- Как-то неправдоподобно… - скептически замечает Яков. - Ты веришь?
- Не-а, - отвечает Алекс. - Ты бы стал знакомиться с девушкой в библиотеке?
- Да я в такие места вообще не хожу! - деланно возмущается тот.
- Я бы тоже не стал. Но он не мы.
- Он не мы, - соглашается Яков. - Он с девушками не знакомится. Так что давай колись, Сенча! Мы же не спрашиваем тебя, чем ты его подцепил, - с ударением произносит он. - Мы спрашиваем, где. А то вон Стива с ним уже несколько лет нигде увидеться не может. А ты раз - и приводишь! Давай, колись! Не в "Лабрисе" же вы познакомились… - и он делает очередную свою потешную рожу, вытаращив глаза на Алекса.
- Между прочим, дорогой Яков, ваша осведомленность меня очень и очень настораживает…
- Между прочим, дорогой Алексей, моя осведомленность ничуть не больше вашей! Про "Лабрис" я знаю только то, что нас с вами туда никогда пустят.
Я пытаюсь представить одного и другого с их нарочито мужской лирикой в "Ларисе" и прыскаю со смеху. Библиотека их, видите ли, не устраивает…. Ладно, сами напросились!
- Хорошо, расскажу. Но сначала расскажите мне, что у них со Стивом может быть общего.
Они какое-то время переглядываются.
- Что может быть общего? Да все у них общее! Гоха Стиву когда-то тексты писал, музыку они вроде напополам сочиняли. А потом Гохе надоело.
- Подожди, какие тексты? Какую музыку?
- Ну, вот эти, с которыми Стив до сих пор выступает.
- То есть автор всего этого стивиного творчества - на самом деле Штерн?! Но это же
невозможно слушать!
- Ну, уж ты сразу! Во-первых, очень даже возможно и все слушают. Там довольно много хорошего. Мало ли, что лично тебе не нравится, - вступается Яков. - Во-вторых, не всего. Они вместе только начинали. Гохиного там, конечно, больше, но без Стива бы ничего не вышло. Стив - лицо группы. У него драйв, у него харизма, у него внешность…
- А у Штерна не внешность, что ли?! - я пытаюсь представить его с электрогитарой или за клавишами и понимаю, что уже одного этого будет вполне достаточно, а что он там будет петь, женской аудитории вообще будет не важно. Но тексты, тексты…
- Это сейчас у него внешность, - усмехается Алекс. - А на втором курсе Универа, знаешь, обычный такой был еврейский мальчик из музыкальной школы.
- Как, впрочем, мы все, - высовывает язык Яков.
- Бр-р-р… у меня все равно в голове не укладывается! - не могу успокоиться я. - Нет, Стив, конечно, кумир миллионов…. Особенно у девушек. Но… Но это же невозможно! То, с чем сейчас Стив выступает, это же просто какая-то романтическая сопливая муть. Откровенная попса, только в рок антураже!
- Сенча, ты не прав! Более того, ты не права! Нормальная музыка, нормальный рок. Последние пару лет, после того, как они сменили клавишника, они вообще стали очень недурно звучать. Я тебе как музыкант говорю. Так что давай, будем откровенны, у тебя просто специфические требования к тематике. Ты не любишь, когда поют про то, что все хорошо. Особенно, если это про любовь. Видимо, потому что не веришь, что так бывает… Вот и все!..
Ну, все, заткнули меня, застыдили… Все же редко Яков бывает таким серьезным.
- Ты знаешь, - задумчиво добавляет Алекс. - Я думаю, что Гоха сам в какой-то момент изменил отношение к тому, что они делали. И вообще, кажется, все забросил. И музыку, и стихи… И даже появляться на людях перестал…
- Довольно давно, кстати. Лет восемь назад, или нет, девять… Да, девять лет… Так что давай, колись, где ты его подобрал!
- В "Лабрисе" и подобрал. Точнее, это он меня подобрал…. - и видя, что они мне уже совсем не верят, я вкратце рассказываю им историю моего "совращения", всячески стараясь выгородить Штерна, чтобы его, не дай бог, не заподозрили в порочащей связи.
