превратил бы не только бункер, но и добрый гектар леса в выжженный котлован, а основных энергетических мощностей лишился бы не только главный объект, но и десяток связанных с ним второстепенных.
И вот когда энергоблок остался позади, тщательно заминированный (в отличие от тонкой электроники защитных костюмов, взрыватели были штукой редкой надёжности), а вокруг мухой ползущего по потолку диверсанта потянулись уже почти привычные коридоры, на душе его отчаянно скребли кошки.
Слишком всё легко прошло. Слишком удачно. Не бывает так, просто не бывает!
Чёрный сокольничий чуял беду. И беда повела себя с достойной лучшего применения пунктуальностью. Явившись именно тогда, когда остальные диверсанты уже мысленно праздновали победу.
Явилась она в виде пары, как окрестила их Ольга, летающих утюгов, зашедших на посадку на крошечной болотистой прогалине поблизости от малопримечательного холма, на котором располагался основной вход в бункер.
Чёрный трибун легиона "Гамаюн" передал условный сигнал тем, кто находился под землёй, и проверил заряд винтовки. Когда из десантных барж начали с неторопливой деловитостью выгружаться рияры, тонкие губы мужчины сложились в предвкушающую ухмылку, невидимую под шлемом.
Сын Тора… любил рияров. Их, как противников, он понимал лучше всего. Наверное, потому, что сам был очень близок к их психологии и восприятию мира с позиции силы. А ещё он любил их, потому что они были глупыми противниками.
Нет, нельзя сказать, что рияры были настолько уж бестолковы и ограничены; хищники вообще гораздо умнее травоядных. Просто всеядные стоят по уровню развития всё-таки повыше, а рияры… они были слишком близки к природе.
Да, в этих лесах они становились наиболее опасными противниками, потому что они чуяли лес. Они умели действовать сообща, были способны на хитрости и подлости: в охоте, которой представлялась им эта война, все средства хороши.
Но вот в чём штука. При высоком уровне технического развития, при древности и развитости культуры, они были слишком подвержены инстинктам. Тем самым, которые каждый раз в похожей ситуации заставляют действовать одинаково, по привычному сценарию.
Да, они были сильны и быстры. Мало кто мог противостоять их скорости и напору в ближнем бою. Ещё меньше - в меткости, потому что верный глаз и твёрдая рука были практически "видовой особенностью" больших кошек. Но отсутствие в потенциальной жертве страха заставляло их нервничать.
А Ульвар сын Тора не боялся их никогда.
Во-первых, он был сильнее и быстрее. Рияры, конечно, великолепны; но все они укладывались в статистику вида, а почти трёхсотлетний абсолют лежал вне любых статистик. Он даже для полубога был слишком хорош. Может быть, потому он и должен был стать отцом следующей Императрицы.
Во-вторых, он отлично знал уязвимые точки на телах мохнатых гуманоидов. В своё время он провёл много приятных часов за поиском этих самых точек. Было бы уже довольно странно бояться тех, не один и не двое из которых истекли по-человечески алой кровью практически на руках чёрного трибуна.
Ну, и, в-третьих, сын Тора уже просто не умел бояться.
План его был прост как табуретка. Издалека прицельно снять самых старых котов, выдать своё местоположение, подстрелить ещё кого-то, кто попадётся под руку, израсходовав все заряды, бросить оружие и побежать, изображая панику.
Мужчина почти не сомневался, что все рияры как один поведутся на такой манёвр. Они всегда на него велись. Не все; некоторые старые опытные бойцы могли организовать горячий молодняк и спутать одинокому космодесантнику все карты, поэтому отстрел надо было начинать именно с них.
Что должно было последовать за этим, Ульвар пока ещё не знал. Всё зависело от дальнейшего поведения и успехов рияров. По-хорошему, их следовало убить всех до одного, чтобы к моменту прибытия следующей партии рассосались запахи диверсантов. Было предпочтительно поубивать их по одному, но сын Тора не страдал излишним оптимизмом, и прекрасно понимал, что один против нескольких десятков бойцов не выстоит даже он.
Пока холодный и невозмутимый разум прикидывал варианты решения задачи, тело действовало само. И вот он уже бежит по лесу ровно с той скоростью, какую могли развить опустившиеся ради погони на четыре ноги противники. Быстрее бежать было нельзя; это могло отрезвить их. Наоборот, следовало постепенно сбавлять скорость, подогревая азарт преследователей.
Но вечно это продолжаться не могло; не так велика была фора. И постепенно сын Тора пришёл к мысли, что он знает только один хороший способ махом отправить к предкам всех бойцов: их же собственные баржи. Для начала угнать одну из них, а потом либо "уронить" на рияров, либо, если в ней было оружие, воспользоваться им по назначению.
