Возможно, мне следовало бы смыться отсюда, но я искренне считала, что они просто развлекаются, эти взрослые дети, тайком собираются по ночам, секретничают, знаешь, как тайное братство. Мне и в голову не могло прийти, что у них затевается что-то серьезное.
Надо менять систему, всегда говорил Марсон. А мне все эти проблемы ни к чему. Вся эта политика - сплошное дерьмо. По мне так мир стал бы гораздо лучше, если бы всех политиков разом взяли и упрятали в сумасшедший дом, там им самое место. Все ваши байки вы можете рассказывать Принцу, если угодно, но не мне, мне-то отлично известно, чего вы добиваетесь. Вам нравятся эти игры - ради Бога, если больше нечем заняться, но меня увольте от этого.
Марсон, не задумываясь, прирезал бы меня, представься ему подходящий случай. Или нанял бы кого, пидор гнойный, от него всего можно ожидать. Но чтобы затевать драку, а тем паче войну, надо, чтобы нашелся кто-то, кому положить с прибором на эти игры, кому претит убивать людей, несогласные - обязательное условие большой заварушки. Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
У них было мало людей, плохая подготовка. Они бы ни черта не успели, не смогли - кишка тонка, даже если бы не приходилось работать, или скажем весь месяц напролет был бы сплошным воскресеньем. Поль часто говорил, что Марсону не дают покоя лавры Кастро. Если бы не деньги Поля, им бы и оружия не видать, ни одного ствола. Это тоже была идея Марсона, об оружии. Поль не подозревал тогда, что он шпион. Я в этом уверена, что он не знал, до тех пор, пока Миногу не пришили.
Поль пытался объяснить им, что среди холмов невозможно укрыться. Пара вертолетов - и вам крышка, убеждал он. Остров голый, одни кустарники, спрятаться негде. Но те, вероятно, решили, что кустарник идеально подходит для их гениального замысла. Они преследовали одну цель - избавиться от Эллиса. Кто же спорит, это было бы прекрасно, но Эллис ведь тоже не в безвоздушном пространстве обитает. Как бы это объяснить, ну к примеру, я бы хотела летать как птица, но я никогда бы не стала прыгать с крыши, чтобы полетать. Я как-то слышала об одном чудаке, который взлетел на воздух прямо в сортире; сидя на унитазе он закурил, а горящую спичку кинул в унитаз, а перед тем его жена выбросила туда пятновыводитель или растворитель. Представляешь, что из этого вышло?
Хотя когда-нибудь, я думаю, они бы все равно это сделали. Знаешь почему? Иногда сумасшедшим удается казалось бы невозможное. Может быть, потому, что они верят в то, что делают. Или, в отличие от нормальных людей, не задумываются о последствиях."
Пока Лора рассуждала, Ренни гадала, что сталось с ее паспортом. Без него она чувствовала себя неуютно, будто раздетой, она не могла никому доказать, что она на самом деле та, за кого себя выдает. Но Ренни не покидала уверенность, что существуют люди, верящие в порядок, законность и что утром, как только они обнаружат ее здесь, как только узнают, кто она, ее немедленно выпустят.
Лора звонко хлопает себя по ноге и разражается бранью:
- Гребаные козлы, сукины дети! Некоторые им нравятся, а других они ненавидят. Кажется, что когда-нибудь сможешь к этому привыкнуть, но это невозможно. К этому нельзя привыкнуть. Ладно, у нас хотя бы есть крыша над головой. Могло бы быть и хуже.
Ренни благоразумно предпочитает не думать как именно "хуже" могло бы быть.
"У полицейского участка была перестрелка, правда никто не пострадал, электростанция - необитаемая. Полиция прочесала остров, это не сложно, он невелик, они хватали каждого, кто попадался им по дороге, каждого бегущего, прячущегося. Им нужны имена главарей, зачинщиков и их родственников, но тогда пришлось бы пересажать всех жителей острова, здесь все так или иначе родственники.
