Бесшумно, как привидение, она поднялась и подошла к открытому окну, чтобы прекратить нервно прислушиваться к малейшему звуку. Там, далеко, под спокойным небом, подернутые не столько облаками, сколько туманом, поднимались высокие темные силуэты гор, замыкавшие деревню со всех сторон. Они стояли словно гиганты, надменно созерцающие, как идет к концу земное время. Темные пятна на склонах гор напоминали Руфи ущелья, где она, бывало, бродила со своим милым, веселая и счастливая. Тогда ей казалось, что вся земля - волшебное царство вечного света и счастья и никакое горе не может пробраться в эту прелестную страну, напротив, всякое страдание исчезает при виде таких великолепных гор. Но теперь Руфь узнала, что для горя нет земных преград. Оно, как молния, падает с неба и на домик в горах, и на чердак в городе, и на дворец, и на скромное жилище.
Сад начинался прямо у дома. Что бы ни посадили в эту землю, все приживалось и расцветало, даже несмотря на дурной уход. Белые розы мерцали в полутьме ночи, а красные прятались в тени. За низкой оградой сада расстилались зеленые луга. Руфь вглядывалась в сумерки до тех пор, пока не стала четко различать очертания всех предметов.
Послышалось щебетание птенца, проснувшегося в гнезде, спрятанном в обвивавшем стены дома плюще. Но мать тут же пригрела птенца своими крылышками, и он замолчал. Однако вскоре и другие птицы, почувствовав занимавшуюся зарю, принялись громко и весело щебетать, порхая между листьями деревьев.
Туман у горизонта превратился в серебристо-серое облако, окаймлявшее небо. Потом облако побелело и вдруг в мгновение ока окрасилось в розовый цвет. Горные вершины отчетливо обрисовались на голубом фоне неба, словно стараясь дотянуться до жилища Всевышнего. Огненное багряное солнце показалось на горизонте, и в ту же секунду тысячи маленьких птичек огласили воздух радостным пением и какой-то таинственно-восторженный гул пронесся над всей землей. Ветерок, покинув горные ущелья и пещеры, зашелестел в деревьях и траве, пробуждая цветы от их ночного сна.
Руфь вздохнула с облегчением: наконец-то прошла ночь. Она знала, что скоро кончится ее ожидание и будет произнесен приговор - жизнь или смерть. Она ослабела и обессилела от беспокойства. Она почти решилась войти в комнату и узнать всю правду. Оттуда послышались звуки - кто-то двигался, но не тревожно и не суетливо, как при чрезвычайном случае. Затем все снова смолкло. Руфь сидела на полу, прислонив голову к стене, обняв колени руками, и ждала.
Между тем больной проснулся от долгого, крепкого, благотворного сна. Мать провела возле него всю ночь и теперь впервые осмелилась переменить положение. Она даже дала шепотом кое-какие приказания старой сиделке, которая дремала в кресле, но была готова вскочить по первому призыву госпожи. Миссис Беллингам направилась на цыпочках к двери, досадуя на то, что ее усталые, одеревеневшие ноги не могли двигаться без шума. Она чувствовала, что ей надо выйти хоть на несколько минут из комнаты и освежиться после бессонной ночи. Она понимала, что кризис миновал, и, успокоившись, тем сильнее ощущала физическое раздражение и усталость, которых прежде не замечала.
Миссис Беллингам тихо отворила дверь. Руфь вскочила, едва заслышав звук поворачивающейся ручки. Вся кровь прилила ей к голове, и даже губы ее застыли. Руфь встала перед миссис Беллингам и осторожно спросила:
- Как он там, мэм?
Миссис Беллингам была поначалу поражена видом этого белого привидения, явившегося словно из-под земли, однако ее быстрый и гордый ум помог ей все понять в одну секунду. Это была та девушка, чья безнравственность заставила ее сына сбиться с пути. Девушка, сделавшаяся препятствием к исполнению ее любимого плана - женитьбе сына на мисс Данкомб. Мало того, это была истинная виновница и его опасной болезни, и всех ее волнений. Если бы миссис Беллингам могла до такой степени забыть приличия, чтобы не ответить на вопрос, то это был именно тот случай. Она чуть не поддалась искушению молча пройти мимо. Однако Руфь не могла больше ждать. Она заговорила снова:
- Ради Бога, мэм, скажите, что с ним? Останется ли он жив?
Миссис Беллингам подумала, что если она ничего не скажет, то эта отчаянная девушка, пожалуй, еще ворвется в комнату ее сына, и решила ответить:
- Он хорошо спал, ему лучше.
- О Боже, благодарю Тебя! - прошептала Руфь, прислоняясь к стене.
Это было уже слишком! Как эта падшая девушка смеет благодарить Бога за жизнь ее сына? Как будто она имеет право принимать в нем какое-либо участие! Миссис Беллингам смерила ее таким холодным, презрительным взглядом, что Руфь вздрогнула. Миссис Беллингам произнесла:
- Молодая женщина, если в вас есть хоть сколько-нибудь приличия или стыда, то, надеюсь, вы не осмелитесь ворваться в его комнату.
