Через несколько недель после этого та бедная старуха, которая подружилась с Руфью во время болезни Леонарда три года тому назад, упала и переломила себе шейку бедра. Повреждение было серьезным, а в таком возрасте, вероятно, и смертельным. Как только Руфь узнала об этом, она тотчас отправилась к старой Анне Флеминг и с тех пор посвящала ей все свое свободное время. Леонард к тому времени перерос учительские способности своей матери, и теперь уже мистер Бенсон давал ему уроки. Таким образом, Руфь могла проводить целые дни и ночи в домике старой Анны.
Там-то и застала ее Джемайма ноябрьским вечером, на второй день после продолжительного пребывания с мужем на материке. Они с мистером Фаркваром посетили Бенсонов и просидели там довольно долго. А теперь Джемайма зашла только повидаться с Руфью, минут на пять, чтобы успеть засветло вернуться. Она нашла Руфь сидящей на скамеечке перед камином, в котором горело несколько поленьев. При свете их, однако, можно было читать, и Руфь углубилась в Библию: она читала вслух бедной старухе, пока та не уснула. Джемайма жестами попросила Руфь выйти во двор, и подруги встали на лужайке перед открытой дверью, чтобы Руфь сразу услышала, если Анна проснется.
- У меня совсем не осталось времени, но меня так и тянуло повидаться с вами. Мы очень хотим, чтобы Леонард пришел к нам посмотреть на все наши немецкие покупки и послушать о наших приключениях. Можно ему прийти завтра?
- Да, благодарю вас! Ах, Джемайма, я тут услышала… У меня появился план, от которого я просто счастлива! Я еще никому об этом не говорила. Мистер Вин - приходский доктор, вы его знаете, - спрашивал у меня, не хочу ли я стать сиделкой при больных. Он думает, что может найти мне место.
- Вам? В сиделки? - невольно воскликнула Джемайма, оглядев стройный стан и прелестное личико Руфи, на которое падал свет восходящей луны. - Моя милая Руфь, я не думаю, что вы годитесь!
- Неужели? - спросила Руфь разочарованно. - А я думаю, что гожусь или очень скоро буду годиться. Я люблю ухаживать за больными и беспомощными. Мне так жаль их всегда. К тому же, мне кажется, я умею с ними мягко обращаться, а это во многих случаях приносит облегчение. Я постараюсь быть очень бдительной и терпеливой. Мистер Вин сам предложил мне эту работу.
- Я не имела в виду, что вы на это не годитесь. Я хотела сказать, что вы способны на большее. Помилуйте, Руфь, вы гораздо лучше меня образованны!
- Но что делать, если мне не позволяют учить? Вы ведь об этом говорите? Кроме того, и все мое образование пригодится, чтобы стать сиделкой.
- Ваше знание латинского языка, например! - воскликнула Джемайма, с досады хватаясь за первое, что ей пришло на ум из всех познаний Руфи.
- Однако, - ответила Руфь, - и это не лишнее, я буду читать рецепты.
- А этого-то доктора и не любят.
- Все-таки вы не можете сказать, что какое-нибудь знание станет помехой или сделает меня неспособной к делу.
- Может быть, и нет. Но ваш утонченный вкус и ваша привычка ко всему изящному будут помехой и сделают вас неспособной.
- Вы меньше моего думали об этом, иначе не говорили бы так. Мне придется забыть брезгливость, и без нее я стану лучше. Но я думаю найти применение всем способностям, умениям и даже воспитанию, потому что все может помочь в благом деле. Разве вам бы не хотелось, чтобы о вас заботилась сиделка, которая говорит нежно и двигается тихо? Неужели суетливая женщина лучше?
- Да, разумеется, но ведь любая может двигаться тихо и говорить нежно, подавать лекарства, когда прикажет доктор, и не спать по ночам. Разве не это лучшие качества сиделки?
Руфь помолчала некоторое время, а потом ответила:
- Во всяком случае, это работа, и я ей рада. Вам не отговорить меня. Наверное, вы слишком мало знаете, какова была моя жизнь и на какую праздность я была обречена, а потому и не можете вполне мне сочувствовать.
