День проходит в нормальном режиме. Штерн работает дома. Из коллег никто ни о чем не догадывается. И я решаю все же заехать к Фейге за вещами. Ей тоже решаю ни о чем не говорить, а то с нее тоже станется сделать какие-нибудь не те выводы. По счастью, ни ее, ни Янку я дома не застаю. Казалось бы, все складывается удачно, никто не мешает мне собраться, можно спокойно забрать все, что считаешь своим. Но все, выясняется, не так просто. Оказавшись в окружении близких сердцу вещей, я вдруг понимаю, что практически ничего не могу с собой взять. Любая чашка, любая чайная ложка - даже если они были со мной еще со времен общаги, - стали за время нашей совместной жизни частью этого дома, и более мне не принадлежат. Я мысленно пытаюсь представить свой - нет, не мой, давно уже наш - плед с кленовыми листьями в моей новой квартире, и понимаю, что в черно-бело-красной гамме штернова обиталища он абсолютно не будет смотреться. Чашка с подсолнухами, которую когда-то подарила мне Фейга и из которой сама так любит пить чай, и вовсе будет выглядеть неуместной.
Из того, что приволокла с собой Янка, я делаю вывод, что шиковать они тут явно не будут, и любой оставленный мной предмет будет востребован. Книжки мы с Фейгой читали одни, их я тоже решаю оставить полностью ей. Даром, что теперь, со штерновской библиотекой, у меня всегда будет что почитать. Еще Фейга часто носила мои свитера, поэтому я стараюсь отбирать себе те, которых на ней точно никогда не видел. То же самое происходит с шарфами, брюками, рубашками и футболками. Слава богу, лифчики я не ношу… В результате всех вещей у меня набирается одна спортивная сумка и пара пакетов. Бумаги с ксероксами у меня уже со вчерашнего дня на работе.
Рубикон перейден, когда я понимаю, что оставляя на столе записку, я больше не имею права привычно обратиться к той, с кем когда-то намеревался прожить всю жизнь. Ни "душа моя", ни "любовь", ни "котенок" нельзя больше писать на бумаге, где эти слова может увидеть другой, заменивший меня человек. Скомкав, я запихиваю начатый было листок в карман, оставляю на столе один только ключ и захлопываю за собой дверь. Все, обратно дороги нет!..
Когда я начинаю разбирать свой нехитрый скарб на моей новой кровати, Штерн отвлекается от работы и с недоумением смотрит на принесенное мной добро. Потом выключает музыку, снимает с себя огромные наушники.
- Как, это все?
Я не расположен разъяснять ему свои чувства. Поэтому просто развожу руками, типа, да, все.
- Ни любимой подушки, ни собственной чашки, ни одеяла? Ни одной книги. Да и одежды что-то я на вас гораздо больше помню.
- У нас почти все было общим, - говорю я, как будто это может что-то ему объяснить.
Он встает из-за стола, подходит и вытаскивает из кучи самый мой древний - еще со старших классов школы - свитер, темно-синий с тонкими серо-желтыми елочками. Потом выуживает за кончик рукава с самого низа серенький джемпер, заношенный с первого курса чуть ли не до прозрачности. Потом серо-зеленую хламидку с капюшоном, которую я купил весной на том же первом курсе в секонде на Уделке, и всегда носил ее с широким кожаным ремнем. Смотрит на каждую вещь с какой-то трогательной нежностью.
- А пояс где?
- Какой еще пояс? - удивляюсь я.
- Ну, я же тоже учился в Университете, - туманно говорит он. - Маленький медиевист может носить такую вещь только с поясом.
Только в том случае, если маленький медиевист - еще и маленький транс. Чтобы грудь не так сильно бросалась в глаза, когда случайно видишь свое отражение в витринах.
- Да-а.. а я вот выкинул все, что у меня осталось с того времени. И признаться, не жалею, - он кладет мою одежку обратно в кучу и переходит к моим кассеткам - сплошной дэд-, блэк- и хэви-метал, Башлачев, Летов, "Калинов мост".