Она немного постояла, словно ожидая ответа и готовясь услышать дерзость. Миссис Беллингам не понимала Руфи и не могла представить себе, как твердо Руфь верила, что если мистер Беллингам останется жив, то все пойдет хорошо. Когда она ему понадобится, он пошлет за ней, будет о ней спрашивать, будет ее к себе требовать, пока все не склонится перед его твердой волей. Руфь думала, что теперь он еще слишком слаб и не замечает, кто за ним ухаживает. И хотя для Руфи было бы только бесконечным наслаждением заботиться о нем, она думала не о себе.
Она тихо посторонилась, чтобы дать пройти миссис Беллингам.
Чуть позже пришла миссис Морган. Руфь все еще стояла у двери, от которой она, казалось, не могла оторваться.
- Что это, мисс, для чего вы тут торчите? Это ни на что не похоже. Если бы вы слышали, как отзывалась о вас миссис Беллингам! Ведь этак моя гостиница потеряет всякую репутацию. Я вам отвела вчера вечером комнату, чтобы вы там сидели и никому не показывались на глаза. Разве я не говорила вам, какая важная леди миссис Беллингам? А вы все-таки прямо к ней лезете. Нехорошо, не такой благодарности ждала от вас Дженни Морган.
Руфь отошла прочь, как испуганный ребенок, которому сделали выговор. Миссис Морган последовала за ней в ее комнату, не переставая ворчать. Затем, облегчив себя этим ворчанием, она прибавила более мягким голосом:
- Ну, сидите тут, будьте умницей, а я буду присылать вам завтрак и сообщать о здоровье мистера Беллингама. Если хотите, можете сходить погулять, но, сделайте милость, выходите через боковую дверь. Это избавит нас от скандала.
Весь день Руфь сидела пленницей в комнате, отведенной ей миссис Морган, - и этот, и многие другие дни. Но по ночам, когда все в доме стихало и даже мыши, собрав все валявшиеся крошки, возвращались в свои норы, Руфь выходила из комнаты и пробиралась к двери в комнату больного, чтобы услышать, если возможно, хоть звук его милого голоса. По тону она могла распознать не хуже сиделки, как себя чувствует мистер Беллингам и поправляется ли. Ей страстно хотелось еще раз взглянуть на него, но Руфь принуждала себя терпеливо ждать. Когда он настолько выздоровеет, что начнет выходить из комнаты, когда сиделка не будет все время находиться возле него, тогда он пошлет за своей Руфью, и она расскажет, как была терпелива из любви к нему. Но все-таки даже с этой утешительной надеждой ждать приходилось слишком долго.
Бедная Руфь! Ее вера строила воздушные замки. Они возвышались до небес, но оставались всего лишь мечтами.
ГЛАВА VIII
Миссис Беллингам улаживает все честно и благородно
Мистер Беллингам поправлялся очень медленно, но причиной были скорее его капризность и раздражительность, чем тяжесть самой болезни. Он не хотел дотрагиваться до неопрятно приготовляемых в этой гостинице кушаний, которые возбуждали в нем отвращение еще и до болезни. Напрасно уверяли его, что Симпсон, горничная его матери, внимательно наблюдала за стряпней в кухне. Мистер Беллингам постоянно находил безвкусными самые лучшие блюда, чем выводил из себя миссис Морган и заставлял ее бормотать проклятия. Однако пока что он был слишком слаб для отъезда, и миссис Беллингам решила пропускать мимо ушей ворчание хозяйки.
- Кажется, тебе сегодня лучше, - сказала она, когда лакей придвинул его диван к окну спальни. - Завтра ты сможешь выйти из комнаты.
- Если бы можно было уехать из этого отвратительного места, я бы отправился уже сегодня. Но, кажется, мне никогда отсюда не вырваться. А пока я сижу здесь, как в тюрьме, я ни за что не поправлюсь.
И он откинулся на спинку дивана, всем своим видом выказывая отчаяние. Вошел доктор, и миссис Беллингам с нетерпением принялась расспрашивать его, когда же сыну можно будет наконец уехать. Тот же вопрос доктор слышал и от миссис Морган и потому отвечал, что не находит больших препятствий для отъезда. После ухода доктора миссис Беллингам несколько раз откашлялась. Мистер Беллингам уже догадался, что значат эти приготовления, и нервно вздрогнул.
- Генри, мне надо поговорить с тобой об одном деле. Разумеется, оно для меня крайне неприятно, но что делать, если сама эта девушка вынуждает меня. Ты, конечно, понимаешь, о ком я говорю, и не заставишь меня объясняться?
Мистер Беллингам нетерпеливо повернулся к стене и, скрыв от матери лицо, приготовился слушать нравоучения. Впрочем, она этого не заметила, так как была слишком взволнована, чтобы наблюдать за ним.
- Я, со своей стороны, - продолжала она, - старалась смотреть на всю эту историю сквозь пальцы, хотя миссис Мейсон всюду сплетничала о ней, и мне было неприятно знать, что такая безнравственная особа под одной… Извини, милый Генри, ты, кажется, что-то сказал?