- Исключительно деловые отношения. Я у него угол снимаю, пять с половиной квадратных метров.
Они смотрят друг на друга, какое-то время еще держатся, сжав губы и подрагивая ноздрями, но вдруг оба не выдерживают и одновременно начинают ржать. Они смеются так громко и неудержимо, что чуть не падают с табуреток. В кухню начинают заглядывать любопытные гости, интересуются у нас, что случилось, каждым своим вопросом провоцируя очередной взрыв хохота.
- Ты веришь? - спрашивает раскрасневшийся Яков, вытирая большим пальцем слезу.
- Да, - сквозь смех отвечает Алекс. - Да, теперь верю. Это действительно в его духе!
Они снова смеются, но уже почти без сил.
- Нет, Сенча! Это здорово! Это самая прекрасная разводка на секс, о которой я слышал!
- Какая разводка?!
- Подожди, - Яков перестает смеяться, но все еще весело глядит на меня. - Ты что, серьезно думаешь, что два разнополых человека могут спокойно жить в одной комнате?
- Да я не думаю! Мы уже в ней живем!
Ответом мне - новая смеховая истерика. И откуда в них столько энергии?.. В какой-то момент они более-менее успокаиваются и снова встречаются глазами.
- Ну, главное мы все-таки выяснили! - говорит Яков. - С Гохой все в порядке! А вот с тобой, Сенча… - и они снова смеются.
Мне страшно обидно за Штерна, у которого явно ничего не в порядке - с этим его отшельничеством, с этой его тайной, но явно неразделенной любовью, с этим его неприятием самого себя как красивого человека. И при этом мне очень не нравится то, что подразумевают эти два долбоеба под словом "в порядке".
- Слушайте, ну нельзя же так! Нельзя судить о человеке по самим себе!
- Да ты-то что вообще в этом понимаешь?
- Это я-то ничего не понимаю?!
Дальше начинается уже обычная пьяная свара на тему того, кто и нас более искушен в половом вопросе - как у нас уже неоднократно бывало с Яковом. На этот раз, правда, спор идет не обо мне, а об отсутствующем персонаже, но дела это не меняет. От полового детерминизма и роли гормон в принятии решений мы довольно быстро переходим к свободе воли. Тут я начинаю не к месту цитировать Дунса Скота и даже коварно привожу в нужном мне аспекте Августина, после чего Яков не выдерживает и уже в голос орет:
- Говно твой блаженный Августин! Говно, слышишь! Уж он-то точно тут ничего не понимал!
- Это Августин-то ничего не понимал?! - ору я, совершенно забыв, что в личной жизни гиппонский епископ как раз придерживался позиции Якова.
При мне, как известно, нельзя говорить гадости про средневековых философов, потому что я перестаю себя контролировать. На поднятый нами шум стекается еще больше зрителей. Они набиваются в тесную кухню, чуть ли не делают ставки, подбадривают - кто Якова, кто меня. В образовавшейся вокруг нас толпе я внезапно замечаю пронзительную синеву штерновых глаз. Он уже порядком пьян, при этом совершенно сияет и, кажется, страшно увлечен нашим спором. Я замечаю у него в руках какую-то подозрительно мелкую трубку, которая тут же идет дальше по рукам.
- Давай, Сенча, вжарь этим технарям! - кричит он мне, выпуская из ноздрей клубы дыма, из-за чего становится похожим на дракона.
Приходят вестники мира и сообщают, что Гарик, наконец-то дождался всех своих музыкантов, народ распаковывает инструменты. Таким образом, у нас еще целых пять минут, в течение которых мы можем базарить, а потом надо идти в комнату.
Штерн протягивает руку к моей стопке, облизывает ее края, и уже сам вопит на Якова с Алексом:
- Изверги! Вы мне чем тут ребенка травите?!
- Сам-то в курсе, что ты сейчас курил? - кричу ему я.
