Госпожа Винтер засуетилась и поспешила на кухню, чтобы предупредить слуг, что хозяин дома, а кухарка напустилась на служанок, чтобы те делали все как следует и доказали, что хотя хозяин дома часто отсутствует по важным делам, все в доме идет так хорошо, что ему незачем беспокоиться.
Итак, Томас сидел за столом и наблюдал, как подают еду; напротив него сидела жена, а с каждой стороны стола сидели дети.
По сравнению с королевским столом все было очень скромно, но здесь чувствовалось довольство. В такие моменты ему в глубине души хотелось, чтобы он не был священником и чтобы он мог взять эту очаровательную семью с собой ко двору, где бы мог похвастать крепким здоровьем мальчика и миловидностью девочки.
Теперь он пожелал узнать, как у юного Тома продвигается учеба, и придал своему лицу суровое выражение, когда узнал, что мальчику не очень нравится заниматься, как того хотел бы его наставник.
- Это следует исправить,- сказал Томас, покачивая головой.- Ты, несомненно, думаешь, что еще молод и что всегда есть время. Времени мало. В твоем возрасте тебе трудно это понять, но скоро тебе станет ясно, что это именно так, ибо когда ты это поймешь, ты получишь один из первых жизненных уроков. Те, кто теряет время на обочине, сын мой, никогда не дойдут до конца пути.
За столом было тихо, как всегда, когда он говорил; у него был мелодичный голос и он умел убеждать их заставить выслушать то, что требовало внимания.
И пока они сидели и ели, начав с мяса и пирогов и закончив марципанами и сахаром, он рассказал своей семье, как он сам однажды победил время таким образом, что убедил короля в своих необыкновенных по сравнению с другими людьми способностях.
- Это случилось, когда я был на службе у старого короля...- Он не сказал им, что был королевским капелланом: дети часто открыто болтали при слугах, а он должен хранить в секрете свои связи с церковью.- Это не тот король, кого вы видели разъезжающим по улицам. Это был старый король, его отец, король с очень серьезным складом ума, знающий цену времени.
Он призвал меня к себе и сказал: "Я хочу, чтобы ты отправился во Фландрию в качестве специального посланника к императору Максимилиану. Приготовься как можно скорее выехать". Я забрал послание, которое должен был доставить, и пошел к себе на квартиру. Мой слуга сказал: "Милорд, вы выезжаете завтра?" А я ответил: "Завтра? Нет, сегодня... немедленно". Он был поражен. Он думал мне потребуется время, чтобы подготовиться к такому путешествию, но я чувствовал, как бежит время и знал, что послание имеет огромное значение. Вполне возможно, что если оно прибудет днем позже, чем я намеревался его доставить, ответ на письмо будет не таким благоприятным, какой я был полон решимости получить. Обстоятельства меняются... и меняется их время.
В послании, которое я вез, король просил руки дочери Максимилиана. Если бы я привез от Максимилиана благоприятный ответ, король был бы счастлив и оттого был бы доволен мной; если бы такой ответ пришел быстро, он был бы еще больше доволен.
Я пересек пролив. Быстро добрался верхом до Фландрии. Увидел императора, передал послание короля и получил его ответ. Затем вернулся на побережье и обратно домой. Прошло три дня, как я покинул Англию. Я предстал перед королем, который, завидев меня, сердито нахмурился. Он сказал: "Я думал, ты получил приказ доставить послание во Фландрию. Считал, что ты уже выехал. Мне не нравится, когда мои приказы выполняются медленно". Тогда мое сердце радостно забилось и я подождал еще несколько секунд, чтобы король еще больше разгневался, ибо чем больше будет его гнев, тем больше он удивится, когда услышит правду. "Ваше Величество,- сказал я ему,- после того, как я получил ваше распоряжение, я меньше чем через час выехал во Фландрию. Теперь я уже вернулся и привез вам ответ императора". Король был изумлен. Ему никогда не служили с такой быстротой. Он схватил мою руку и сказал: "Ты хороший слуга".
- И это все, отец? - спросил юный Томас.- Пожать тебе руку и сказать, что ты хороший слуга, мне кажется небольшой наградой.
- Он меня не забыл,- сказал Томас. Да, действительно не забыл. Томас Уолси стал настоятелем собора в Линкольне и, проживи Генрих VII подольше, его, без сомнения, не обошли бы и другие почести. Но старый король умер; однако, это был не повод, чтобы печалиться, потому что новый король, как и старый, проявлял интерес к своему слуге Уолси.