- Руфь совсем не безнравственная особа, маменька, вы к ней несправедливы!
- Но, мой милый, надеюсь, ты не станешь уверять меня, что это образец добродетели!
- Нет, маменька, но это я во всем виноват!
- Мы не будем говорить о том, насколько она испорчена и кто сделал ее такой, - заявила миссис Беллингам полным достоинства тоном.
Тон этот с самого детства производил на ее сына столь сильное впечатление, что мистер Беллингам мог противиться ему только в моменты сильного волнения. Однако сейчас он был слишком слаб, чтобы противоречить матери и отстаивать поле битвы.
- Снова повторяю, я не желаю разбираться, насколько ты виноват в этом деле. Недавно я имела случай собственными глазами убедиться, что у этой девушки нет ни благопристойных манер, ни стыда, ни простой скромности.
- Что вы хотите этим сказать? - резко спросил мистер Беллингам.
- Когда тебе было совсем плохо, я просидела подле тебя всю ночь, а затем вышла утром немножко освежиться. Вдруг эта девушка бросилась ко мне и непременно хотела говорить со мной. Я принуждена была, прежде чем вернуться к тебе, позвать миссис Морган. Я никогда не видела такого нахального бесстыдства и бесчувственности!
- Руфь совсем не бесстыдная и не бесчувственная. Она, правда, совсем необразованна и только потому могла как-нибудь оскорбить вас, сама того не подозревая.
Разговор этот утомил мистера Беллингама, и он даже жалел, что ввязался в него. С тех пор как он начал сознавать присутствие около себя матери, он понял, в какое затруднительное положение поставлен присутствием Руфи, и в его голове уже возникали всевозможные планы. Но ему было пока тяжело их обстоятельно обдумывать и обсуждать, и поэтому он откладывал их на то время, когда поправится и соберется с силами. Вся эта крайне неприятная ситуация, для него неотделимая от мысли о Руфи, заставляла его сердиться и злиться. Он даже думал, что лучше было бы никогда и не встречать Руфь (правда, думал об этом так же апатично и бесстрастно, как обо всем, что не имело прямого отношения к его комфорту). История с Руфью казалась мистеру Беллингаму очень неловкой. Однако, несмотря на это, он не желал, чтобы о девушке дурно отзывались. Мать заметила это и тотчас переменила тактику:
- Хорошо, не будем говорить о манерах этой молодой особы. Но я надеюсь, вы, по крайней мере, не станете защищать вашей связи с ней. Надеюсь, вы еще не настолько потеряли всякое приличие, чтобы находить возможным или удобным для вашей матери оставаться под одной кровлей с падшей девицей, встречаться с ней каждый день и каждый час?
Она ждала ответа, но его не последовало.
- Я спрашиваю у вас простую вещь: хотите вы этого или нет?
- Думаю, что нет, - ответил он мрачно.
- А мне кажется, вам бы очень хотелось, чтобы я уехала отсюда и оставила вас вдвоем с вашей порочной подругой.
Реакции снова не последовало. Мистер Беллингам сердился и про себя винил во всем Руфь.
Наконец он заговорил:
- Матушка, ваш отъезд не выведет меня из затруднительного положения. И после всех ваших забот я меньше всего хотел бы обидеть вас или избавиться от вашего присутствия. Но я должен сказать вам, что Руфь вовсе не до такой степени заслуживает порицания, как вы представляете. Я и сам был бы рад больше не видеть ее, но скажите, как мне это устроить, чтобы не повести себя некрасиво? Но только избавьте меня от всего этого, пока я еще так слаб. Отдаю себя в полное ваше распоряжение. Удалите ее, если хотите, только уладьте все как-нибудь честно и благородно. И не говорите мне об этом ни слова. Я не могу этого выносить. Дайте же мне покоя, не надоедайте вашими наставлениями, пока я прикован к проклятому месту и пока я решительно не в силах отогнать от себя неприятные мысли.
- Мой милый Генри, положись на меня!
- Ни слова более, матушка! Это скверное дело. Трудно мне не упрекать себя за него. Я не хочу об этом думать.
- Не будь так строг к себе, мой милый, пока ты еще так слаб. Конечно, можно раскаиваться, но что касается меня, то я твердо убеждена: это она своим кокетством увлекла тебя. Тем не менее, как ты говоришь, все нужно уладить честно и благородно. Признаюсь, я была весьма огорчена, когда в первый раз услыхала об этой истории. Но когда я увидела эту девчонку… Впрочем, если это тебе досаждает, я не буду говорить о ней ни слова. Я только благодарю Всевышнего, что Он открыл тебе глаза!
Она села и замолчала. Потом, подумав немного, велела принести свой письменный прибор и принялась что-то писать. Сын ее становился между тем все беспокойнее, им овладело какое-то нервное раздражение.
- Матушка, эта история надоела мне до смерти, я не могу прекратить о ней думать.
- