- А-а, бесстыжая, опять у тебя гулянки! - завела старушенция с лицом бойцовой собаки, крепко упираясь в землю - с восторгом подметил Марко - самыми настоящими короткими валенками (русские ходят в валенках даже летом!) - Песни-пляски каждую неделю! Вон, вон какую юбку нацепила, так что задница видна, прошмандовка ты эдакая! Хахалей-то в дом натащила! Этих я знаю, помню вас всех, кобели, а эти новенькие, что ли? Еще новеньких откопала себе, тунеядка, милиции на тебя нет! Мы вас к ногтю-то прижмем! Всю вашу квартирку!
- А вам и завидно, баб Тоня, - беззлобно отбрехнулась Зинаида, убыстряя шаг. Но Гильермо был так поражен неожиданным хамством - не поняв ни слова, он безошибочно уловил интонацию - что замер напротив "бабтони" как вкопанный, высоко подняв брови и созерцая злую старушку, как исследователь - новый и неприятный образец местной фауны.
- What does that old madam want? - громко обратился он сразу ко всем, кто мог ему ответить. - Has she any complaints or whatever?
Бабтоня приоткрыла рот, наконец-то рассмотрев вблизи высокого, роскошного - по всему иностранца, в темных очках, с грустным Чебурашкой под мышкой, в ореоле совершенной вседозволенности… Но звуки иностранной речи совершенно выбили из нее боевой дух. Вжавшись в спинку скамьи, она забегала глазами, словно ища, куда бы спрятаться. В горле у нее что-то тихо булькало - не иначе как проглоченные сырьем филиппики.
- No complaints? Good, - удовлетворенно кивнул Гильермо, отпуская взглядом вконец обескровленного врага. - Good night to you, then, madam.
За его спиной Зина умирала от беззвучного смеха.
- Идемте, Дзина? - обернулся ее герой, удивленно глядя на спутников, являвших собой немую сцену не хуже чем в русском театре: как пресловутые бояре, молодые люди "в разных видах являли" - пускай не ужас и изумление, но что-то не менее сильное. - А в чем, собственно, было дело? Почему эта женщина так себя повела?…
Однако самому ему было неожиданно приятно всеобщее веселье, и под изумленным взглядом Марко он вдруг обнаружил, что по дороге тихо мурлыкает "Марсельезу".
Прижав к груди артритную руку с растопыренными пальцами, ветеран труда и тетка управдома Антонина Федоровна Кольцова долго смотрела вслед уходящим. Пятно Гильермовой рубашки белело в августовских прозрачных сумерках, светилось до самых дворовых ворот; походка его была такая… какой не бывает у обычных людей. Легкая. Пружинящая.
- Мадам, - шепотом повторила ветеран труда, пробуя на вкус странное слово. - Танцор какой-то, видать. Иностранец. "Мадам". Это ж надо же.
И сама не заметила, что губы разъезжаются в дурацкой, совсем девчоночьей улыбке.
В двух шагах от входа в метро "Спортивная", под фонарями, крупными, как августовские звезды, "наши добрые синьоры" (такое уж прилепилось к ним название с легкой руки Романа) на прощанье расцеловались с приятелями.
- До дверей провожать мы вас не будем, - мудро заметил Рома, самый старший и воистину самый многомудрый в компании. - И так на нас с утра швейцар пялился, как на врагов народа. Лучше нам лишний раз там не светиться.
- Давайте следующую встречу назначим тут, - попросила Тома с ясной уверенностью, что следующая встреча будет, не может не быть, - и никто не возразил. - Вы когда свободны? Есть какой-то день, когда вы не идете на соревнования? Я бы билеты в театр попробовала добыть… В Образцова, например, через знакомую. "Необыкновенный концерт" - вы слышали? Кукольный спектакль. Со смеху можно умереть!
- Лучше уж тогда давай на "Божественную комедию", - встрял Роман, как-то коварно поглядывая на Марко. - Для верующего человека - самая вещь! Расставляет, так сказать, акценты…
- Постановка Данте? - удивился Марко не самому факту, что великого гения играют и в России, но предложению посмотреть именно этот спектакль, да еще и кукольный: это был куда более смелый акт, чем пригласить итальянцев в пиццерию.