Плохой вариант у сына Тора тоже был: в одном из отделений брони у него на всякий случай имелся презентованный от щедрот Казарки диск гравитонного взрывателя и один-единственный капсюль с действующим веществом.
Рияры, обнаружив, что, кажется, совершенно впавшая в панику дичь заблудилась и кругом направляется обратно к бункеру, обрадовались и принялись загонять её туда уже совершенно осознанно. Дичь не возражала. Впрочем, когда Ульвар всё-таки выскочил на открытое пространство, и, на всякий случай стискивая в руке активированный взрыватель с прижатым к нему капсюлем, подбежал к ближайшему из "утюгов", оказалось, что выход у него остался один. Тот самый, последний. Потому что здесь его уже ждали, и пробиться к кораблю не представлялось возможным.
Всё было рассчитано очень аккуратно. Когда из леса показались преследователи, мужчина запустил обратный отсчёт, бросил под ноги взрыватель и вступил в драку. Рияры не пользовались тяжёлым оружием, а всё остальное было неспособно пробить титанид. Всё, кроме их ручного оружия - длинных клинков сложной формы, предназначенных для ближнего боя. Это тоже была традиция: коты считали достойной победу над противником только в ближнем бою.
А Ульвар наслаждался. Он так давно уже не испытывал этого ощущения, - боя в кольце врагов, - что сейчас ему было хорошо. Со стороны это походило на танец; очень странный, сюрреалистический и будто бы рисованный. Потому что слишком легко и плавно двигался огромный человек в тяжёлой броне. Потому что слишком быстры и грациозны были не уступающие ему размерами лохматые хищные звери, пренебрегавшие одеждой, и носившие только подобие разгрузок с оружием и прочими полезными приспособлениями.
У этого танца был свой ритм. Ритм, который стучал в голове чёрного трибуна; обратный отсчёт до взрыва. Мужчина двигался так, чтобы не отходить от точки расположения не замеченного риярами взрывного устройства, но так, чтобы между ним и детонатором находились зрители и один из противников. Он не боялся смерти, но предпочитал максимизировать собственные шансы на выживание.
Рияры нападали тройками, чтобы не мешать друг другу. Им тоже нравилось происходящее. И как бы ни был хорош сын Тора, он не мог держаться против такого количества врагов вечно. Несколько мёртвых мохнатых тел лежали у его ног, когда один из клинков вошёл в сочленение двух сегментов брони на плече.
Но всё это уже не имело смысла. Потому что обратный отсчёт дошёл до нуля.
Симаргл утверждал (так, собственно, думали все уроженцы Ирия), что нашедший свою предопределённость абсолют находил счастье. Может быть, эта мысль была ошибочна изначально: ведь счастье тоже у каждого своё, и для тех, кто именовал себя богами, высшей бедой было незнание собственной судьбы. А, может быть, сын Тора был тем самым пресловутым исключением, подтверждающим правило. Но факт оставался фактом: он совсем не чувствовал себя счастливым.
Ему было больно. Самым примитивным образом, физически; так больно, как не бывало никогда прежде. В этой боли таяла, медленно уплывая, реальность, и он уже совершенно ничего не видел и не слышал вокруг. Во всепоглощающем огне агонии растворялась сама его жизнь.
Но даже на фоне этого местного светопреставления, в грохоте судорожно колотящегося в висках пульса, сознание никак не желало его оставлять. И норманн чувствовал: всё это прекратится только со смертью. Такой близкой сейчас и такой привычно беспощадной.
Он умирал, исполняя своё предназначение, и не чувствовал никакого удовлетворения от такого исхода. Более того, ему совершенно не хотелось умирать, а вместо умиротворённого спокойствия душу чёрного трибуна грызло чувство вины и стыда.
Ульвар сын Тора очень редко давал кому-то обещания. Действительно, редко. Но если давал, то всегда выполнял. Эта установка очень крепко сидела внутри каждого абсолюта; она тоже была унаследована от неспособных на ложь богов.
Он опрометчиво поклялся пугливой девочке из прошлого вернуться за ней, но, кажется, слово своё сдержать уже не мог. И это упрямое чувство вины было единственным, что не спешило растворяться в мучительной боли. Нельзя сказать, что оно поддерживало трибуна Наказателя на краю; скорее, добавляло к мукам физическим щепоть перца в виде моральных терзаний. Но ничто не длится вечно, и сын Тора в конце концов сдался на милость победителя - чёрного беспросветного ничто.