- Ну да, и музыку забрали только ту, которую девушка не слушает… Ох ты, какая архаика! - он с улыбкой вытаскивает из кучки Юрия Морозова. Потом, чуть ли не облизываясь, берет мой кассетный плеер:
- Я возьму послушать?
- А у меня еще шесть кассет Наумова есть, - говорю я как бы между прочим.
- Наумов у меня у самого есть. На диске. Можем вечером вместе послушать, - он уже пристроил свои наушники к моему кассетнику и смотрит на меня из обрамления своей чудовищной аппаратуры, в которой он похож инопланетянина. Потом вдруг как-то непривычным образом совершенно лучезарно улыбается и говорит:
- С переездом, Сенч!
А вечером, точнее уже ночью, мы лежим в темноте, каждый в своей кровати, и слушаем "Пьяницу радуги", "Все эти печальные сказки" и, конечно, "Дорогу назад". Я лежу на спине, слезы стекают у меня из глаз в уши и на подушку, я улыбаюсь и неслышно проговариваю слова, которые, оказывается, - спустя столько лет - помню все наизусть. И испытываю бесконечную благодарность к лежащему в пяти метрах от меня Штерну за эту дивную ночь… Но что с того, с этой моей жгучей благодарности? Ведь и я "до сих пор не могу с первой ночи признаться в любви".
* * *
На следующий день у меня выходной, но я все равно отправляюсь в библиотеку к единственному моему компьютеру, и возвращаюсь с рюкзаком, полным моих рабочих записей и всяким бумажным мусором. Выбрасываю на кровать дискеты, тетрадки и блокнотики. Штерн сидит в наушниках, полностью погрузившись в монитор. Я решаю переодеться, отхожу к окну и, отвернувшись к нему спиной, снимаю мокрую футболку. Устойчивый январский минус внезапно дал слабину, и все в городе стало мокрым - на крышах и под ногами, на спине и подмышками. Натягиваю на себя майку и привожу себя в порядок "Рексоной", которая вопреки рекламе повсюду оставляет трудно выводимый белый след. Вдруг слышу у себя за спиной:
- Нравится мне этот ваш парфюм.
Оглядываюсь. Все так же в наушниках и взглядом в мониторе.
- Это не парфюм. Это вот что.
Он, не поворачиваясь, протягивает назад руку. Я подхожу и вкладываю ему в ладонь "Рексону". Он открывает колпачок, нюхает. Потом встает с места, проходит мимо меня и берет мою взмокшую футболку, комком висящую на бортике моего диванчика. Ну вот, сам же обещал человеку вещи по углам не разбрасывать, а тут… И к своему невыразимому удивлению я вижу, как Штерн утыкается своим прекрасным лицом в мою пропахшую потом футболку. Я успеваю закрыть рот, сглотнуть, проморгаться, когда он, наконец, отнимает ее от лица, и таким же комком водружает на прежнее место.
- Да, конечно, это никакой ни парфюм, - говорит он без всякого выражения. - Это ваш собственный запах. Кофе с мороженым будете?
- С мороженым? Смотря с каким…
- Крем-брюле.
- А-а… С крем-брюле буду.
- Тогда одевайтесь и приходите на кухню.
Тут только я понимаю, что стою в тонкой майке с торчащими от холода сосками, что далеко не всякий человек моего пола счел бы приличным. Ну да ладно, раз хозяину пофиг, мне тем более все равно…
На кухне пахнет корицей. Я отхлебываю из чашки, и у меня против воли начинает щемить сердце. Кофе у него получился один в один, как всегда готовила для меня Фейга. Какой-то тайный еврейский рецепт, не иначе. Потому что простым совпадением я это объяснить не могу. Зато мороженое оказывается такое, как надо! Не просто такое, а именно то самое, наичудеснейшее в мире, которое делает только одна фирма "Талосто", каждый год не только грабительски увеличивая на него цену, но и сокращая вес трубочек и стаканчиков.
- Слушайте, вас так просто обрадовать, что мне прямо неловко, - замечает на изливаемые мной восторги Штерн.
- Ничего себе "просто"! Это же самое суперское мороженое!
- Правда? - он берет мою ложку и подцепляет у меня из тарелки крем-брюле.