- Не совсем, - так же хитро отвечал Роман, и Марко смутно вспомнил их пьяную беседу "о духовном" в парке, кажется, ничем не окончившуюся. - Сами увидите. На религиозные темы пьеска, очень смешно…
- Лучше уж концерт, - отрезала Тома, глядя на крестик у Гильермо меж ключицами. - Верующего человека это может и… оскорбить с непривычки. А мы наших гостей оскорблять не хотим, верно, ребята?
Зина неожиданно тихонько всхлипнула, всех этим удивив. Она тоже смотрела Гильермо в распахнутый ворот рубашки, на острые ключицы и эмалевый крестик, и глаза у нее были похожи на Чебурашкины.
- Ой, я такая дура. Не обращайте внимания… Просто я как подумаю, синьоры - ребята - что вы совсем скоро уедете… Всего через неделю! Ну чуточку больше. Как же мы тут будем… без вас…
Зину мгновенно окружили утешениями - никому не хотелось, чтобы она озвучивала их собственные мысли. Только что познакомились! И уже расставаться! Парк Горького, "Необыкновенный концерт" - а потом что? Яркие птицы с наступлением осени улетают на юг.
- Мы будем переписываться, вы нам оставите адреса, - сама себя утешала Зина, незаметно стряхивая руку обиженного Андрея. - Оставите ведь? Я английский специально выучу! Или сразу уж итальянский. Всю жизнь мечтала об иностранных друзьях по переписке! А потом, может, как-нибудь получится еще приехать? Или чтобы мы - к вам…
- Ага, на международную конференцию по выращиванию новых морозоустойчивых сортов кукурузы. Делегат от Тимирязевки, Мальцева Зинаида Юрьевна, аплодисменты докладчику.
- Ты нарочно это, Андрюха, а я по правде, - Зина на кукурузу несколько обиделась. - Будто никогда нельзя будет просто так приехать! Как туристам. Вы же к нам смогли… Может, и у нас получится? Пускай не сейчас, а лет через… много…
Марко представил, как хороши они с Гильермо будут, когда в минуту расставания выдадут русским друзьям свой общий адрес - Флоренция, Пьяцца Санта Мария Новелла, одноименный монастырь… Впрочем, есть простой выход - написать ребятам адрес родителей или, например, адвоката Пьетро. Сама эта мысль казалась ужасно неприятной - и Марко быстро понял, почему: ему тоже дико не хотелось думать о возвращении. И обо всем, что с ним связано.
Итак, встречу назначили на послезавтра. Сперва вместе на финал фехтования - у Ромы и Андрея оказались билеты, - а после соревнований (после победы Франции, почти серьезно поправил Гильермо) подхватить девушек и Толю и снова отправиться гулять.
- Если живы будем, - пошутил Марко, пожимая руки друзьям - теперь уже, наверное, как ни странно, друзьям. Андрюху ужасно хотелось познакомить с Симоне. Рома отлично сошелся бы с Сандро…
- Да куда ж вы денетесь! - бурно замахал руками Рома, отметая нелепую отмазку вроде внезапной смерти от упавшего кирпича. - Что значит - если живы будете? Мафия бессмертна!
- Что?! Как? - Марко вытаращился на товарища, искренне не понимая, откуда тот взял бабушкино словечко. Ведь это бабушка так называла их с братьями детскую шайку - и неужели по нему до сих пор видно, что их так называли?
- Это из кино, - смутился Рома, решил, наверное, что нечаянно оскорбил. - Не обижайтесь, Марко, Гильермо, это просто из кино фразочка… Про итальянцев в России…
- Этот мафиози, он такой смешной там, самый лучший, - на всякий случай вступилась и Зина, по-детски испугавшись самой возможности ссоры.