На этого молодого короля Томас Уолси возлагал большие надежды. Он понимал Генриха VIII. Вот молодой человек, здоровый, сильный, чувственный, которого намного меньше интересуют государственные дела, чем удовольствия. Это был именно тот тип короля, которого так любят честолюбивые министры. Генрих VII вершил все государственные дела самостоятельно, он действительно был главой государства. Его ревматическому телу не доставляли удовольствия ни турнирные сражения, ни теннис, танцы, или прелюбодеяние. Как непохож на него был его молодой и здоровый сын! Этот король пожелает поставить у кормила правления способного человека, и при таком короле честолюбивые министры могут получить реальную возможность править Англией.
Лорд, ведающий раздачей милостыни при королевском дворе, видел для себя огромные возможности.
Он улыбнулся, глядя на оживленные лица за столом, разгоряченные хорошей едой и питьем. Это был его оазис радости, гуманности, здесь он мог на время сойти с дороги амбиций и отдохнуть на прохладном зеленом лугу.
Он глядел на госпожу Винтер через пелену благодарности и желания, и она казалась ему прекраснее любой леди при дворе.
Он сказал детям:
- А теперь ненадолго оставьте меня с вашей матерью. Нам нужно поговорить. Я увижусь с вами опять прежде, чем уйти. Дети оставили родителей вдвоем, и Томас заключил госпожу Винтер в свои объятия и стал ласкать ее тело.
Они прошли в ее опочивальню и занялись любовью. Лежа в его объятиях, она подумала: всегда одно и то же, по заведенному образцу. Неужели все так и останется? Что будет, когда он станет первым министром при королевском дворе? И он им станет, так как он сказал ей об этом в минуты близости. Если бы это было не так, подумала она, если бы он потерял свое место при дворе, он, может быть, вернулся бы к нам.
Это была нехорошая мысль. Он не должен потерять свое место. Оно значило для него больше, чем что-либо... больше чем это, его дом, больше чем она и их дети.
Когда он оделся, очень тщательно и аккуратно, как всегда, он сказал:
- Прежде чем уйти, загляну к детям.
Он заметил ее немного печальный вид, но не стал об этом говорить. Знал, что она хочет, чтобы они жили нормальной семейной жизнью, чтобы им не нужно было ложиться в постель посреди дня, потому что у них есть только это время. Она воображает, что он здесь каждый день - купец, адвокат, ювелир... человек с какой-то профессией, как и ее соседи. Она думает об уютных разговорах за столом, о том, что нужно посадить в саду, об образовании детей; она рисует себе, как каждую ночь они ложатся спать при свете свечей, об объятии, ставшем почти привычкой, как потом засыпают. Обычной, нормальной жизни - вот чего ей страстно хотелось.
Бедная маленькая госпожа Винтер, подумал он, она может разделить со мной лишь очень небольшую часть его жизни, а ей хочется, чтобы это была вся жизнь.
Ей не повезло, что она полюбила не человека с обычными способностями, а того, кто от скромной мясной лавки в Ипсвиче поднялся до нынешнего положения и был намерен достичь вершин честолюбия.
Он сказал:
- Пойдем к детям. У меня осталось мало времени.
Он поцеловал ее еще раз, но теперь уже не увидел печали в ее глазах. Он видел только Уолси, поднимающегося все выше и выше. Он видел кардинальскую шапку, но и это было, конечно, не все. Оставалась еще папская тиара; раз даже ему стало ясно, что он никогда не сможет стать королем Англии, пределом его мечтаний было стать во главе церкви.
Томас пошел к детям, улыбаясь счастливой улыбкой, так как для его честолюбия не было ничего невозможного. Томас Уолси, которому жизнь преподала так много уроков, верил, что все его желания, в конце концов, сбудутся.
* * *
Как только он вернулся ко двору, ему сообщили, что его просят явиться архиепископ Кентерберийский, епископ Винчестерский и граф Сюррей.
Он надел свою церковную одежду и вымыл руки прежде, чем к ним отправиться, ибо это был один из тех случаев, когда нужно было использовать время, чтобы создать впечатление собственной значимости.
Когда он прибыл, они ожидали его довольно нетерпеливо.
- Милорды, вы просили меня прийти,- сказал он. Сюррей с отвращением посмотрел на Томаса Уолси. От него так и разит вульгарностью, подумал Сюррей. Эта грубая кожа, этот чересчур красный цвет лица - они обличают его вульгарность.
У самого Сюррея был далеко не бледный цвет лица, да и кожа не чересчур нежной, однако, он был склонен придраться к Уолси и только искал случая, чтобы напомнить тому о его низком происхождении и о том, что тот должен быть вечно благодарен за особую привилегию быть допущенным на их совещания.