Тут раздается несколько громких хлопков в ладоши. Народ смолкает и начинает пробираться в комнату. В этот момент проникновенным шепотом мне на ухо сообщается:
- Кажется, но я в этом не уверен, это был гашиш. Единственно, в чем я точно уверен, это то что обстановка для его потребления была самая, что ни на есть ненадлежащая. И все из-за ваших с Яковом воплей…
Яков взирает на меня с видом торжествующего победителя. Он думает, что виснущий на моем плече Штерн в нашем с ним споре что-то доказывает. Я показываю на них с Алексом пальцем, и сообщаю Штерну:
- Они ничего не понимают в сказочных чудовищах…
- Да, - кивком соглашается он. - Откуда им знать, что бывает, когда два единорога охотятся друг на друга… Пойдем-ка, дружище Сенч, слушать Гарика. Иначе зачем мы сюда пришли?
Все первое отделение мы сидим бок о бок, прижавшись спиной к стене и поджав ноги, чтобы дать место сидящим и лежащим перед нами. В перерыве у нас даже нет возможности выбраться, и нам передают стакан сока с водкой, из которого мы пьем по очереди. Во втором отделении, когда с акустикой выступает Стивен, и народу становится еще больше, Штерн откровенно заваливает голову мне на плечо и чуть ли не спит, уткнувшись носом в мою шею. Я внимательно слушаю Стивена и пытаюсь представить, как звучали бы эти стихи, произнесенные штерновым голосом. И странное дело, теперь, когда я знаю, кто истинный автор, тексты уже не кажутся мне дурацкими. А уж наивно-оптимистичными они мне не кажутся вовсе. Это как детские сказки с нарочито счастливым концом, когда ты ясно понимаешь, что на самом-то деле - в реальной жизни - никакие крапивные рубашки никого не спасут и никакая мама к Серой Шейке не прилетит. В какой-то момент я начинаю откровенно рыдать, прекрасно понимая, что теперь я мало чем отличаюсь от стивовых поклонниц.
- Ну, что за соленую слякоть ты тут разводишь, - недовольно ворчит самоустранившийся автор, слизывая со своих губ мои слезы. И я понимаю, что не могу ему объяснить, отчего я плачу. И что растрогал меня вовсе не Стив, которого я как раз никогда не ценил.
* * *
Утром я просыпаюсь с головой полной опилок и мозгами всмятку. Подташнивает, дико хочется пить, но сил встать с кровати я в себе почти не наблюдаю.
- Ты знаешь, который час? - доносится до меня из противоположного угла комнаты.
Судя по голосу, ему также хреново, как и мне. Но - ура! ура! - мы все-таки перешли на "ты". Я весьма смутно помню нашу дорогу домой. Помню, я почему-то предложил ему идти пешком, а он почему-то согласился. Помню, шли в обнимку. Штерн почти лежал на моем плече, а мне пришлось обхватить его за талию, но кто кого вел и кто кому в результате помогал идти, этого я уже не помню. Помню, что он рассказывал мне про Бездну и Тошноту. Не помню, что. Я в лицах пересказывал ему "Историю моих бедствий" Абеляра. Не помню, зачем. Еще помню, как он остановился, привалившись к какому-то гранитному парапету над какой-то рекой, и мы с ним курили одну сигарету на двоих. Что за парапет, и что за река, вспомнить тоже не получается, потому что, помню, покурив, он решительно сказал, что с него хватит, и стал ловить машину. За каких-нибудь десять минут, которые опять-таки он поспал у меня на плече, мы доехали до дома. И мне тогда показалось, что было бы совершенно естественно заснуть нам с ним на одной кровати, все так же в обнимку, как шли и ехали. Но кроватей было две… К тому же, войдя в комнату, хозяин мой как-то резко вдруг помрачнел, и судя по той обвиняющей интонации, с которой он только что задал мне этот свой вопрос, за ночь мрачный настрой у него только усилился.
- Сенч… ты помнишь, что сегодня понедельник?
Хороший вопрос…
- Ты на работу собираешься или нет?
Я, только что с ужасом представлявший себе перспективу простого перемещения тела в вертикальное положение, впадаю от этого вопроса в состояние экзистенциального выбора.
