Когда они подъехали, Ренни борется с дверной ручкой, наконец открывает дверцу и вылезает. Водитель не двигается, поэтому она обходит машину вокруг.
- Сколько? - спрашивает она.
- Вы уезжаете?
- Нет, я просто забираю посылку, - говорит Ренни, и немедленно осознает, что опять допустила ошибку, потому что он говорит:
- Я подожду вас здесь.
- Хорошо. Но я, может быть, немного задержусь.
- Делать все равно нечего, - говорит он бодро.
Аэропорт почти пуст. Ренни оглядывается в поисках закусочной и находит ее, но та закрыта. Посыльное окошко тоже закрыто. На стекле налеплен скотчем большой плакат: "ЭЛЛИС - КОРОЛЬ."
Без четверти восемь. Ренни садится на скамейку и ждет. Она обшаривает сумочку в поисках витаминов, таблеток от кашля, чего-нибудь, что можно съесть, но ничего не находит. Рядом со скамейкой - фотоавтомат, кабинка с занавеской и щелью для монет. Ренни осматривает его, но он принимает только американские четвертаки. Она устремляет взгляд напротив, на плакат, тот, что с петухом. ЭТО ВАС ПРИШПОРИВАЕТ. Поперек кто-то нацарапал "Принц мира".
В полдевятого окошко поднимается. Ренни откапывает в сумочке смятую квитанцию и подходит.
- Мне нужен Гарольд, - говорит она, чувствуя себя очень глупо, но человек за стойкой не удивляется.
- Хорошо, - говорит он и исчезает в задней комнате. Ренни думает, что он пошел искать Гарольда, но он возвращается с большой продолговатой коробкой.
- Это вы Гарольд? - спрашивает она.
Он игнорирует этот глупый вопрос и не отвечает.
- Должна прийти одна жирная старая дама, - говорит он. - Получила шесть посылок в этом месяце. Из Нью-Йорка. Говорит, еда. Зачем ей столько еды?
Он хитро посматривает на нее, как будто пошутил. Коробка слишком велика, чтобы пролезть в окошко, поэтому он отпирает боковую дверь.
Ренни ожидала увидеть что-нибудь больше напоминающее пакет.
- А это та самая посылка? - спрашивает она. - Мне нужна поменьше. Та, в которой должны быть лекарства.
- Все там, - говорит он небрежно, как будто сам просмотрел содержимое. - Другой я не видел.
Ренни колеблется. Она читает этикетку, на которой действительно написана нужная фамилия.
- Вы забыли, - говорит она, протягивая ему квитанцию. Он бросает на нее презрительный взгляд, и затем разрывает квитанцию пополам.
- Может быть надо что-нибудь подписать? - настаивает Ренни, в которой восстало чувство порядка. Он злобно смотрит на нее.
- Ты хочешь навлечь на меня беду? - говорит он. - Забирай коробку и выметайся.
Он запирает окошко и поворачивается к ней спиной.
Коробка весит целую тонну. Ренни приходится ее волочить. Ей приходит в голову, что она не знает, где живет Лора или бабушка. Как же она собирается доставлять кому-нибудь из них коробку? Адрес напечатан достаточно отчетливо, но там написано только Эльва, Св. Агата. Никакой фамилии. Что дальше? Она чувствует, что ее либо подставили, либо использовали, она не уверена, что именно. Ренни вытаскивает посылку через входную дверь и ищет свое такси. Его не видно, да и других тоже, наверное, они приезжают в аэропорт только к самолету. На другой стороне улицы припаркована единственная машина, но это не такси, это джип. В нем сидит полицейский, курит сигарету и разговаривает с водителем, и с легким шоком Ренни осознает, что водитель это Поль. Он ее не видит, он смотрит прямо перед собой, слушая полицейского. Ренни думает, не попросить ли его ее подбросить; он бы помог ей втащить коробку по лестнице, а затем они могли бы вместе позавтракать. Но она смущена. Она не может его об этом попросить. После того, как она себя повела. Трусливо спасовать перед дружеским сексом, не дав вообще никаких объяснений - так не поступают, это действительно непростительно. Она с ним обошлась так, будто у нее атрофированы гениталии. Он прав, если злится.