Фокс приветствовал Уолси довольной улыбкой. Фокс с самого начала верил в его исключительные способности и был решительно настроен на то, чтобы его надежды оправдались.
- Мы обсуждаем возможность войны с Францией,- сообщил ему Уорэм.
Уолси с серьезным видом кивнул.
- Вы, как лицо, ведающее раздачей милостыни, должны знать, сколько мы могли бы туда вложить,- заявил Сюррей, своим тоном давая знать, что Уолси пригласили, как занимающего более низкую должность, и что его мнение должно ограничиваться лишь вопросами о товарах и деньгах.
- А,- сказал Уолси, игнорируя Сюррея и повернувшись к Фоксу и Уорэму,- это зависело бы от масштабов войны, которую мы стали бы проводить. Если король самолично возглавит войска, это, пожалуй, обойдется дорого. Если же мы послали бы небольшой отряд под командованием какого-то знатного джентльмена...- тут Уолси посмотрел на Сюррея...- то это было бы нам вполне по средствам.
- Вижу, что вы одного с нами мнения,- вставил Фокс.- В настоящий момент не следует предпринимать крупномасштабных действий.
- Кроме того,- продолжал Уолси, - осмелюсь утверждать, что нам не следует ничего предпринимать, пока мы не получим от короля Испании заверений, что он также предпримет боевые действия.
- Альянс с королем Испании вас не касается,- горячо прервал его Сюррей.
- Милорд ошибается,- холодно проговорил Уолси.- То, что такой союз должен быть заключен и выполнен, имеет первостепенное значение для каждого подданного этой страны, включая и меня, как королевское должностное лицо, отвечающее за распределение милостыни.
У Сюррея на висках вздулись вены.
- Не думаю, чтобы вопросы государственной политики касались каждого Тома, Дика или Гарри.
- Возможно ли, чтобы благородный лорд не замечал так многого? - парировал Уолси.- Поскольку теперь ему известно о его слепоте, он может попытаться найти от нее исцеление.
Сюррей поднял кулак и грохнул им по столу.
- Это дерзость! - закричал он, свирепо глядя на Фокса и Уорэма.- Разве я не говорил вам, что не желаю общаться с... лавочниками!
Уолси с изумлением оглядел апартаменты.
- Лавочниками? - переспросил он, чувствуя, как в нем закипает негодование.- Не вижу здесь никаких лавочников.- Он пытался подавить свой гнев, потому что сама его любовь к показному выросла из стремления жить так, как живет знать - и даже немного богаче,- с тем, чтобы он мог окончательно отделаться от воспоминаний о лавке мясника.
- Конечно,- с издевкой сказал Сюррей,- да и как вы могли бы увидеть? Ведь в этой комнате нет зеркала.
- Милорд, я не лавочник,- ответил Уолси почти спокойно.- Я закончил Оксфорд и был избран членом совета колледжа Магдалины. Перед тем, как я принял духовный сан, я был преподавателем.
- Прошу уволить нас от перечисления ваших достижений,- таким же глумливым тоном заявил Сюррей,- что, должен признать, весьма удивительно для человека, начавшего в лавке мясника.
- Какая счастливая случайность,- парировал Томас,- что вы, милорд, не начали в таком же заведении. Боюсь, что в таком случае вы все еще оставались бы там же.
Уорэм поднял руку.
- Прошу вас, джентльмены, вернемся к нашей дискуссии.
- Предпочитаю не продолжать ее,- кричал Сюррей.- Я не могу оставаться в этом совете вместе с господином Уолси.
Он ждал, чтобы Уорэм и Фокс попросили Уолси удалиться. Уолси неподвижно стоял, бледный, но улыбающийся. И Фокс, и Уорэм избегали смотреть на графа, лицо которого приобрело багровый оттенок. Сюррей! - думал Фокс. Со своими напыщенными идеями о своем знатном происхождении он вряд ли и дальше будет пользоваться благосклонностью короля. Намного лучшим союзником будет Уолси, с его быстрым и ясным умом, способностью сглаживать трудности и облегчать королю путь к удовольствиям. Больше того, Фокс всегда относился к нему как к своему протеже. Пусть Сюррей уходит. Они вполне обойдутся без него.
Что касается Уорэма, то он также признавал выдающиеся способности Уолси, да и к Сюррею испытывал далеко не теплые чувства. Сюррей принадлежал к старой школе, в дни его юности доблесть в сражении приносила славу. Однако, Генрих VII научил свой народ, что возвеличить страну можно скорее, искусно управляя государством, чем ведя сражения, даже если они оказываются победоносными. Издав возмущенное восклицание, Сюррей выскочил из комнаты.
