Моя милая, любовь это полное самовыражение. Пока ты не будешь об этом забывать, ничего плохого не случится.
С надеждой, что помогла тебе,
Мадам Великолепие.
Ренни закрывает глаза и натягивает простыню на голову. У нее нет сил завязывать москитную сетку.
О, пожалуйста.
Ренни лежит в постели и думает о Дэниэле. Это безнадежно, но разве когда-нибудь было по-другому? Чем скорее она прекратит это самокопание, тем лучше. Но это выше ее сил.
Было бы проще, будь Дэниэл свиньей, бабником, дураком, напыщенным идиотом или хотя бы жирным, особенно жирным. Будь он жирным, это было бы большим облегчением. К сожалению, Дэниэль худой. К тому же он любит Ренни, или, по крайней мере, так говорит, что только хуже. Ибо, в чем выражается его любовь? Да ни в чем. Ренни даже не уверена, что собственно означает эта его любовь, или, что, по его мнению, она значит, что скорее всего не одно и то же.
Как-то Ренни довольно долго пыталась выяснить, что Дэниэл имеет в виду. Это оказалось не просто, поскольку он не был похож на других мужчин, которых она знала. Ее приятели рассказывали о себе в таком ключе: они занимались самокопанием, претерпевали изменения и обретали себя. Когда она в первый раз употребила эти выражения в разговоре с Дэниэлом, ей пришлось их ему переводить. Дэниэл, насколько она могла понять, никогда не был опустошен и, очевидно, ему не приходилось вновь обретать себя. Он никогда не думал, какие изменения претерпевает. На самом деле, похоже, он вообще не слишком много думал о себе. В этом и состояла разница между Дэниэлом и остальными мужчинами: Дэниэл о себе не думал.
Из-за этого Ренни иногда не могла найти с ним общий язык, так как она задавала ему такие вопросы о нем самом, на которые он не знал ответа. А он вел себя так, как будто и не слышал ее вопросов. "Где ты был последние двадцать лет?" - хотелось ей спросить его.
История в духе Дона Миллса, но Дэниэла не волновало, где он живет, что он ест, во что одет. Его одежда выглядела так, как будто ее выбирала его жена, возможно, так оно и было. Он же - специалист, он занят, он знал в жизни только свою работу. Он думал, что Ренни знает нечто такое, чего не знает он сам; он думал, что она живет в реальном мире. Ему было приятно в это верить, а Ренни стремилась доставить ему удовольствие, ей нравилось его забавлять, хотя она и боялась, что рано или поздно он решит, что ее знание ничего не стоит. А он тем временем напоминал Патагонца в Вулворте, его очаровывали пустяки. "Может быть, у него кризис середины жизни, - думала Ренни. - Он приблизительно этого возраста. Может быть, он втирает ей очки."
Иногда они вместе завтракали, но не слишком часто, поскольку большая часть его жизни была расписана по минутам. За ланчем Ренни показывала фокусы, что с Дэниэлем довольно просто: его все еще удивляли вещи, которые уже давно никого не удивляли. Она вычисляла посетителей по одежде, препарировала их у него на глазах. "Эта, например, - говорила она, - секретарша у, скажем, Блора или Йонга, но ей нравится, когда ее принимают за птицу поважнее. Слишком перебрала с тенями. А мужчина, который с ней, юрист. За следующим столиком клерк средней руки, возможно в банке. Я бы переделала ему манжеты на брюках, юристу, не второму. Второму я бы изменила прическу."
- Мне кажется у него все в порядке с прической, - возразил Дэниэл.
- Ты не понимаешь, - сказала Ренни. - Людям нравится меняться. Вот ты, ты же думаешь, что твой облик завершен? Неужели тебе не хочется меняться и расти? Тебе не кажется, что это не все? Хочешь, я изменю твой облик? - Одна из любимых ее шуток, журнал под названием "Сексуальные превращения". Люди рассматривают свою жизнь, как экзамен, который они или выдерживают или заваливают. Надо объяснить им, что с ними не так, а затем предложить, как это поправить. У них появляется надежда. Дэниэл должен с этим согласиться.