Ей приходится волочить коробку обратно в здание и вызывать другое такси, затем приходится ждать, когда оно прибудет. Пока она роется в сумочке в поисках мелочи на телефон, подъезжает такси, то самое. Шофер ест огромный кусок жареного мяса, большие капли соуса капают с подбородка. Запах напоминает Ренни, что она на грани голодного обморока, но она не в состоянии попросить ни кусочка. Это граничило бы с фамильярностью.
Коробка слишком велика, чтобы поместиться в багажник. Водитель кидает остатки мяса на тротуар, тщательно вытирает руки о шорты, чтобы не запачкать свою обивку и помогает Ренни втиснуть коробку на заднее сиденье. Ренни садится рядом с ним на переднее сиденье. На этот раз музыка звучит приятнее.
- Сколько? - спрашивает Ренни у отеля.
- Двадцать, - кратко отвечает он. Ренни знает, что цена неслыханная.
- Но ведь в один конец только семь, - говорит она.
- Остальное за ожидание, - ухмыляется он.
Прежде Ренни в таких случаях стала бы торговаться, однажды она даже победила. Сейчас у нее нет сил, и он это знает, они все это знают, чуют за версту. Она дает ему двадцать три и обходит машину, чтобы вытащить коробку.
К ее удивлению водитель вылезает из машины, но не помогает ей, а только наблюдает.
- Вы подруга мисс Лоры? - спрашивает он. - Я нас с ней видел. Все знают мисс Лору.
- Да, - говорит Ренни, чтобы избежать объяснений. Она воюет с коробкой. Один конец соскальзывает с заднего сиденья и стукается о мостовую.
- Она приятная леди, - мягко говорит он. - Ты тоже приятная леди, как и она?
Двое других мужчин в майках без рукавов остановились и облокотились о стену.
Ренни решает все проигнорировать. В этом есть какая-то инсинуация, но Ренни не может ее понять. Она улыбается, надеясь что вежливо, и удаляется во внутренний дворик, волоча за собой коробку, как она надеется, с достойным видом. Ей вслед несется смех.
У подножья лестницы свернулся глухонемой, он храпит во сне, скорее всего он пьян. Его ширинка расстегнута, обнажая задравшуюся одежду, серого цвета. Щеку пересекает свежий шрам, седая щетина отросла на полдюйма. Ренни не может поставить коробку на лестницу, не отодвинув его ног, поэтому она их отодвигает. Когда она опускает его ступни, босые и покрытые подсыхающей грязью, он открывает глаза и улыбается ей, улыбкой, которая была бы невинной, даже блаженной, если бы не отсутствующие зубы. Она боится, что он опять захочет пожать ей руку, но он этого не делает. Может быть, считает, что она уже получила свою порцию удачи.
Ренни пробирается по лестнице волоча коробку, с каждым разом поднимая ее на одну ступеньку. Слишком жарко для такого занятия. Она идиотка, что дала себя в это втянуть.
Когда она достигает стойки, англичанка сообщает ей, что для завтрака уже слишком поздно.
- Я что же можно поесть? - спрашивает Ренни.
- Чай с бисквитами, - отвечает англичанка решительно.
- А нельзя ли немного тостов? - Ренни старается не завыть.
Англичанка награждает ее презрительным взглядом.
- Вы можете поискать где-нибудь еще, - говорит она, - где-нибудь там.
Ее тон ясно свидетельствует о том, что все съеденное "там" обязательно обернется холерой, если не хуже.
Ренни заказывает чай с бисквитами и тащит коробку через холл в свою комнату. Теперь это почти что другой человек, партнер по танцам, который напился в стельку. Его негде поставить. Он не влезет в бюро, а кладовки нет. Ренни впихивает посылку под кровать и все еще стоит на коленях, когда одна из официанток приносит чай и бисквиты на пластиковом подносе с изображением Виндзорского замка.