Они связали пойманных веревками, такими желтыми нейлоновыми, ими лодки привязывают. По три-четыре человека в связке, и швырнули их на корабль, в трюмы, как груз. Женщинам связали руки за спиной, по двое, разрешили стоять на палубе. Когда мы добрались до Сан-Антонио, на пристани уже ждала толпа народу, по радио ни о чем другом не говорили, так что все были в курсе событий, как водится во всем обвинили коммунистов, они стаскивали связанных мужчин с судна, а на улицах стоял ор "На виселицу! Смерть!" Похоже было на соревнования по рестлингу.
Полицейские доставили нас в главное здание, бросили в подвал на цементный пол, мужчин связали друг с другом в длинную шеренгу, человек пятьдесят-шестьдесят, и начали их избивать дубинками, сапогами, ботинками, чем придется. Женщинам тоже досталось, но их хоть не так зверски мордовали. Во время избиения меня там не было, меня держали в другой комнате и допрашивали о Принце. Его тоже взяли.
Потом их окатили из ведер холодной водой и заперли. Промокших, продрогших, голодных, в сортир не выйдешь, а потом привезли сюда. Им даже не предъявили никаких обвинений, потому что тюремщики не могли выдумать ни одного подходящего. Министр юстиции выступил по радио и сказал, что "слухи об избиении сильно преувеличены", а синяки и раны люди получили при попытках к бегству, когда валили друг друга с ног. Они объявили чрезвычайное положение, то есть положение, при котором возможны любые беззакония, произвол и вседозволенность. Вас могут лишить всего: денег, машины, жизни - к тому же еще введен комендантский час. И никто не знает, сколько это будет продолжаться.
Они сказали, что Минога убит мятежниками, которых возглавил Принц. Народ верит официальным сообщениям, а правду рассказать некому. Они поверят Эллису потому, что им проще верить именно ему.
Эллису все это, конечно, на руку: он получил великолепный повод расправиться с неугодными, и с теми - на всякий случай - кто за столько лет и слова против него не сказал. Представляешь, какую иностранную помощь он теперь получит? Он и после урагана поживился неплохо, но это кое-что посущественней.
Нам еще повезло. В других камерах набито по семь-восемь человек. Некоторые вообще понятия не имеют, почему здесь оказались - полицейские свалились, как гром среди ясного неба, ворвались в дома, схватили их. Они не знают, что происходит, даже не догадываются, что просто попали под горячую руку, встали поперек дороги".
Комната, в которую их поместили, примерно пять на семь футов, с высокими потолками. Стены сырые и холодные, склизкие, как будто покрыты плесенью. Рубашка отсырела и противно липнет к спине Ренни. Впервые за время пребывания здесь Ренни чувствует холод.
Пол каменный и тоже сырой, но им удается найти крохотный сухой уголок. У дальней стены зарешеченная железная дверь, она открывается в залитый светом коридор, свет льется на них через прутья решетки. Кто-то написал на стене "Долой Вавилон! Возлюби ближнего!" На другой стене, напротив двери, чуть повыше маленькое окошечко, на нем решетка. В него светит луна. В камере нет ничего, кроме красного пластикового ведра, пустого. Его назначение не вызывает сомнений, но ни одна из узниц еще не решилась воспользоваться им.
- Как ты думаешь, они долго нас тут продержат? - робко спрашивает Ренни.
Лора смеется.
- Ты куда-нибудь спешишь? Если так, то лучше им об этом не говорить. Важно не сколько тебя продержат, а что с тобой сделают.
Лора жадно затягивается сигаретой, и выпускает дым.
- Вот тебе и тропический рай.
Странно, что Лоре оставили ее сигареты и даже спички. Хотя поджигать здесь нечего, сплошной камень кругом.
Жалко, что у них нет с собой ни карт, ни хоть какого-нибудь чтива. Здесь вполне достаточно света, чтобы можно было читать. Ренни бьет в нос табачный дым, к нему подмешивается еще какой-то слабый неприятный запах, смесь дезодоранта с потом. У Ренни начинает ломить виски. Она отдала бы все, чтобы оказаться в своей квартире в Торонто. Она так стосковалась по ночному бдению перед телевизором, по программам для полуночников. Хватит с нее мрачной реальности. Ей бы сейчас кукурузных хлопьев.
- Который час? - спрашивает Лора.