Распрощавшись уже окончательно, "добрые синьоры" несли к гостинице тяжелые после долгого дня тела. Ноги Марко гудели, налитые радостной усталостью. Каждый шаг его сопровождало слабое бульканье: в рюкзачке на спине лежала бутылка вина, купленная по случаю в том же магазине, откуда родом было пиво и торт "Южная ночь". Вино для сестер, на завтра: Гильермо вспомнил о своем намерении купить вина собственноручно, узнав по этикетке сорт, на котором служили в прошлый раз, и вежливо, но твердо отказался от советов русских друзей: воспоминания об их способностях в выборе напитков были еще свежи. Марко пришла на ум одна из последних прочитанных книг - английский "Властелин колец", подарок от Симоне на прошлый день рожденья. Книжка была очень толстая и очень интересная, ее хватило на несколько месяцев чтения, потому что читать получалось только в постели после комплетория. Был там среди прочих героев эльфийский принц по имени Леголас, которого под конец истории стал преследовать зов Моря. Шум волн, знаменующий, что пора в дорогу на Заокраинный Запад, в бессмертные земли, одновременно похожие и на вечную жизнь, и на смерть для мира…
"Плюх, плюх", - за спиною, в стеклянной бутылке, короткие волны бились о берег. Сейчас я схожу в душ, а потом лягу, блаженно подумал Марко; глянул на часы - не верилось, что всего девять. Усталость тоже радовала, позволяя ощутить себя по-настоящему живым.
Квадрат света от дверей гостиницы четко очертил их тени - бледные фонарные и четкие дверные, и еще совсем расплывчатые лунные, три Гильермо с младенцами на руках (это зверь Чебурашка), три Марко-горбуна… Кстати о горбунах: небольшая фигура, сидевшая в тени на лавке в позе почти безнадежного ожидания, распрямилась им навстречу - и Марко даже успел слегка испугаться, пока не узнал. А узнал он не сразу - и Гильермо тоже, судя по тому, как сощурились его темные глаза, как не сразу они вновь распахнулись, отзеркаливая вежливую улыбку.
- Николай?
- Здравствуйте. Не ожидали, - сказал Гильермо по-английски, очевидно, после сегодняшнего дня подзабыв, что это не единственно верный язык для общения с русскими.
Николая, племянника сестры Анны, действительно было трудно узнать. И виною тому не плохое освещение, не прозрачные тени листвы, пробегавшие по его лицу. Его обычное неуверенное выражение на этот раз сменилось на нечто среднее между скорбью и паникой, а круги под глазами были так темны и велики, что почти меняли форму самих глаз.
- Николай?… Что-то случилось?…
Это Марко вспомнил наконец, что он имеет право хоть с кем-то говорить по-русски. Гильермова рука, протянутая для приветственного пожатия, замерла в воздухе.
Племянник Ивановской улыбнулся так, будто его пытали.
- Простите… Здравствуйте. Я так долго тут… Ждал и ждал, простите меня. - И сразу, без предисловий, как камнем бросил: - Срочно нужно к умирающему.
Гильермо немедленно подобрался, превращаясь в священника.
- У нас есть время подняться в номер, взять все необходимое?
- Нет… Не надо. Там все есть. Идемте скорее.
Взгляд Марко метнулся от фотоаппарата, веригами висевшего на шее, к Чебурашке под мышкой его товарища - вот уж неуместней не придумаешь - но ничего же не поделаешь, смерть не знает оправданий. Ноги мгновенно перестали гудеть - вернее, гудят они или нет, стало совершенно неважно.
- Ваша тетя?…
Почему-то он был уверен, что речь об Ивановской: наверное, по крайнему изможденному отчаянию в лице Николая, которое могло быть вызвано только бедой с близким человеком. И спросил-то для проформы, так что не сразу понял ответ, и едва не споткнулся от изумления уже на пути обратно к метро.
- Нет, не тетя Виктория. С ней все в порядке, да… в порядке. Другая… сестра… старушка. Из общины, - добавил он торопливо, словно находя оправдание тому, что не послали за приходским священником. - Очень надо спешить.
Последние слова были совсем неуместны - он выкрикнул их, считай, в спину Гильермо, который по своему обыкновению вырвался вперед и обернулся из-под фонаря в ожидании спутников, нетерпеливый, как гончая, взявшая след. Застывший в идеальной стойке породистого пса.