Ренни убирает с ночного столика Библию и будильник, чтобы официантка смогла поставить поднос. Постель не заправлена. Когда официантка уходит, Ренни завязывает москитную сетку свободным узлом и садится на сбитые простыни.
Чай приготовлен из пакетиков и воды, которая, по всей видимости, не успела закипеть. Бисквиты - заносчиво английские, плоские бежевые овалы с краями, обрезанными в духе Викторианских потолков, с серединой намазанной напоминающим замазку джемом. Они выглядят как большие куски мозольного пластыря. Ренни откусывает от одного. Он бескомпромиссно черств. От него несет подошвами, подвалом, сырой шерстью. Ренни хочет домой.
Ренни сидит у окна, уставившись в свою записную книжку, где ей удалось записать три слова "Праздник в веснушках". А чего волноваться! Редакторы все равно всегда меняют ее заголовки.
Раздается стук в дверь. Какой-то человек, говорит горничная, ожидает ее у конторки. Ренни думает, может быть, это Поль; она смотрится в маленькое зеркальце, сейчас ей придется все объяснить.
Но это доктор Минога в защитной рубашке и безупречных белых шортах, он выглядит даже аккуратнее, чем в самолете.
- Довольны своим пребыванием? - спрашивает он, улыбаясь своей кривой улыбкой. - Изучаете местные обычаи?
- Да, - говорит Ренни, гадая что ему надо.
- Я пришел, чтобы отвести вас в ботанический сад, сообщает он, - как мы договаривались.
Ренни не помнит, чтобы она о чем-либо таком договаривалась, но, возможно, здесь любые фразы принимают за обещание. Она так же не помнит, чтобы говорила ему, где остановится. Англичанка глядит на нее из-за конторки.
- Конечно, - улыбается Ренни. - Это будет замечательно.
Она забирает свой фотоаппарат, он в чехле, и доктор Минога провожает ее к своей машине. Это темно-бордовый "фиат" со зловещей вмятиной на левом крыле. Когда Ренни уже пристегнулась, доктор Минога поворачивается к ней с улыбкой на грани коварства.
- Есть вещи, которые вам будет полезные увидеть, - говорит он. - Сначала мы поедем туда.
Они едут с опасной быстротой по главной улице, прочь от деловой части. Дорога, по большей части мощеная, превращается в немощеную. Вот они уже на рынке. Лозунги все еще висят, но платформы из апельсиновых ящиков исчезли.
Доктор Минога снижает скорость не так сильно, как Ренни считает должным. Люди на них таращатся, некоторые улыбаются. Минога опустил окно и машет из него рукой. Его окликают, он отвечает, видимо, он всем известен.
Руки прижимаются к ветровому стеклу. Кто-то кричит:
- Мы за тебя. Да здравствует рыба.
Ренни начинает беспокоиться. Толпа вокруг автомобиля слишком густая, она блокирует дорогу, далеко не все улыбаются. Минога нажимает на клаксон и поддает газу, они едут дальше.
- Вы не сказали мне, что занимаетесь политикой, - говорит Ренни.
- Тут все занимаются политикой, дружок, говорит доктор Минога. - Все время, не то что милые канадцы.
Они сворачивают в гору, в сторону от центра. Ренни цепляется за спинку сиденья, ее руки покрываются потом, когда машина, накренившись, по двум узким колеям взлетает на пологий холм. Ренни смотрит на океан, который теперь под ними, слишком далеко внизу. Зрелище захватывающее.
Они влетают под углом в сорок пять градусов в каменную арку ворот.
- Форт Индастри, - говорит Минога. - Очень исторический. Построен англичанами. Вам захочется немного поснимать.
Перед ними что-то типа поля: изрытая, частично подсохшая грязь, на которой местами растет скудная трава, на поле ряд палаток, даже не совсем палаток, а скорее кусков брезента, растянутых на палках. Минога припарковывает машину у ближайшего края палаток и выходит, Ренни с ним.
Даже снаружи пахнет телами, отхожим местом, лимонами, разлагающейся пищей. Под брезентовыми крышами матрасы, большая часть из них без простыней. Одежда навалена на кроватях и свешивается с веревок, протянутых между палками. Среди палаток очаги, вокруг на земле валяется кухонная утварь, горошки, медные тарелки, кастрюли. В основном здесь женщины и маленькие дети. Дети играют в грязи, женщины сидят в тени в своих бумажных платьях и чистят овощи.
- Это пострадавшие от урагана, - мягко произносит Минога. - У правительства были деньги на восстановление их домов, деньги прислали милые канадцы. Только этого до сих пор не произошло, вы же понимаете.
К Миноге подходит пожилой человек, старая женщина, несколько людей помоложе. Мужчина трогает его за руку.
- Мы за тебя, - мягко говорит он. Они исподволь смотрят на Ренни. Она стоит в смущении, не зная, что от нее требуется.
На другом конце поля видна маленькая удаляющаяся группа людей, белых, хорошо одетых. Ренни кажется, что она узнает двух немок из отеля, пожилую пару с лодки, тех, вооруженных биноклями. Вот как она сама должно быть смотрится: туристка, наблюдатель, зритель.
Рядом с ней на выволоченном на солнце матрасе лежит молодая девушка и кормит ребенка грудью.
- Какой красивый ребенок, - говорит Ренни. Хотя это совсем не так. Ребенок весь в складках, сморщенный, как рука, которую слишком долго держали в воде. Девушка ничего не отвечает. Она глядит на Ренни как одеревеневшая, как будто ее осматривали уже много раз.
- Мы заведем ребенка? - спросила Ренни у Джейка, всего один раз.
- Ты же не захочешь так рано ограничить свою свободу, - сказал Джейк, как будто ограничена будет только ее свобода, а к нему это не имеет никакого отношения. - Может быть, тебе с этим обождать. Надо выбрать правильное время.
- Это достаточно справедливо. - А ты как? - спросила Ренни.
- Не нравится, не жди, - сказал Джейк улыбаясь. - Я не слишком разбираюсь в жизненных целях. Сейчас мне и так нравится.
- Я могу иметь ребенка? - спросила Ренни у Дэниэла тоже только один раз.
Это мальчики спрашивают, могу ли я, говорила ее бабушка, девушки должны быть скромнее. Они говорят "можно мне?"
- Вы имеете в виду прямо сейчас? - спросил Дэниэл.
- Я имею в виду вообще, - сказала Ренни.
- Вообще очень громкое слово.
- Я понимаю, громкие слова могут довести до беды, - сказала Ренни. - Меня этому еще в школе учили.
- Вопрос не стоит так: можете вы или нет. Конечно, вы можете. Нет никакого физического препятствия. У вас возможно родится абсолютно нормальный здоровый ребенок.
- Но? - сказала Ренни.
- Может вам надо немного выждать, - ответил Дэниэл. - Чтобы ко всему привыкнуть и разобраться в своих желаниях. Вам надо знать, что есть гормональные изменения, которые могут влиять на скорость рецидива, хотя это точно не известно. Это риск.
- Бог мне простит этот риск, - сказала Ренни.
Девушка отняла ребенка от груди и приложила его к другой. Ренни раздумывает, не дать ли ей денег. Не будет ли это оскорбительно? Ее рука движется к сумочке, но ее уже окружила толпа детей, семь или восемь сразу, они возбужденно прыгают вокруг и все говорят одновременно.
- Они хотят, чтобы вы их сфотографировали, - говорит Минога, что Ренни и делает, но это их, видимо, не удовлетворяет. Теперь они хотят увидеть снимки.
- Это не Полароид, - говорит Ренни Миноге. - Снимки не выскакивают, - говорит она детям. Им труднее объяснить.
Полдень. Ренни стоит под палящим солнцем, мажет лицо кремом и жалеет, что не взяла с собой шляпу. Минога, кажется, знает про этот форт все и хочет ей все это рассказать, кирпичик к кирпичику, а ее организм тем временем катастрофически обезвоживается и она гадает, упадет ли в обморок или рассыплется на части. Чего ему от нее надо.
- Не стоит вам тратить время, - протестовала она уже дважды. Но от тратит.