- Ты б еще, быть иль не быть, спросил…
- Понятно…
Я слышу, как он на ощупь, не поднимаясь с кровати, шарит рукой по столу, что-то роняет, тихо ругается. Потом я слышу характерное вяканье, которое обычно издают мобильники, когда набираешь на них чей-то номер. Далее до моего слуха доносится следующее - все хриплым голосом и сквозь нескрываемую головную боль:
- Н-да… Да, я… Думаю, что похмелье… Не знаю… Ну, скажите, что отравление… Сейчас?… Здесь, у меня дома… Вид?… - раздается скрип пружин, похоже, он перегибается с кровати, - Вид сносный…. Да…. Да, я знаю…. Да, виноват…. Мужчинам вообще нельзя доверять, Лиса.
Я слышу, как он разъединяется.
- Что это было, док? - спрашиваю я. Когда до меня, наконец, доходит смысл последней фразы.
- Меня назвали безответственным кретином. Зато ты теперь - с полной ответственностью - можешь не идти на работу. И не спрашивай, откуда у меня ее номер телефона.
Мне становится стыдно. Усилием воли - нельзя же допустить победу Якова в нашем споре о физиологическом детерминизме - я заставляю себя встать. Доползаю до кухни, выпиваю два стакана воды, потом наливаю Штерну, и тут вижу его шатающимся в дверях кухни. Он в своем роскошном халате, видимо, в отличие от меня у него хватило вчера и силы, и воли на то, чтобы раздеться. Отодвинув меня в сторону, он лезет в холодильник, достает оттуда лимон и, надрезав, выжимает себе в стакан несколько капель сока. Выпив залпом, он садится за стол и строго на меня смотрит - насколько это вообще возможно, строго смотреть такими красными глазами.
- Вот что б больше - ни разу в жизни!…
- Угу, - я покорно киваю.
- Вообще ни разу!
Я снова киваю.
- И, пожалуйста, ни слова больше о том, что было вчера. В том числе и об этих людях…
Я опять киваю. А что остается?…
- Все. В душ, а потом работать. Ты делай, что хочешь.
Обидно, конечно… Зря что ли столько всего узнал о нем личного и интересного?.. Зря что ли в обнимку столько ходили?… Ну, с другой стороны, сам же вчера кинулся отстаивать право человека на отшельничество…
* * *
На работе все расспрашивают о моем самочувствии. Прямо неловко. Лиса, загадочно улыбаясь, дожидается, когда мы остаемся наедине, и только тогда говорит:
- Я так чувствую, тебе понравилось, когда тебя красивые молодые люди на плече таскают?
- Ну, вот плечо-то как раз всю дорогу было мое, - и чтобы как-то отвязаться от пытливого взгляда Лисы, рассказываю ей о посещении Гарика и о том, что я узнал от Алекса с Яковом.
- Да, любопытный юноша, - говорит она. - А как у него дома?
Я честно рассказываю про розы и веера. Она загадочно улыбается, но, кажется, мой ответ ее удовлетворяет. По крайней мере, никаких вопросов больше не следует. Ну, да, мало ли… Может, Штерн меня просто одного домой пьяного не отпустил, а повел ночевать к себе. Ну, тем лучше. Интересно только, откуда у него ее телефон, и почему она об этом меня не спрашивает.
Между тем является герой моей повести. Я еще издали различаю его шаги, и поворачиваюсь назад, чтобы посмотреть, как он будет общаться с Лисой после того, как удостоился от нее вчера столь нелестной оценки. Не глядя в мою сторону, он подходит к ней с заполненными требованиями.
- У нас все хорошо? - интересуется она у него нарочито томным голосом, каким обычно спрашивает, не хочет ли он снять пальто.
- Ну, разумеется, - отвечает он в той же манере с легкой полуулыбкой.