Через пять минут - все трое сбежали вниз по эскалатору, причем Гильермо, хотя и был самым старшим из троих, бежал быстрее прочих, перепрыгивая через ступеньки - они с грохотом летели в полупустом вагоне под Москвой. Гильермо стоял с четко очерченными скулами, будто стиснув зубы, и смотрел в темноту проносящегося мимо туннеля, что-то неслышно повторяя. Молился? Просто вошел в собственный долг, как входят в церковь с улицы, и от веселого туриста, такого достоверного всего полчаса назад, не осталось и следа?
Зверя Чебурашку сложили пополам, так что грустное плюшевое лицо прижалось к животу, и затолкали в рюкзачок: не являться же, в самом деле, в дом умирающей на последнюю исповедь с игрушкой в руках. На издевательство похоже. После полуюмористического запихивания усилиями трех мужчин Чебурашки в сумку говорить стало решительно не о чем: обычное ощущение спешки в быстром транспорте, спешки, когда ты ничем не можешь ускорить процесс и хорошо бы спрятать глаза в книгу.
- Хорошо хоть, у нас вино для мессы есть, - нарушил молчание Марко, желая хоть что-то сказать. Обращался он к Николаю, желая его, наверное, подбодрить: слишком желтым и худым тот казался, будто неведомая смерть стояла за его собственной спиной, а не у ложа чужой старушки. - Хлеб-то там, я думаю, найдется? Хотя бы польский, как у вашей тети - сейчас ведь мы нигде не купим?
- А? - Николай едва ли не подпрыгнул на месте, когда Марко к нему обратился. Он был и впрямь очень взволнован, сидел как на иголках. Марко стало его ужасно жалко - и за торопливый страх смерти, и за голубую рубашку, застегнутую неловко, на половину пуговиц, будто он одевался уже на бегу.
- Эта… бабушка - она вам очень близка? - он спросил и сам понял, как глупо прозвучал вопрос. К счастью, он утонул в шуме поезда, а Николай, едва ответив - "Да, есть хлеб, я думаю, я уверен" - опять погрузился в себя и не переспросил.
На том же самом "Проспекте Маркса" нужно было переходить на другую линию. Надо запоминать, как мы едем, сказал себе Марко - возвращаться-то, скорее всего, без провожатых. Не запутаться бы - хотя чего волноваться, если путеводитель по-прежнему в рюкзаке. Из рюкзака звучал неотвязный "зов моря", пока трое мужчин быстрым шагом неслись по длинному серому переходу. Ехать было и впрямь недалеко - всего одна станция, и в очень красивом вестибюле с толстыми колоннами и фонарями, росшими из пола, как подземные деревья в пещерах Мории (раз уж сегодня вспоминается Толкин, то вспоминается вовсю) Марко пожалел, что некогда вытащить фотоаппарат. И устыдился своих мыслей: речь идет о смерти, о человеческой жизни, а он, эгоист, размышляет, что хорошо бы сделать фото… Он усилием воли заставил себя думать о смерти, вызвав к жизни ряд странных образов (зов моря, дедушкин крестик в дорогу, похороны одного из пожилых братьев - процессия со свечами выходила из храма в яркий день, где свечные огоньки терялись на фоне большого солнца). Пришло и несколько вполне пригодных молитв. Загибая пальцы, Марко начал читать Розарий - скорбные тайны, раз такое дело. Чем хорош Розарий - это один из немногих способов молиться на бегу.
- Далеко отсюда? - успел спросить он между "nunc et in hora mortis nostrae" и новым "Ave", держась нога в ногу с Николаем.
- Нет, совсем чуть-чуть еще… Вот сюда, в ворота.
Ярко освещенная площадь перед метро осталась за спиной, широкая улица с двумя рядами фонарей прогрохотала мимо синими троллейбусами и парой легковушек. Уже на другой стороне были нужные воротца - меж двумя красивыми домами, один из них, кажется, даже с колоннами, и ворота были тоже почтенные, кованые. Правда, запертые - кроме узкой калиточки сбоку, тоже кованой, тоже очень почтенной. В такт молитве Марко с любопытством приглядывался, почти принюхивался к новой и чуждой жизни. За калиточкой оказался двор - круглый, зеленый, с несколькими старыми деревьями - кажется, тополя, те же пыльные городские тополя, что по ночам начинают пахнуть лесом и концом лета, - довольно светлый дворик, уличных фонарей хватало с лихвой.