- А мне хотелось бы, милая Руфь, чтобы вы у нас побывали, посмотрели на мой новый дом. Мы с Уолтером надеемся уговорить вас почаще нас навещать, а теперь вам придется сидеть взаперти в комнате больного.
На самом деле пригласить Руфь в гости решила сама Джемайма, а мистер Фарквар только согласился.
- Я не смогу к вам ходить, - тут же ответила Руфь. - Милая Джемайма, мне приятно, что вы подумали об этом, но я никак не могу прийти к вам в дом. В вас говорят чувства, а я знаю, что этого нельзя делать. Милая Джемайма, если вы будете больны или в горе и если я вам понадоблюсь, то я приду.
- Но если вы примете приглашение, то вы и ко всякому сможете пойти.
- Но к вам, душа моя, я бы пришла совсем с другим чувством. Я пришла бы с сердцем, полным любви. Полным до того, что, боюсь, буду слишком тревожиться.
- Я чуть ли не захотела заболеть, чтобы поскорее заставить вас прийти.
- А мне так бы хотелось выразить вам благодарность за то, что вы сделали для меня в тот день… в тот ужасный день в классной комнате. Благослови вас Бог, Джемайма!
ГЛАВА XXX
Подлог
Мистер Вин, приходский доктор, сдержал свое слово. Он действительно сумел предоставить Руфи место сиделки. Жила она по-прежнему у Бенсонов, всякую свободную минуту посвящая Леонарду, но являлась на зов всякого больного в городе. Поначалу ей приходилось иметь дело исключительно с бедняками. И в первое время ее отталкивали физические страдания тех, за кем она ухаживала. Но Руфь старалась избавиться от чувства отвращения или, по крайней мере, ослабить его: думая о людях, она пыталась отделять личность от разрушающегося тела. При этом с самого начала Руфь настолько владела собой, что ни разу не выказала никакого знака брезгливости. Она не позволяла себе нервной торопливости в обращении с пациентами, чтобы не оскорбить чувства бедных и одиноких больных. В трудных и неприятных случаях у нее не возникало грубого желания поскорее от них отделаться. Когда нужно было уменьшить боль осторожным обращением и все зависело от умения сиделки, Руфь забывала о себе и думала лишь о том, как лучше выполнить задание.
Как сама же Руфь и предвидела, все ее качества оказались небесполезными. Больные поневоле смягчались, видя утонченность ее манер, слыша ее голос. И если бы гармоничность и утонченность ее натуры были бы излишними, они не оказывали бы такого целительного воздействия. Внешняя гармония являлась только выражением доброй и скромной души Руфи. Постепенно известность ее как сиделки широко распространилась, и о ее услугах стали просить те, кто имел возможность хорошо за них платить. Какое бы вознаграждение ни предлагали Руфи, она принимала его просто, без лишних слов, сознавая, что не имеет права отказываться, так как эти деньги, в сущности, причитались Бенсонам за содержание ее с ребенком. Она шла ко всякому по первому вызову. Случалось, бедняга-каменщик, переломивший обе ноги при падении с лесов, присылал за Руфью в то время, когда она была не занята, и она отправлялась к нему и оставалась с ним до тех пор, пока больной не оказывался способен обойтись без нее. Руфь иногда отказывалась ухаживать за людьми богатыми и счастливыми, у которых было хорошо все, кроме болезни, в пользу человека небогатого и одинокого. Иногда Руфь даже просила у мистера Бенсона немного денег, чтобы помочь таким беднякам. Но удивительнее всего то, как много ей удавалось сделать без всяких денег.
Руфь всегда была очень тиха и никогда не говорила лишнего. Каждый человек, которого на протяжении многих лет подавляет какая-нибудь тайна, и особенно тот, на всю жизнь которого повлияло какое-то событие, оставившее след в виде печали и стыда, ведет себя сдержанно. Но молчаливость Руфи была не просто сдержанностью - в ней проявлялась еще особая нежность. В присутствии Руфи смолкали те, кто привык громко выражать свои чувства, и в спокойной атмосфере слова обретали чудесную силу. О вере Руфь почти не говорила, но те, кто знал ее, чувствовали, что именно вера и есть ее невидимое знамя. Слова, которые Руфь нашептывала на ухо страдающим и умирающим, направляли их дух к Господу.