- Они забрали мои часы. Около одиннадцати, наверное.
- Всего-то?
- Надо попытаться поспать, - предлагает Ренни, - хорошо бы они выключили свет.
- Ладно. Ты устала?
- Нет.
Они выскребают днище котелка, соскабливая подонки. Для Ренни отсутствует некий высший смысл: подонки - они и в Африке подонки, а Лора воспринимает это как пародию на свою жизнь.
- История моей жизни, - с мрачной иронией говорит она. - Можешь написать об этом книгу.
Им приходится непрерывно занимать себя разговорами, нести все, что придет в голову - это единственный способ не поддаваться панике.
Лора достает сигареты, закуривает, выпускает из носа струю дыма.
- Хочешь? У меня еще парочка осталась. Ах да, я забыла, ты же не куришь.
Она умолкает, ожидая ответа. Лора и так говорит не переставая. Ренни довольно трудно вспомнить что-нибудь из своей жизни, что могло бы заинтересовать Лору. Ее жизнь кажется ей похожей на книжку, которую ей в свое время давала почитать Иокаста, ультрамодную, в стиле новой волны, под названием "Смерть от стиральной машины", хотя никаких стиральных машин там и в помине не было. Главный герой срывается с крутого обрыва на шестьдесят третьей странице, и больше ничего не происходит.
Ренни рассказывает Лоре о человеке с веревкой. Она подозревает, что у той в запасе есть истории и покруче, по меньшей мере, что-нибудь вроде убийств при помощи складного топора.
- Мрак, этих подонков даже сажать бессмысленно, проще привязать цемент к ногам - и в воду. А то лет через двадцать их выпустят и они возьмутся за старое. Один маньяк хотел привязать меня к ножке кровати. "Не выйдет - предупредила я его. - Для начала обуй козу в галоши. А там посмотрим." - Думаешь подействовало?
- Вряд ли.
- Уж насиловали бы по-простому, не изголяясь. Все не так страшно. Я бы предпочла старый дедовский метод.
Ренни чувствует, что между ними возникает некая напряженность. Вдруг она понимает, что Лора рассказывает историю, приключившуюся с ней на самом деле.
- Боже, как же ты выпуталась?
- А что я могла сделать? У него был нож. Мне еще повезло, что он не стал размахивать им направо-налево. Я готова была себя убить, что не удосужилась заменить защелку на окне.
Ренни видит, что Лоре доставляет удовольствие шокировать собеседника. Она с наслаждением наблюдает за реакцией Ренни. Она будто выставляет напоказ нечто среднее между шедевром и уродством, с каким-то налетом куража, как если бы демонстрировала след от ранения, или дуэльные шрамы. В ней чувствовалась гордость уцелевшего.
Ренни понимает, на какую реакцию рассчитывает Лора. Ужас, сочувствие. Но она неспособна ни на то, ни на другое. Вместо этого она подавлена и разочарована собственной неспособностью развлечь собеседницу. Лора куда лучшая рассказчица, и у нее явно есть что рассказать.
Ренни, как зачарованная, наблюдает за движением Лориных губ: когда они приоткрыты, видны когда-то великолепные, а теперь изъеденные никотином зубы, вся сцена напоминает кино, в котором выключили звук. Сказать, что она недолюбливает Лору, значит ничего не сказать. Ренни сильно ее не любит. Их не связывает ничего, кроме того, что они обе оказались здесь. Смотреть, кроме Лоры, не на кого, слушать тоже. Ренни подозревает, что ее неприязнь возрастет до предела к тому моменту, когда они отсюда выберутся.
- Господи, ты меня слушаешь или нет? - перебивает Лора ее мысли. - Мы с тобой вынуждены просиживать здесь свои задницы, болтая об этих мерзавцах и подонках, словно институтки какие-то, только там мы обсуждали мальчишек.
- Ты можешь предложить что-нибудь еще? - с сарказмом отзывается Ренни. В конце концов, они влипли по Лориной вине. Лора пропускает намек мимо ушей.
- Окажись здесь пара мужиков, думаешь, они бы стали сплетничать о женщинах? Ничего подобного. Они либо подкоп сделали, либо охранников придушили.