- Сюда, - позвал Николай неверным от спешки голосом. Марко и Гильермо, теперь замедливший шаг, покорно свернули за ним, огибая газон. Марко обернулся - слева на фоне темного неба выделялся черной громадой православный храм. Кресты, скученные угольные купола - последний лоскут открытого пространства. Днем было бы очень красиво, сфотографировать бы днем, но сейчас почти ночь, и Марко, автоматически перекрестив сердце большим пальцем, уже не отвлекался.
За большим двориком последовал второй - уже куда меньше, почти совсем темный. Такие цепи подворотен бывают в каждом большом городе - анклав в анклаве, горло, желудок, прямая кишка: куда выведут - непонятно; но этот двор действительно был темен и узок, особенно царапнул взгляд козырек над подъездом справа, в глубине двора: там безо всякого ветра, словно от толчка, вяло покачивалась лампа в железной клетке фонаря, и плавающий круг света давал понять, что стены дома желтые - кажется, желтые. Сердце Марко, всегда подверженное клаустрофобии, неприятно дернулось. Поднял голову, ища сверху поддержки - и впрямь увидел со дна темного колодца несколько ярких и холодных, уже совсем августовских звезд.
- И еще… следующий двор, - на входе в третью каверну Николай обернулся. Здесь было уже совсем темно; свет исходил только из редких окон, в основном за спиной - по сторонам прохода возносились две облезлые глухие стены. Впереди что-то смутно теплилось, пахло помойкой.
- Уже почти пришли, - как-то умоляюще позвал Николай, словно боясь, что вот сейчас-то оба монаха передумают и откажутся идти дальше. Марко озирался - не сигналь в душе зуммер клаустрофобии, ему бы тут почти понравилось: ведь только что были в освещенном центре, а два шага в глубину - и уже совсем незнакомая, тайная Москва, крипто-Москва, "чрево Москвы", если хотите. Вызывающее ассоциацию с чердаками, сундуками, паутинными закоулками, куда так страшно и приятно забираться в детстве, чтобы пощекотать падкое на щекотку сердце.
- Вот это да, Гильермо, верно? - он хотел что-то сказать и поделиться - и не дождался ответа, недовольный собой: вовремя догадался, что просто хотел услышать его голос.
- Сюда, - Николай звал из глухого конца этого хитроумного закоулка; Марко миновал учрежденческого вида двери с табличкой, тускло блеснувшей от света далекого окошка позади и наверху: "…инвалидов…" - мелькнула и пропала надпись. Гильермо совсем не по-священнически чертыхнулся, споткнувшись обо что-то стеклянное у жестяного бока помойки.
- Здесь?
Брови Марко невольно полезли на лоб. Довольно трудно было себе представить старушку-доминиканку, живущую в такой дыре - впрочем, всякое бывает, и полуподвальные квартиры - тем более в России. Но очень уж не походила эта дверь, тускло-зеленая крашеная дверь, будто случайно всаженная под косую низкую крышу безоконной пристройки - на вход в какое бы то ни было жилое помещение… скорее уж на…
- Ну и местечко, - произнес голос Гильермо за плечом, и в голосе этом Марко услышал - снова с сосущей тяжестью под сердцем - эхо своего невольного недоумения, если не сказать - тревоги.
Но Марко не успел додумать эту мысль, как, впрочем, и предыдущую. Николай уже оторвал руку от кнопки звонка, и железная дверь раскрылась вовнутрь. Свет вырвался из нее пучком, сразу охватив каменный квадратный дворик, обрамленный мусорными баками, заводского типа ворота справа, за ними - нечто вроде мертвого предприятия с трубами, мутно блестящий водосток: двор выступил во всем уродстве и сразу по контрасту погрузился в полную тьму. В желтом проеме стоял мужчина, которого Марко явственно никогда не видел - но притом точно видел где-то совсем недавно. Скорее высокий, ростом с Гильермо, но несколько коренастый, с засученными до локтя рукавами.
- Привел?