Я продолжаю изливаться не тему чудесных совпадений, его великой интуиции и тонкого понимания природы и значения маленьких радостей, а он за это время облизывает ложку и во второй раз лезет ко мне в тарелку.
- Продолжайте-продолжайте… вы хорошо рассказываете, - плотоядно улыбаясь, говорит он.
На третьей ложке я не выдерживаю.
- Эй, ложку-то, может, мне вернете?
Он с довольным видом облизывает ее и кидает мне в тарелку.
- А кофе, значит, не понравился? Не любите с имбирем и корицей?
- Нет, люблю, - говорю я, сразу погрустнев. - Просто… просто Фейга точно такой всегда варит.
- Точно такой же? Как интересно! А с мороженым, значит, нет никаких тревожных ассоциаций?
- Ну, мороженое "Талосто" для всех делает, а кофе был специально для меня. По крайней мере, так хотелось думать.
- Ну, тогда я вам новый сварю, - говорит он все с той же довольной полуулыбкой, и не меняя выражения лица, выплескивает содержимое моей чашки в раковину.
Вот любит человек красивые жесты!… Нет, я, конечно, сам идиот. Надо было пить, да помалкивать… Но какой перевод продукта!
- Что? Теперь из-за кофе расстроились? Ну, сами подумайте, не могу же я, в самом деле, пить кофе, который специально для вас делали какие-то неизвестные мне женщины. Самому по случайности изготовить - еще куда не шло, но уж пить - извините!
Он разливает по двум чашкам новую порцию чего-то более простого, но не менее вкусного. А я думаю, что пора бы нам перейти на "ты". Потому что препираться с человеком, который ест твоей ложкой из твоей тарелки твое же мороженое, оставаясь при этом с ним на "вы", как-то это уже даже для меня немного "слишком". Вот только как это сделать? С ним ведь даже на брудершафт не выпить, потому что придется целоваться, а он явно этого не воспримет…
* * *
После ужина я, несмотря на выпитый перед этим кофе, вырубаюсь прямо на неразобранной постели поверх покрывала. Видимо, стресс и накопившаяся усталость дали, наконец, себя знать. Просыпаюсь уже глубокой ночью - исключительно, чтобы раздеться, умыться и почистить зубы, - и обнаруживаю себя укрытым каким-то пледом с рисунком из темно-зеленых виноградных листьев. Штерн уже спит, благодарить и расспрашивать нет никакой возможности. На ощупь плед странно похож на тот, который я оставил у Фейги, но в отличие от того, прекрасно вписывается в интерьер штерновой комнаты, а главное - очень близок моим собственным цветовым предпочтениям. Такой весь буро-зеленый с темно-красными в кирпичный оттенок прожилками. Это все я успеваю оценить уже утром, когда обнаруживаю себя в пустой квартире.
На столе в кухне оставлен мне дубликат ключей с брелком в виде зеленой металлической рыбки, которую можно использовать как открывашку для пивных бутылок. Я невольно обращаю внимание на цвет, потому что за исключением этих двух предметов, в здешней обстановке нет ничего зеленого. Указывает ли это обстоятельство на то, что обе эти вещи предназначены именно мне?.. Если да, то откуда он узнал, что мне нравится зеленый?.. Хотя, с другой стороны, раз он так внимательно разглядывал мои шмотки и помнит, в чем я когда-то ходил на работу, то мог и догадаться.
Я как раз заканчиваю раскладывать свои немногочисленные пожитки по освобожденным для меня полочкам и ящикам стола, когда является мой не в меру оживленный домовладелец. Вообще у себя дома читатель Штерн гораздо больше похож на человека, и гораздо меньше - на живописное полотно или мраморную статую. Привычная обстановка сообщает его точным жестам какую-то особую плавность, отчего они смотрятся несколько менее театральными, но зато куда как более изящными. Поскольку сам я в достаточной степени кинестетик, то наблюдать всю эту красоту в такой непосредственной близости, не имея при этом возможности к ней прикоснуться, в отдельные моменты становится для меня чуть ли не пыткой. Физиономия у него тоже, как выясняется, от природы гораздо более подвижная, чем мы все привыкли считать. Если в библиотеке он улыбается только в моем присутствии, и то нечасто, и исключительно глазами и уголками рта, здесь я всего за три дня насчитал аж несколько вариантов вполне себе полноценных человеческих улыбок. И вот - новое выражение!..