Уолси торжествующе улыбнулся.
- Теперь, джентльмены, обстановка больше способствует глубоким размышлениям,- сказал он.
Фокс ответил ему улыбкой, желая сказать, что наконец-то они избавились от Сюррея.
- Каково ваше мнение?
Уолси был готов. Он не собирался возражать против направления армии во Францию хотя бы потому, что этого мог желать король. Почти наверняка этого желала королева, потому что этого хотел ее отец, а королева, естественно, соблюдала интересы отца. Если принято решение, противоречащее желаниям короля, пусть оно будет принято Фоксом и Уорэмом.
- Как заметил милорд Сюррей,- почти застенчиво проговорил он,- государственные вопросы вряд ли меня касаются. Если Его Величество решит сражаться, я прослежу за тем, чтобы для него было приготовлено все имеющееся вооружение; однако, разумнее предположить, что подготовка вооружения для небольшого отряда, скажем под командованием какого-нибудь знатного дворянина, была бы гораздо проще и к тому же позволила бы нам набраться опыта в этой области прежде, чем начать большую кампанию.
- Я вижу, что вы разделяете наше мнение,- сказал Фокс.
Они обсудили этот вопрос в деталях и, хотя внешне он сохранял спокойствие, в глубине души Томас Уолси осознавал, как сильно затронута его гордость. Он не мог забыть презрения и насмешки в глазах Сюррея, когда тот упоминал о лавке мясника. Избавится ли он когда-нибудь от таких унижений?
Их нельзя позабыть, а значит, их нельзя простить. Имя Сюррея было в списке, который он хранил в своей памяти, списке тех, кто в один прекрасный день должен будет заплатить за те оскорбления, которым они подвергли Томаса Уолси.
ИСПАНСКАЯ ИНТРИГА
Катарину радовали перемены, происшедшие в ее супруге. Она была уверена, что безответственного мальчика уже нет и что король становится зрелым мужем.
Он позабыл об их разногласиях и говорил с ней о своих честолюбивых устремлениях. Она была просто счастлива. И он даже перестал задавать вопросы о том, не понесла ли она.
Она сказала ему:
- То, что мы постоянно тревожимся о моей беременности, возможно, причина тому, почему я не зачала. Я слышала, что постоянная тревога может привести к бесплодию.
Возможно, он принял это близко к сердцу или же перспектива войны совершенно изменила направление его мыслей.
В один из дней он быстрым шагом вошел в ее апартаменты и вместо того, чтобы бросить на самую хорошенькую из ее фрейлин оценивающий остекленевший взгляд, который она с некоторой тревогой замечала раньше, взмахом руки приказал всем удалиться.
- Ах, Кейт,- вскричал он, когда они остались одни,- меня раздражает эта отсрочка. Мне бы хотелось, чтобы я мог выступить во Францию сегодня же. Эти мои министры считают, что сейчас мне не время покидать страну.
- Я получила весточку от отца,- сказала ему Катарина.- Он пишет, ему известно, что в Гиени тебя приветствовали бы. Тамошнее население так и не смирилось с установлением господства французов, сообщает он, и всегда считало своими настоящими правителями англичан. Он говорит, что как только они увидят Ваше Величество, то сразу же перейдут под наши знамена.
Генрих самодовольно улыбнулся. Он вполне мог этому поверить. Он был уверен, что пока сохраняется такое неудовлетворительное для Англии положение, нельзя было давать заглохнуть военным действиям против Франции. До этого Англию раздирала ее собственная война Алой и Белой розы, о чем он не мог сожалеть, так как именно благодаря ее победоносному завершению Тюдоры получили трон; но теперь, когда в Англии воцарился мир и на троне сидел король, сильный и стремящийся к победам как Генрих V, почему бы не продолжить эту борьбу?
Но Гиень! Его министры были немного встревожены. Насколько проще было бы атаковать где-нибудь поближе к своим границам. Естественными отправными пунктами был Кале.
Он, конечно, будет рядом со своим союзником, если тот атакует на юге; отсрочка уязвляла Генриха. Он не мог себе представить вероятность поражения, поэтому всем сердцем жаждал выступить, чтобы продемонстрировать свои победы народу Англии.
- Кейт, я бы с удовольствием повел мою армию и соединился с армией твоего отца,- сказал Генрих.- Вместе мы должны стать непобедимыми.
- Я в этом уверена. Моего отца считают одним из величайших полководцев в Европе.
Генрих нахмурился.