Мало-помалу Руфь приобрела известность и уважение даже среди самых отчаянных хулиганов из бедных кварталов города. Когда она проходила по улицам, они давали ей дорогу охотнее, чем кому-либо, потому что каждый слышал, с какой нежной заботливостью она ухаживала за больными. А кроме того, Руфь так часто сталкивалась со смертью, что суеверный страх этих диких подростков по отношению к мертвецам отчасти распространился и на нее.
Сама Руфь не замечала в себе перемен. Она чувствовала себя столь же несовершенной, столь же далекой от того, кем бы она хотела стать, как и раньше. Она лучше других знала, сколько ее добрых дел оставались не доведенными до конца. Руфь не считала, что уже намного отличается от той девушки, какой она была в прошлом. Наоборот, Руфь думала, что меняются все, кроме нее. Мистер и мисс Бенсон старели, Салли теряла слух, Леонард подрастал, а Джемайма уже стала матерью. Только она сама да дальние горы, видные из окна ее комнаты, казались Руфи не изменившимися с тех пор, как она в первый раз приехала в Эклстон.
Как-то раз, сидя у окна мезонина в одиночестве в редкую минуту отдыха, Руфь увидела, что сосед вышел в свой сад погреться на солнышке. Когда она сюда приехала, этот сосед и его дочь часто и подолгу прогуливались, но постепенно его прогулки стали короче, и заботливая дочь отводила его домой, а сама потом отправлялась гулять одна. В последние годы сосед выходил уже только в садик за домом. Поначалу он передвигался, хотя и не без помощи дочери, довольно бодро, но теперь его выносили на руках и усаживали в большое мягкое кресло. Голова больного лежала неподвижно на подушке и не двигалась, в то время как добрая дочь - уже немолодая женщина - приносила отцу первые розы. Эта картина говорила Руфи о течении времени и ходе жизни.
Мистер и миссис Фарквар по-прежнему не оставляли ее своим вниманием. Однако мистер Брэдшоу не подавал никакого знака, что он простил тех, кто его обманывал, и мистер Бенсон уже не надеялся на возобновление дружеских отношений. Но он все-таки думал, что мистеру Брэдшоу должна быть известна та милая внимательность, с которой Джемайма относилась к его семейству, и то участие, которое она вместе с мужем принимала в Леонарде. Последнее чувство зашло так далеко, что мистер Фарквар однажды приехал к мистеру Бенсону, чтобы уговорить его и Руфь позволить Леонарду посещать школу за его, мистера Фарквара, счет.
Мистер Бенсон был застигнут врасплох и не мог сразу принять решение.
- Не знаю, - ответил он. - С одной стороны, это очень хорошее предложение, но с другой - мне сдается, что лучше этого не делать. Влияние матери на мальчика весьма благотворно, и я боюсь, как бы необдуманные намеки на его особое положение не затронули больного места в душе Леонарда.
- Но он так необыкновенно умен! По-моему, грех не дать ему такой возможности. Кроме того, часто ли он видится теперь со своей матерью?
- Ни дня не проходит, чтобы она не зашла домой провести часок-другой с сыном, даже когда очень занята. Руфь говорит, что это для нее лучший отдых. А бывает, она оказывается без работы на неделю-другую, за исключением отдельных визитов к больным. Предложение ваше очень заманчиво, но тут явно есть вопрос, требующий размышления, так что, я думаю, надо спросить об этом у нее.
- С удовольствием. И не торопите Руфь с решением, пусть она все хорошенько взвесит. Я думаю, она найдет, что выгоды в данном случае перевешивают.
- Мистер Фарквар, нельзя ли побеспокоить вас насчет одного дела, раз уж вы пришли к нам?
- Разумеется, всегда рад быть вам полезен.
- Дело вот в чем. Из отчета компании по страхованию жизни "Стар", помещенного в "Таймс", которую я получаю по вашей любезности, видно, что они объявили премию по акциям. Но мне показалось странным, что я не получил об этом уведомления. И я подумал: не лежит ли оно у вас в конторе, так как акции покупал мистер Брэдшоу, да и дивиденды я всегда получал через вашу фирму.