- Ну и как бы ты меня изменила? - спросил Дэниэл со смехом.
- Если бы ты попал ко мне в руки? Я бы не стала тебя менять. Ты именно такой, какой есть. Смотри, как я Милосердна с твоим эго, если оно конечно у тебя есть.
Дэниэл сказал, что оно у него есть, что на самом деле он достаточно эгоистичен, но Ренни ему не поверила. У него не было времени на то, чтобы иметь его. За ланчем он часто смотрел на часы, исподтишка, но часто. "Любовь творит исцеление", - думала Ренни. Она все еще надеялась, что когда-нибудь она пресытится общением с ним, и он начнет ее тяготить; разговаривать с Дэниэлом все равно, что вальсировать со стеной, даже ей это было ясно. Но этого не случилось, отчасти потому, что не так уж часто она его видела. Когда он не работал, он выполнял семейные обязательства, так он объяснял. У него была жена, дети, родители. Ренни с трудом представляла себе его семью, кроме родителей, которые виделись ей как слепок с американской готики, только в облике финнов, которыми они и являлись. У них было мало денег и они очень гордились Дэниэлом, он, правда, напоминал финна не больше, чем она, если не считать скул. По воскресеньям он навещал родителей, субботы были отданы детям, вечера жене. Дэниэл - примерный муж, прилежный отец, прилежный сын, и для Ренни, которая ощущала, что сама уже давно перестала быть такой, оказалось тяжело не смеяться над этим и сдерживать в себе безумное желание насмехаться.
Хотя к жене она его не ревновала. Только к другим пациенткам. "Может быть, я не одна такая, - думала Ренни. - Может быть, нас целая очередь, десятки и десятки женщин, каждая слегка им задета, одна грудь или другая. Он всем лам спас жизнь, он со всеми по очереди завтракает, он всем говорит, как нас любит. Он думает, это его долг, он думает, что дает нам соломинку. И ему на нас наплевать. Это как гарем. А мы, мы не можем с этим справиться, он единственный в мире мужчина, который знает правду, он в каждую заглянул и увидел смерть. Он знает, что мы воскрешены, знает, что не так уже мы хорошо заштопаны, в любой момент можем испариться. Эти тела только временные."
В начале, когда она все еще верила, что может вернуться в норму, Ренни думала, что они будут видеться определенное количество раз, и что у них будет связь, естественно, как у всех нормальных людей. Но этого не произошло. Вместо этого Дэниэл однажды посвятил целый ланч честному и безрадостному объяснению, почему он не может лечь с ней в постель.
- Это было бы неэтично, - говорил он. - Я бы воспользовался тобой. Ты в стрессовом состоянии.
- Что это? - думала Ренни. - Мужчины, которых она знала, считали своей заслугой, что берут на себя такой риск. Она не могла понять, ведет ли себя Дэниэл мудро, принципиально или трусливо.
- Тоже мне, целое дело, - сказала Ренни. - От одного раза тебя не убудет. Пойдем в кусты, это отнимет у тебя пять минут.
- Один раз не получится, - сказал он.
Ренни находилась в подвешенном состоянии, каждую секунду она ждала, когда что-нибудь произойдет. "Может быть, это минутный каприз", - думала она. Ее приятели, Иокаста, например, рассматривала бы это, как новое приключение. Как вещь, которую можно коллекционировать, добавить к уже имеющимся экспонатам. А затем обменять с друзьями, показать и рассказать о ней. Но Ренни тяжело было думать о Дэниэле, как о простом приключении, а кроме того, что рассказывать?
- Что ты от этого получаешь? - спросила она. - Чего ты хочешь?
- Разве обязательно должно что-то быть? Я просто хочу, чтобы все шло своим чередом.
- Но что? Ничего же нет. В этом ничего нет.
Он выглядел обиженным, и ей стало стыдно за себя. Возможно, ему нужна просто лазейка, как простому смертному; маленькая, не слишком большая; окно, а не дверь.
- Я мог бы задать тебе тот же вопрос, - сказал он.
"Я хочу, чтобы ты спас мне жизнь, - думала Ренни. - Ты уже это сделал однажды, можешь сделать снова. Она хотела, чтобы он сказал ей, что с ней все в порядке, она хотела ему верить."
- Я не знаю, - сказала она. - Она действительно не знала. Возможно, она и не хотела, чтобы он лег с ней в постель или даже коснулся ее, возможно, она любила его, потому что он был в безопасности, и не было абсолютно ничего, что он мог бы потребовать.
Иногда они держались за руки под столом; в те долгие недели, а потом и месяцы это было почти пределом того, что она могла вынести. Потом она много часов хранила в себе очертания его руки.
Кто-то стучится в дверь. В комнате темно. Тот, что поет по ночам, стоит прямо у нее под окном и звучит та же музыка.
Стук продолжается. Наверное, это горничная, которая с запозданием пришла стелить постель. Ренни сбрасывает сырую простыню, идет босиком к двери, открывает ее. За дверью Поль, одним плечом он облокотился о стену, он совсем не похож на торговца.
- Вам не следует так открывать дверь, - улыбается он. - Это мог быть кто угодно.
Ренни чувствует себя неудобно.
- На этот раз мне повезло, - отвечает она.
Она рада его видеть, он здесь больше всего подходит под определение "знакомого". Может быть, просто зачеркнуть вчерашний день и начать все сначала, как будто ничего не произошло. В этом есть доля истины: ничего и не произошло.
- Я подумал, что может быть вы захотите пообедать, - сказал он. - Там, где действительно кормят.
- Я только надену туфли, - Ренни включает лампу.
Поль входит в комнату и закрывает дверь, но не садится. Он стоит, глазея, по сторонам, как будто попал в картинную галерею, а Ренни тем временем берет сандалии и сумочку и идет в ванную, взглянуть, но что она похожа. Она расчесывает волосы и слегка подкрашивает глаза голубым карандашом, не слишком сильно. Она думает не переменить ли платье, но отбрасывает эту мысль, он может решить, что она придает слишком большое значение обеду. Когда она выходит, он сидит на краю кровати.
- Я дремала, - оправдывается Ренни за неприбранную кровать.
- Вижу, вы получили Лорину посылку, - говорит он. - Без проблем?
- Да, только она оказалась немного больше, чем я ожидала, и теперь не знаю, что с ней делать. - Ей приходит в голову, что она может спихнуть коробку Полю, раз уж он знает Лору. - Я понятия не имею, где живет эта женщина, - произносит Ренни как можно беспомощнее.
- Эльва? - спрашивает Поль. - Вам достаточно доставить коробку на Святую Агату, туда каждый день отходит лодка в полдень. Там вам уже каждый скажет.
Он не предложил своих услуг.
Ренни выключает лампу, закрывает дверь. Они приходят мимо конторки, под испепеляющим взглядом англичанки, и Ренни чувствует, как она выползает из своего убежища.
- Обед это только начало, - произносит англичанка им вслед.
- Извините? - говорит Ренни.
- Даже если не будете есть, все равно вам придется заплатить за это. Это только начало.
- Я в курсе, - говорит Ренни.
- Мы закрываемся в двенадцать, - сообщает англичанка.
Ренни начинает понимать, почему ей так не по душе эта женщина. Из-за неодобрения, чисто машинального, с полным сознанием собственного на то права, из-за недоброжелательности. Ренни собаку на этом съела, это часть ее прошлого. Что бы с ней не случилось, англичанка скажет, что она сама напросилась; если это будет что-то плохое.
Они идут вниз по каменным ступеням, затем через маленький сырой дворик. Поль берет Ренни за руку выше локтя, его пальцы врезаются в кожу.
- Продолжайте идти вперед, - он ее тянет.
Теперь она понимает о чем он говорит. Чуть выше по улице, в тусклом свете канцелярской лавки двое полицейских в голубых рубашках избивают человека. Он стоит на четвереньках на изрытой дороге, а они пинают его ногами в живот, в спину.
Ренни думает только о том, что полицейские обуты, а человек босой. Она никогда раньше не видела, чтобы так избивали человека, только на фотографиях. Стоит что-то сфотографировать, как это становится предметом искусства.