- Как в кино. - Лора встает, потягивается. - В сортир хочу. Хорошо хоть, что мы избавлены от необходимости срать прямо на пол. Хотя те, кто был здесь до нас, похоже, именно так и поступали. Вонь стоит просто невыносимая.
Лора стягивает с себя трусики, расправляет юбку над ведром наподобие парашюта, присаживается на корточки. Ренни устремляет глаза на стену, слушая как струя ударяется о пластик. Ее коробит мысль, как Лора будет выходить из положения: туалетную бумагу им может заменить либо одежда, либо собственные руки. Выбор к сожалению невелик.
Ренни поджимает под себя колени, ей холодно. Если они лягут на пол, то отсыреют до костей, поэтому они продолжают сидеть, прислонившись спиной к стене. Из-за бьющего в глаза резкого света невозможно уснуть. Ренни опускает голову на колени и закрывает глаза.
- Попробуй выглянуть в окно, я подсажу тебя, - говорит Лора.
Ренни открывает глаза. Она явно не понимает, зачем это нужно, но, по крайней мере, нашлось хоть какое-то занятие. Лора подставляет руки, Ренни ставит на них правую руку, Лора помогает ей вскарабкаться. Ренни удается подтянуться и ухватиться за прутья решетки; ее голова достает до отверстия в стене.
Это обычный внутренний дворик, похожий на множество своих собратьев, окруженных стеной, напротив стоит еще одно здание. Ее глаза находятся почти вровень с землей. Двор зарос травой, белые джунгли в лунном свете. Над травой высится помост виселицы, покинутый заброшенный город. С трех сторон дворик окружен морем. По запаху угадывается, что неподалеку находятся свиньи. На дворике ни души. Похоже их поместили около свинарника.
- Ничего не видно, - Ренни спускается вниз.
- Ты тяжелее, чем я предполагала, - Лора растирает руки.
Они вновь усаживаются на пол. Так проходит минут пять, а может и полчаса, как вдруг из окна доносится какой-то звук, скрип, топот чьих-то лапок.
- Крысы, - убежденно констатирует Лора, - в округе их называют кокосовыми грызунами. Они питаются кокосовыми орехами.
Ренни старается думать о чем-нибудь другом. Она закрывает глаза: есть вещи, о которых лучше не задумываться. Например, о том, что она не в силах ничего изменить.
Рядом лежит рука Лоры. Это немного успокаивает. Ренни думает о белых холодильниках, битком набитых всякой всячиной: напитки, молоко, кофе в прозрачных бумажных пакетах, яйца, сложенные аккуратными рядами в своих ячейках; хромированные блестящие металлические краники; ванная, целый склад ванн и душей, мыло в изящной обертке, названия английских трав и тому подобные мелочи.
Лора до сих пор говорит. До Ренни плохо доходит смысл ее слов, она до смерти хочет есть. Когда наступит утро? Им наверняка что-нибудь принесут, иначе быть не может, под ложечкой нестерпимо сосет, Ренни надеется, что только от голода.
Глаза будто засыпаны песком, Ренни чувствует нарастающее раздражение против Лоры, это она во всем виновата, Ренни хочет спать, есть, ее мучит жажда. Однажды ее застигла снежная буря на автобусной станции, когда она ехала домой на Рождество, до города далеко, закусочная еще закрыта, туалет не работал, вонь стояла омерзительная, нечего и думать, чтобы до рассвета прошел хоть один автобус: они будут дожидаться, пока ветер немного поутихнет, иначе не проехать; люди зевают, засыпая на ходу, дети капризничают, автомат для приготовления кофе сломался. Но все было бы ничего, если бы возле нее не примостилась страшно словоохотливая особа в вишневом пальто с перманентом на голове. Она щебетала без умолку, какие-то тройняшки, больные полиомиелитом, автокатастрофы, операции больных водянкой, аппендициты, внезапные смерти, мужья, бросающие своих жен, тети, дяди, двоюродные братья-сестры, несчастные случаи, браки между родственниками, в которых невозможно разобраться, литания - и так без конца, она выпаливала это со странной смесью скорби и бьющей через край энергии, чуть ли не с веселостью, залихватски, по-детски радуясь, что ей выпало пережить и запомнить столько бессмысленных страданий. Правдивая исповедь. Нескончаемая. Ренни прислушивается, разглядывая профиль спящей напротив них женщины, примостившейся на скамейке: ее голова откинута в сторону, на корсаже болтаются рождественские колокольчики и серебряные шарики-бубенчики, к массивной груди крепко прижат пакетик с подарками от Санта-Клауса…
- Да ты совсем не слушаешь, - с упреком обнаруживает Лора.