- Поехали! - чуть не с порога заявляет мне он, а глаза так и светятся азартным блеском. - Деньги дали авансом!
- Что, кутить поедем? - с опаской интересуюсь я.
- Какое "кутить"? Компьютер мне для вас в издательстве отдают!
Мы привозим железо, а потом полдня занимается его установкой на специально для меня освобожденном от книг и бумаг столе. Долго выясняем, что там работает и при каких условиях, в процессе чего открываем по меньшей мере четыре причины, по которым прежние владельцы решили-таки с ним расстаться. Когда все снесено, "винда" и все необходимые программы заново установлены, Штерн с изможденным видом валится на свою кровать.
- Нет, все-таки это не для гуманитарного ума работа…
- Слушайте, док! А может, мы сходим с вами куда-нибудь? Отметим мой новый фрилансерский статус? У Гарика из "Трех яблок" сегодня празднуют бёздник…
Он поворачивает ко мне свою скептическую физиономию, но по мере того, как я рассказываю, кто такой Гарик, какую музыку играет его команда, и кто там еще, возможно, будет на этом квартирнике, скептицизм его постепенно изглаживается.
- Это что, Гарри Зеленое яблоко?
- А, так вы его знаете?!
- Кто ж не знает Гарри… - говорит он с тяжким вздохом. - Ну, ладно, пойдемте. Покажете, что из себя представляет нынешняя богема.
"Отлично, отличненько…", - мысленно потираю я руки. Там мы вместе что-нибудь выпьем, и в большой компании простых и открытых людей, где все друг с другом на "ты", переход осуществить будет легче.
* * *
На уже основательно прокуренной лестничной клетке в позе двух дымящих атлантов, подпирающих стены, нас встречают блюзмен Алекс и фолкер Яков. Каждый раз, когда вижу их вместе, всегда удивляюсь тому, как они умудряются находить общий язык. Настолько разную музыку они играют, настолько по-разному выглядят, и даже аудитория их, как мне кажется, совершенно не пересекается.
- Кто же это к нам идет? - спрашивает, расплываясь в улыбке, всклокоченный, весь в феньках и коже Яков.
- Это Сенча к нам бредет, - из-под широкополой шляпы бормочет Алекс.
- Сенча со своей новой девушкой!
Я показываю им кулак, а сам оборачиваюсь на поднимающегося за мной Штерна, чтобы умолять его не обижаться на придурков.
- Подумать только! - раздается у меня над ухом мрачный рокот. - Какие шикарные молодые люди! И так откровенно завидуют любовным победам маленького Сенча!
Яков, изображая досаду, прикусывает язык.
- Впрочем, утешьтесь, мальчики, - продолжает в том же духе Штерн. - Я пока не замужем.
Алекс ржет под шляпой, показывая на Якова пальцем из-под своего черного пончо. Яков с обиженным видом смущенно скукоживается, прижимаясь к стенке и давая нам пройти. И тут я слышу позади себя совсем уже в другом тоне, почти что ласковым шепотом:
- Здравствуй, Яша!
Я оборачиваюсь, чтобы успеть заметить, как они не просто пожимают друг другу руки, а чуть ли не обнимаются.
- Явился, наконец, мерзавец! - Яков хлопает Штерна по плечу.
- От мерзавца слышу, - с улыбкой говорит Штерн, потом протягивает руку Алексу.
- Привет! - кивая шляпой, отвечает тот.
Не успеваю я выяснить, в чем дело, как из приоткрытой квартирной двери на площадку вываливается великий Стив, как всегда в окружении юных прекрасных дев - в данном случае в количестве трех штук. Они облепляют его со всех сторон, накручивают на пальцы его длинные космы, что-то там ему щебечут восторженное, а я все думаю, как это он умудряется одновременно обнимать три гибких стана всего одной парой рук. Мне не нравится его музыка, не нравятся его тексты, и я не понимаю, почему у таких мрачных интеллектуалов, как Алекс и Яков, нет такой своры поклонниц, а у Стива с его оптимистично-радужным примитивом их всегда толпы. Я отхожу в сторону от этой беснующейся групповухи и вдруг слышу оттуда восторженный вопль:
- Жорка! Ты что ли?!