Ренни остановилась, хотя Поль и подталкивает ее, стараясь не дать ей остановиться.
- Они не любят, когда глазеют, - говорит он.
Ренни не знает, кого он имеет в виду. Полицейских, или людей, которых они избивают. Наверное, это унизительно, когда другие видят твою беспомощность. На улице стоят еще люди, обычные группки и кружки, но они не глазеют, они посмотрят и отводят взгляд. Некоторые из них движутся, никто ничего не предпринимает, но те, кто передвигаются меняют свой курс, они тщательно обходят человека, который уже согнулся пополам.
- Пойдем, - говорит Поль, и на этот раз Ренни повинуется.
Человек пытается встать на колени, полицейские стоят сзади, наблюдая за ним с выражением, которое напоминает легкое любопытство, как дети, наблюдающие за жуком, которому оторвали ноги. "Наверное, они сейчас начнут кидаться в него камнями", - думает Ренни, вспоминая школу. Чтобы посмотреть, куда он поползет. Собственная завороженность приводит ее в ужас. Он поднимает лицо, по нему струится кровь, ему, наверное, разбили голову, человек смотрит прямо на Ренни. Она вспоминает пьянчуг на Йонг-стрит, которые смотрели на нее так же. Что это, призыв? Мольба о помощи? Ненависть? На нее смотрели с предельной дотошностью, ее не забудут.
Это старик. Он не совсем немой, потому что издает какие-то звуки, стон, сдавленное вымучивание речи, что хуже, чем простое молчание.
Они подходят к джипу, и на этот раз Поль открывает дверцу и помогает ей забраться внутрь, он хочет, чтобы она там оказалась как можно скорее. Он тщательно закрывает дверь, проверяет, чтобы удостовериться, что она действительно захлопнулась.
- Почему они это делали? - Ренни сжимает руки, чтобы они не тряслись.
- Делали что? - Поль слегка резок, раздражен. Ренни уставилась на него. - Ну, говори, - произносит она.
Поль пожимает плечами.
- Он напился. А может быть, его поймали за воровством. Болтается вокруг отеля, а полицейские не любят, когда беспокоят туристов. Это мешает бизнесу.
- Это ужасно, - говорит Ренни.
- Там, на севере, их сажают под замок, здесь, на юге, им дают небольшую взбучку, - говорить Поль.
- Это не небольшая взбучка.
Поль бросает на нее взгляд и улыбается.
- Зависит от того, что считать большой.
Ренни затыкается. Ей дают понять, что у нее защищенная жизнь. Теперь она раздражена на себя за то, что была в таком шоке. Визжать, завидев мышь, вспрыгивать на стул, задрав юбку, вот твой удел. Девочка.
Поль ведет машину сквозь тьму с нарочитой медлительностью, в ее честь.
- Можете ехать быстрее, я не собираюсь выбрасываться из машины.
Он улыбается, но скорость не увеличивает.
Дрифтвуд ночью похож на Дрифтвуд днем, только залит огнями. Ансамбль играет вполсилы, две пары танцуют. На женщинах белые платья, под мешковину; блондинка снимает камерой со вспышкой, на брюнетке надета капитанская фуражка козырьком назад. На одном из мужчин зеленая рубашка с морковками. Другой, более приземистый, плотный, ноги у него спереди так обгорели, что кожа слезает клочьями. На нем красная майка. "Обычная компания из Висконсина, - решает Ренни, - зубные врачи и их жены, только что с самолета, слетаются, сюда дабы прямиком угодить в гриль. Зубные врачи приезжают сюда, их ассистенты на Барбадос, вот и вся разница."
Ренни и Поль сидят за металлическим столиком, и Ренни заказывает имбирное пиво. Ей не хочется, чтобы ее опять стошнило в джипе. Она думает о человеке на темной улице, но о чем тут думать? Кроме того она не голодна. Она с презрением наблюдает за неловкими танцорами, за музыкантами из оркестра, подобострастными, угодливыми.
- На самом деле это шведы, - говорить Поль. - Недавно их тут было полно. Шведы рассказали соотечественникам о наших местах, и, внезапно, они понаехали.