Если бы это не была неспособная интересоваться мужчинами Лиса, и если бы это не был органически не приемлющий никакого флирта Штерн, я бы решил, что эти двое друг с другом заигрывают. Хорошо еще, что девочки этого не видели!.. Что у них там все-таки за дела с Лисой, раз они так друг над другом подтрунивают? Хотя, с другой стороны, учитывая его просвещенность в отношении определенной символики и наличие допуска в "Лабрис", у них вполне могут оказаться и общие темы, и общие знакомые… И, разумеется, ни тот, ни другая, даже если у них прямо поинтересоваться, мне ни о чем не расскажут.
Штерн идет ко мне, все с той же полуулыбкой садится и спрашивает, когда у меня будет время выйти с ним прогуляться по магазинам.
- Зачем?
- Затем, что я не могу пойти в театр с человеком, одетым, как для хиповской тусовки.
- А мы идем в театр?
Он достает билеты на "Дона Жуана" в Мариинку.
- Я, наконец, решился.
- А-а! Ты купил билеты у театральной феи! А если они превратятся в приглашение на данс-макабр?
- Туда тем более нельзя иди в таком виде, - резонно замечает он.
- А как же…
- Ничего, переведешь мне еще одну статью.
- А я еще ту не начал.
- Пить меньше надо. Так когда?
Я иду звонить напарникам, уточняю, в какой час мои занятия в каталоге могут быть перенесены, и мы договариваемся о времени.
* * *
В Гостинке по каким-то одному ему очевидным признакам он выбирает мне пиджак, брюки и рубашку. Все это поначалу вызывает у меня протест, потому что я привык одеваться из сэконда и сама идея подбора одежды в женском отделе мне претит.
- Ты понимаешь, - говорит он мне, - что для того, чтобы не привлекать внимания к особенностям твоей фигуры, надо чтобы одежда сидела естественно. Для этого она должна быть как минимум твоего размера.
Ага, Лиса тоже любила одно время говорить: "Не хочешь, чтоб таращились на твою задницу, носи юбки".
- Давай, померяй сначала, а потом будешь сомневаться в моих способностях!
В примерочной кабинке он стоит в своем черном пальто, прислонившись спиной к боковой стойке, наполовину скрытый от меня занавеской. Когда я натягиваю на себя брюки, он просовывает ко мне голову, задумчиво стучит себя по переносице:
- Нет, снимай. Пойду принесу тебе другие.
На пятой паре он, наконец, удовлетворенно кивает. Пиджак сразу вызывает у него горячее одобрение. Про рубашку думает, потом говорит, что согласен взять на размер побольше.
- Это компромисс между чем и чем будет, если не секрет?
- Между привычным тебе уровнем комфорта и необходимым уровнем обзора.
- Необходимым кому?
- Это смотря с какой стороны смотреть.
Я начинаю чувствовать себя какой-то куклой, которую наряжает богатый любовник.
- Но я же сказал, что согласен на компромисс. Хорошо, на два размера…
Он приносит мне рубашку. Внимательно смотрит, как я ее надеваю поверх футболки.
- Так и быть, подарю тебе какой-нибудь из своих платков на шею.
Ура! У меня будет платок, как у читателя Штерна!.. Я надеваю пиджак, и странным образом, мне не хочется его тут же скинуть. Вполне так все пристойно смотрится, даже грудь не особо видно, если специально не приглядываться.
- Ну что?
- Угу, - удовлетворенно тянет он, закусив губу.
- Больше не хочется немедленно снять с меня всю одежду? - ерничаю я.
- Хочется… - довольно щурится он. - Но медленно… Жаль, что не будешь так ходить в библиотеку.
Конечно, не буду, а то все сразу поймут, чьих это рук дело. Потому что в черном велюровом пиджаке и белой рубашке с нашейным платком я буду выглядеть как уменьшенная копия Штерна, только в более теплых тонах и отлитая по женским лекалам. Впервые увидев нас рядом, я понимаю, что как всегда переоценил свой рост, и он выше меня почти на голову: я ему где-то до подбородка. Мысленно пытаюсь представить рядом с ним по очереди всех своих девчонок и понимаю, что с ним они бы смотрелись гораздо эффектнее. Повезло ж человеку! Мало того, что красив, как я не знаю кто, так еще и нормального роста.