- Н-да… - недовольно ворчит мой спутник.
Девушки отлетают в стороны, опадая со стивовых плеч, как осенние листья.
- Где ж ты пропадал? - кидается он к нам, нависая надо мной рыжебородой пузатой громадой. - Говорят, ты там чуть ли не отшельником живешь, только дом, да работа…
- Ну, ты же видишь, что это не так… - с явной неохотой отвечает невидимый Штерн, который судя по шебуршению за мой спиной, не спросив разрешения, запихивает свой шарф и перчатки ко мне в рюкзак.
- Девушку, гляжу я, себе завел… - говорит Стив, поверх моей головы.
- Это не девушка, это Сенч.
Спасибо, конечно… Но можно было бы нас друг другу просто представить, без лишних дефиниций.
- А-а…. ну это тебе, конечно, виднее… - так же поверху, не глядя на меня, отвечает этот девичий кумир.
- Знаешь, Стива, пойдем-ка лучше покурим. Куда-нибудь прочь с посторонних глаз. Про себя хоть расскажешь.
Тут на мое плечо ложится его рука, он наклоняется и шепчет мне прямо в ухо:
- Ступай пока без меня. Я чувствую, это надолго.
Когда я оглядываюсь, он уже шагает через ступеньку вверх по лестнице в поисках нужного ему подоконника. За ним, отдуваясь, поспешает Стивен. Девочки возбужденно перешептываются у стены. Для них мой черный ангел, неожиданный кумир их кумира - все равно, что для сказочных пиратов человек, которого боялся сам Флинт. Привел, называется, коллегу для совместной пьянки с целью перехода на "ты"… Я осматриваюсь в поисках табака. У Алекса зажата в зубах папироса, Яков посасывает трубку, у девушек, насколько я заметил - сплошь мышиные тампаксы от "Virginia slims" и "Esse". Единственные приличные сигареты ушли наверх и там участвуют в некоем долгом разговоре.
- Дай-ка мне беломору, - со вздохом обращаюсь я к Алексу.
- Во-во, - говорит он Якову, протягивая мне пачку. - Моя тоже на меня таким взглядом смотрит, когда мы вместе куда-то приходим.
- Привыкай-привыкай, Сенча, - подыгрывает ему Яков. - Мужики, они такие… Стоит чуть зазеваться, а они раз, и сваливают.
- Гады вы… - говорю я им с улыбкой.
- Гады, - самодовольным голосом подтверждает Яков.
- За что вас только девушки любят?
- А ни за что! - с видом оскорбленного достоинства заявляет он мне.
- А просто так! - в тон ему добавляет Алекс.
Мне нечего им на это сказать, и я глубоко затягиваюсь папиросой.
- Не, ты глянь, - подзуживает Алекс, - человек прямо на глазах постигает великую тайну полового диморфизма.
Я курю. Очень сосредоточенно курю.
- Все больше и больше проникается… - с видом знатока констатирует Яков.
- Не стыдно? - наконец, не выдерживаю я.
- Ладно-ладно, Сенча, - Яков хлопает меня по плечу, - не обижайся. Пойдем мы тебя наливочкой угостим, а ты нам расскажешь, где вы с этим перцем друг друга подцепили.
Я со вздохом иду за ними на кухню, едва успев издали махнуть рукой Гарику. Мне и самому охота услышать от них, откуда они знают Штерна, и что у них там за тема со Стивом. Меня усаживают на кухне, наливают что-то высокоградусное из коньячной бутылки, в которой плавает какая-то разлапистая дрянь. Я цежу ее мелкими глотками - из экономии: напиться хочется, а больше явно уже не нальют.
- Ну, давай, рассказывай…
- Да что рассказывать. Я работаю в библиотеке, а это наш самый злобный читатель Штерн.
- Штерн! Гляди-ка ты! - хмыкает Алекс.