- Откуда вы знаете? - спрашивает Ренни, на нее это производит впечатление.
Поль улыбается ей.
- Узнал. Это не сложно. Тут все любопытны. В таком маленьком месте все новое или на совсем ординарное быстро становится известным. Многие, например, интересуются вами.
- Я вполне ординарная, - говорит Ренни.
- Что мы имеем, - произносит Поль. - Во-первых, вы живете не в том отеле. Там останавливаются в основном туристические группы и немного пожилых дам. Вам следовало бы остановиться в Дрифтвуде, - он делает паузу, и Ренни чувствует, что должна дать ответ.
- Чистая экономика. Мой журнал небогат.
Поль одобрительно кивает.
- Они гадают, почему вы без мужчины? Если бы вы прибыли на корабле, было бы ясно, местные решили бы, что вы путешествуете с корабля на корабль. Девушки здесь часто этим занимаются, что-то вроде "автостопа". Но вы не их типа. К тому же, известно, что вы прилетели на самолете. - Улыбка, еще одна пауза. Ренни приходит в голову, что может и нет никаких "их", которые хотят про нее знать, может интересуется один Поль. Легкий холодок пробегает у нее по спине.
- Если они такие любопытные, то должны знать, чем я тут занимаюсь, - говорит она, следя за тем, чтобы голосе ее не дрожал. - Бизнес. Я пишу путевой очерк. Вряд ли мне для этого нужен спутник.
Поль улыбается.
- Белые женщины пользуются здесь Дурной репутацией, с одной стороны, они слишком богаты, с другой - понижают моральный уровень.
- Продолжайте.
- Я рассказываю только то, что они думают. Женщины здесь полагают, что белые портят местных мужчин. Еще им не нравится манера белых женщин одеваться. Вы никогда не увидите местную в шортах или даже в брюках, они считают это развратом. Если бы они начали себя так вести, мужчины быстро выбили бы из них дурь. Если бы вы попытались болтать здесь про освобождение женщин, они бы только посмеялись. Они говорят, что это все для белых. Каждому известно, что белые женщины ленивы от природы и не хотят делать истинно женскую работу, поэтому нанимают черных женщин. - В его взгляде мелькает нечто среднее между вызовом и издевкой, что Ренни находит раздражающим.
- Поэтому вам здесь нравится? С вас тут пылинки сдувают?
- Нечего меня обвинять, - говорит Поль. - Не я это придумал.
Он наблюдает за ее реакцией, но Ренни молчит.
- Еще они думают, что вы не только журналистка. Они не верят, что вы просто пишите для журнала.
- Но так оно и есть! Почему в это нельзя поверить?
- Они плохо себе представляют, что такое журнал, - объясняет Поль. - Так или иначе, тут почти все выдают себя за кого-то другого. Здесь вам предложат, по крайней мере, три версии всего происходящего. Одна из них может оказаться правдой.
- К вам это тоже относится? - спрашивает Ренни, и Поль смеется.
- Позвольте объяснить так. За десять тысяч долларов вы можете купить местный паспорт официально, иначе он стоит дороже. Это в том случае, если у вас есть нужные связи. Если хотите, можете открыть частный банк. Правительство даже поможет вам это сделать, за некоторый процент акций. Люди определенного типа находят это весьма удобным.
- Что вы мне рассказываете? - говорит Ренни, все сильнее ощущая, что ее пригласили пообедать совсем не по той причине, по которой она согласилась. Она глядит в его светло-голубые глаза, слишком светлые, слишком голубые. Они вобрали в себя слишком много воды. "Выгоревшие", - думает она.
Поль улыбается ей доброй улыбкой, в которой таится угроза.
- Вы мне нравитесь. Я пытаюсь уговорить вас не влезать в местную политику. Вот и все, если вы действительно пишите свой путевой очерк.
- В местную политику? - Ренни застигнута врасплох.
Поль вздыхает.
- Вы мне напоминаете определенный тип девушек, тех, которые приезжают в Нью-Йорк со среднего Запада и начинают работать на журналы.