Как бы то ни было, чёрный трибун исполнил свой долг. Циаматы усилили меры безопасности и патрули; они решили, что попытка диверсии не удалась. Но было поздно, потому что "птички" уже упорхнули.
Тем временем "Гамаюн" прорывался к Ирию. Неся потери, через активное сопротивление обороняющихся, упорно и методично. Во втором легионе хороши были не только десантники; и пилоты, и стрелки здесь были лучшими из лучших.
Но когда легион завяз в противостоянии, стянув к себе основные силы со всей системы, плотно забившись в окружение, по проторенному пути пришло подкрепление: четыре отборных когорты первого легиона ударили в тыл не успевших развернуться войск защитников.
Потом, когда неожиданное явление подкрепления внесло сумятицу в ряды защитников (легионы действовали сообща редко: их было слишком мало, чтобы распылять силы), была разыграна и главная козырная карта. Почти одновременно на поверхности Ирия прозвучало несколько взрывов, и времени собраться с силами у защитников уже не было. Оставшиеся в живых крейсера вышли на орбиту, и вниз крупным тяжёлым снегом хлынула "Белая чума".
Это было ещё одно из замечательных свойств титанидовой брони: космодесантники падали на поверхность планеты в своих собственных доспехах из самых глубин стратосферы, почти из так называемой "стратопаузы". Уничтожить разрозненные крошечные цели было гораздо сложнее, нежели крупные капсулы, несущие на борту большое количество людей.
Но деморализованные молчанием командования силы планетарной обороны уже не могли оказать существенного согласованного противодействия, и в тот момент бой был выигран. Несмотря на яростное сопротивление частей циаматов и присланного подкрепления рияров; разом обезглавленная армия была обречена.
Глава 8. Возвращение
Я равно открыта и счастью и боли,
И кровь моя ровно пульсирует в венах.
И я всё мечтаю, что выйду на волю,
И я всё рисую на стенах тюремных.
Я помню отлично: чудес не бывает.
Я притворяюсь, что неживая.
И только одна вещь меня удивляет:
Я всё ещё здесь.
Flёur, "Я всё ещё здесь"
Время тянулось мучительно медленно. В отсутствие солнца было сложно отмечать смену дня и ночи, поэтому я очень быстро потеряла счёт дням.
Несколько раз я порывалась пойти на разведку, рассмотреть повнимательней это здание, но каждый раз замирала на пороге. Из всех коридоров на меня смотрела непроглядная темнота, и стоило представить, что я вновь окажусь совсем одна в хитросплетении незнакомых проходов, слепая и беззащитная, как меня охватывал панический ужас. Нет, может быть, если бы это был единственный шанс на выживание, я бы рискнула, и наступила на горло своим страхам. Но пока у меня была еда и вода, а ещё - надежда выбраться отсюда.
В итоге единственным средством борьбы со скукой для меня стал бассейн. Благо, плечо моё чудесным образом совершенно зажило и уже не беспокоило. Я не знала, для чего этот водный резервуар предназначался изначально, как не знала, где, собственно, нахожусь; но он здорово выручал. Я всегда любила плавать, и умела это делать довольно неплохо, а сейчас у меня появилось ощущение, что такими темпами я скоро обзаведусь жабрами. Или склею ласты.
Ещё мелочно радовало наличие "удобств"; в этом качестве подошёл небольшой ручеёк, в который собиралась выплеснувшаяся из фонтана вода, убегавший в небольшую дыру в полу. В сложившихся обстоятельствах я была готова спокойно пережить и традиционные женские "неприятности", но, похоже, одно из пророчеств инопланетного бога всё-таки сбылось.
Несколько раз на границе восприятия мелькал собакоголовый абориген, но навязываться мне не пытался. Видимо, просто проверял, не попыталась ли я свести счёты с жизнью. И эта его ненавязчивость очень радовала. С каждой прожитой минутой, прошедшей с момента ухода Ульвара сына Тора, моё отвращение и неприязнь к этим "богам" только росли.
Какое-то время продолжалось это отупляющее существование. Я плавала до тех пор, пока не могла уже шевельнуть рукой, вылезала на берег и лежала на полу, пытаясь заснуть. Пела всё, что взбредало в голову, говорила сама с собой, пыталась сочинять стихи, чтобы тут же их забыть. Один раз попыталась играть сама с собой в города, но только расстроилась, вспомнив, что ни одного из этих городов на карте мира больше нет.
Удивительно, но я не могла даже заплакать или разозлиться. Мне просто было скучно и противно, как в театре на неинтересной премьере. Вроде и смотреть тошно, и уходить невежливо.