Мистер Фарквар взял газету и просмотрел отчет.
- Без сомнения, все так и есть, - сказал он. - Видимо, это небрежность кого-то из наших служащих, возможно Ричарда. Он не самый пунктуальный и исправный из смертных. Но я об этом позабочусь. Впрочем, вполне вероятно, что уведомление придет дня через два: служащие рассылают огромное количество таких бумаг.
- Что ж, я не тороплюсь. Мне только хотелось бы получить его прежде, чем я начну тратить деньги, обещанные этой премией.
Мистер Фарквар простился и ушел. В тот же вечер состоялось продолжительное совещание, так как Руфь оказалась дома. Она выступила решительно против школы: помимо выгод, она предвидела и вред для Леонарда - она опасалась, что мнение общества получит слишком большое значение в его глазах. По взаимному соглашению разговор был прекращен с тем, чтобы вернуться к нему в будущем, если позволят обстоятельства.
На следующее утро мистер Фарквар по просьбе мистера Бенсона написал в страховую компанию, чтобы справиться насчет премии. Хотя это был формальный запрос, он не счел необходимым уведомить о нем мистера Брэдшоу. Имя мистера Бенсона почти не упоминалось в разговорах между компаньонами: каждый из них знал о причинах, которые привели к отчуждению, и мистер Фарквар чувствовал, что никакие аргументы не заставят мистера Брэдшоу отказаться от своего мнения и перестать избегать бывшего духовника.
Однако случилось так, что ответ страховой компании, направленный на адрес фирмы, был передан мистеру Брэдшоу в числе прочих деловых писем. Акции мистера Бенсона оказались проданы и трансфертированы еще год тому назад, чем и объяснялось то, что ему не отправляли уведомление о премии.
Мистер Брэдшоу отложил письмо в сторону. Он даже порадовался, получив основание слегка презирать неделовую забывчивость мистера Бенсона, за которого, видимо, кто-то написал в страховую компанию. Когда явился мистер Фарквар, он заговорил об этом.
- Право, - сказал он, - эти диссентерские пасторы сущие дети в деловых вопросах! Забыть, что сам продал акции, и хлопотать о премии, когда оказывается, что всего лишь год тому назад он их трансфертировал.
Пока мистер Брэдшоу говорил, мистер Фарквар читал письмо.
- Я не совсем понимаю, - заметил он. - Мистер Бенсон высказался очень определенно. Он не смог бы получить полугодового дивиденда, если бы не владел этими акциями. И я не думаю, что диссентерские пасторы, при всей их неделовитости, так отличались бы от других людей, что не помнили бы, получали они или нет причитающиеся им деньги.
- А меня это не удивило бы - по крайней мере, в отношении Бенсона. Никогда в жизни я не видел, чтобы часы у него шли верно - вечно или бегут вперед, или отстают, - а ведь это должно было приносить ему неприятности каждый день. Наверняка и приносило. Надо думать, что денежные дела его точно в таком же беспорядке. Ручаюсь, он не ведет счетов.
- Мне не кажется, что одно следует из другого, - заметил мистер Фарквар, которого немного позабавили эти слова. - Часы у него, кстати, очень любопытные - они принадлежали его отцу и деду с незапамятных времен.
- И сентиментальные чувства заставляют его беречь их, несмотря на все неудобства для него и для других.
Мистер Фарквар, видя, что прийти к взаимопониманию не получится, прекратил разговор о часах:
- Ну-с, так насчет письма. Я написал по желанию мистера Бенсона в страховую компанию, и ответ меня не удовлетворяет. Все операции проходили через нас. Я не думаю, что мистер Бенсон продал акции, не уведомив нас, даже если он потом обо всем этом совсем забыл.
- Он, наверное, сказал Ричарду или мистеру Ватсону.
- Мистера Ватсона мы можем спросить прямо сейчас. Но боюсь, нам придется подождать возвращения Ричарда, так как неизвестно, где застанет его письмо.