- Извини, я жутко устала.
- Может, мне вообще лучше заткнуться, - в голосе звучит обида.
- Нет-нет, продолжай, это очень интересно. - Может быть за ней скоро придут, чтобы вести на допрос. Тогда она сможет все объяснить, она скажет, что произошла ошибка, что она оказалась здесь случайно. Все, что ей остается - это терпеливо ждать; рано или поздно что-то непременно должно произойти.
Ренни идет по улице, вдоль которой стоят дома из красного кирпича, по улице, на которой она живет. Дома солидные, ухоженные, где-то пристроены крылечки, на некоторых красуются башенки, другие просто разрисованы белой краской и издали похожи на имбирные пряники. Здесь люди заботятся о своем жилище, гордятся им. "Главное создать уют", - говорила бабушка Ренни, сама большая мастерица в этом деле.
Ренни в кругу семьи, мама, бабушка. Сегодня воскресенье, они вернулись из церкви. На дворе осень, листопад, желтые, рыжие, красные листья кружат в медленном танце с партнером-ветром, опускаясь на землю. В воздухе морозно, Ренни рада, что вернулась в теплый уютный дом. Но никто не обращает на нее внимания. У нее замерзли руки, она поднимает их, чтобы рассмотреть, согреть, но они не слушаются ее. Чего-то не хватает.
- Мы пошли, - говорит мать.
- Я не хочу умирать, - жалуется бабушка, - я хочу жить вечно.
Небо темнеет, поднимается ветер, мокрые листья летят вниз, они алыми пятнами оседают на бабушкиной белой шляпе.
Из окна на узниц льется поток горячего света. Решетки раскалились от жары. Ренни чудится, что она видит пар, идущий от стен, пола, красного ведра. Лампы в коридоре по-прежнему горят; Лора спит, голова прислонена к стене, у которой они сидели, рот слегка приоткрыт, она похрапывает. Во сне Лора разговаривает, но сколько Ренни не прислушивается, разобрать ничего не удается.
В коридоре наконец-то слышится шарканье шагов, звяканье ключей. Дверь отпирают, входит полицейский; на нем двухцветная голубая форма и заплечная кобура. Ренни трясет Лору за плечо. Вдруг от них потребуют встать по стойке смирно, как это было принято в ее школе, когда в класс входил учитель.
За ним входит еще один человек, одетый в костюм из дешевой серой ткани. Он несет ведро, как две капли похожее на то, что стоит у стены, в котором уже забродила моча от жары, две алюминиевые тарелки и две чашки, поставленные друг на друга. Он ставит все это на пол, рядом со старым ведром. Полицейский остается в коридоре.
- Привет, Стенли - говорит Лора, протирая глаза.
Вошедший украдкой ухмыляется, он чем-то напуган, и пятится назад. Полицейский невозмутимо запирает дверь, как будто он ничего не слышал.
На каждой тарелке лежит тоненький ломтик хлеба, на нем светится прозрачный до невидимости слой масла. Ренни заглядывает в ведро. На дне плещется коричневатая жидкость, Ренни с надеждой думает, что это чай. Она наливает Лорину чашку и передает ей вместе с тарелкой.
- Спасибо, - благодарит Лора. - Что это такое? - она вытягивает ноги, сплошь усыпанные красными точками от чьих-то укусов.
- Утренний чай, - Ренни радуется, что в этой дыре чтут милую сердцу англичан традицию.
Лора пробует жидкость на вкус.
- Ты что, издеваешься? Ты случайно не перепутала посудины? - она сплевывает "чай" на пол.