Количество вещей, которые могут, по мнению Ренни, с ней случиться в чужой стране, ограничено, но количество вещей, которые, как она боится, с ней произойдут, намного больше. Она не бесстрашный путешественник, хотя всегда утверждала, что именно это и делает ее хорошим журналистом. Другим людям тоже хочется знать, в каком ресторане их накормят подметками, в каких гостиницах есть тараканы, не только ей. Когда-нибудь, если так будет продолжаться, она окажется рядом с котлом, из которого важная местная персона предложит ей отведать бараний глаз или вареную обезьянью руку, а она будет не в силах отказаться. Пока до этого не дошло, но тем не менее она пленница. Правда, если дела примут еще худший оборот, она всегда сможет добраться обратно с другими туристами.
Теперь Минога рассуждает о методах санитарной профилактики, практиковавшихся англичанами. Как будто они вымершее, исчезнувшее с лица земли племя, а он их откапывает, извлекает из-под земли разбитые чашки времен Королевы Анны, раскапывает мусорные ямы, с восторгом и археологическим пиететом, восхищаясь странными обрядами.
Форт являет собой стандартное кирпичное георгианское здание, приходящее в запустение. Хотя в брошюре он значится как одна из главных достопримечательностей, ничего не делается для того, чтобы подправить его или, хотя бы, поддерживать в сохранности. Снизу лежит грязное открытое пространство, забитое палатками, за ними общественный туалет, древний, деревянный, выглядящий как временный. Единственное новое здание - застекленный кубик с какой-то антенной наверху.
- Там расположен мощный телескоп, - рассказывает ей Минога. - Можно видеть все, что сгружают с судов. Когда нет такой дымки, можно увидеть Гренаду.
Рядом с кубиком стоит квадратная хижина, где, сообщает Минога, находится тюремная пекарня, поскольку форт используют как тюрьму. Рядом с туалетом привязан козел.
Минога взобрался на парапет. Он удивительно активен для своих лет. Похоже, он ожидает, что Ренни тоже заберется, но там отвесный обрыв, сотни футов до моря. Вместо этого, она становится на цыпочки и заглядывает вниз. Вдалеке виднеется голубой силуэт, вытянутый и мглистый, остров.
Минога спрыгивает и встает рядом с ней.
- Это Гренада? - спрашивает Ренни.
- Нет. Святая Агата. Там все моряки.
- А здесь?
- Идиоты. - говорит Минога. - Я сам со Святой Агаты. Англичане совершили большую ошибку в девятнадцатом веке, когда всех нас свели в одну страну. С тех пор здесь все время неспокойно, а теперь, когда они от нас избавились и могут получать свои дешевые бананы, не беря на себя труд руководства, у нас стало еще больше забот.
Теперь он разглядывает что-то внизу, его голова с горбатым носом склонилась на бок, как у птицы. Ренни прослеживает его взгляд. Внизу человек курсирует среди беженцев, от группы к группе, его сопровождают дети. Он что-то раздает, какие-то бумажки. Одет он в кожаные сапоги с высокими голенищами, ковбойские сапоги. Когда он останавливается возле трех женщин, копошащихся около очага, маленький ребенок проводит рукой по коже.
Минога усмехается.
- Это Марсон, - говорит он. - Этот парень всегда при деле, работает на Принца Мира. Они делают листовки в Народной Церкви, там есть аппарат. Думают, что у них единственно правильная вера, а если вы этому не верите, они будут рады послать вас к черту. Но здесь они далеко не уедут. Знаете почему, дружок?
- Почему? - спрашивает Ренни насмешливо. Она отключается, слишком это напоминает политику в маленьких городах, эту мелкую вражду в Грисвольде, зависть, глупое соперничество. Кого это волнует?
- Они всегда раздают листовки, - говорит Минога. - Утверждают, что в этих бумажках все объясняется, например, почему солнце светит и чья задница его освещает, кстати, уверяю вас, не моя. - Он издает смешок, в восторге от собственной шутки. - Но они забывают, что мало кто здесь умеет читать.
Дети скачут вслед Марсону, держат квадратные листочки за уголок, машут ими, как белыми змеями.