Мистер Брэдшоу дернул за звонок, проведенный в кабинет главного бухгалтера, и сказал:
- Можете быть уверены, мистер Фарквар, что в ошибке виноват сам Бенсон. Это человек, который может раздать свои деньги на безалаберные милостыни, а потом удивляться, куда они делись.
Мистер Фарквар благоразумно промолчал.
- Мистер Ватсон, - сказал мистер Брэдшоу, когда явился старый клерк, - возникло какое-то недоразумение с акциями, которые мы купили для Бенсона десять или двенадцать лет назад. Он говорил мистеру Фарквару о каких-то премиях, которые страховая компания выплачивает акционерам. А в ответ на письмо мистера Фарквара компания сообщает, что акции проданы год тому назад. Знаете ли вы об этой сделке? Проходил ли трансферт через ваши руки? Кстати, - сказал мистер Брэдшоу, обращаясь к мистеру Фарквару, - у кого хранились акции? У Бенсона или у нас?
- Право, не знаю, - ответил мистер Фарквар. - Не скажет ли нам этого мистер Ватсон?
Мистер Ватсон тем временем изучал письмо. Закончив, он снял очки, протер их, снова надел и еще раз перечитал письмо.
- Очень странно, сэр, - произнес он наконец своим надтреснутым старческим голоском. - В июне я лично выплатил мистеру Бенсону дивиденды и получил от него расписку. И это было после предполагаемого трансферта.
- Да, почти через год после его подписания, - заметил мистер Фарквар.
- Каким образом вы получили дивиденды? По банковскому ордеру вместе с дивидендами старой миссис Кренмер? - резко спросил мистер Брэдшоу.
- Не знаю, откуда взялись дивиденды. Мистер Ричард выдал мне деньги и приказал получить от мистера Бенсона расписку.
- Досадно, что Ричарда нет дома, - заметил мистер Брэдшоу. - Он бы разъяснил нам эту тайну.
Мистер Фарквар молчал.
- Знаете ли вы, где хранились акции, мистер Ватсон? - спросил он.
- Я не могу точно сказать, но думаю, что они находились вместе с бумагами миссис Кренмер в ящике А - двадцать четыре.
- Было бы хорошо, если бы старая Кренмер нашла себе какого-нибудь маклера. Она тоже вечно является с разными неразумными запросами.
- Запрос мистера Бенсона насчет его премии в любом случае совершенно разумен.
Мистер Ватсон, со старческой медлительностью обдумывавший все сказанное, наконец заговорил:
- Не стану утверждать наверняка, но почти уверен: когда я в июне выплачивал деньги мистеру Бенсону, он заметил, что расписку обычно скрепляют печатью и что он еще прежде говорил об этом мистеру Ричарду, но мистер Ричард сказал, что это не важно. Да, - продолжал он, собираясь с памятью, - именно так он и сказал. Теперь я припоминаю, я еще подумал про себя: все-таки мистер Ричард слишком молод. Мистер Ричард должен все про это знать.
- Да, должен, - мрачно проговорил мистер Фарквар.
- Я не собираюсь ждать возвращения Ричарда, - сказал мистер Брэдшоу. - Мы сейчас же увидим: лежат ли акции в ящике, который указал Ватсон. Если они там, то господа из страховой компании понимают в своем деле столько же, сколько кошка, я так им и скажу. А если акций там нет - и, как я подозреваю, так и будет, - значит дело в забывчивости Бенсона, что я и говорил с самого начала.
- Вы забываете об уплате дивидендов, - тихо заметил мистер Фарквар.
- Ну, так что же из этого, сэр? - резко спросил мистер Брэдшоу.
Он перехватил взгляд мистера Фарквара и сразу понял тайную мысль последнего. Однако он только разозлился оттого, что подобное подозрение зародилось.
- Могу ли я удалиться, сэр? - почтительно спросил Ватсон.
Старый клерк угадывал мысли мистера Фарквара, и ему сделалось как-то неловко.
- Да, ступайте. Так что же вы думаете насчет дивидендов? - поспешно спросил мистер Брэдшоу, обращаясь к мистеру Фарквару.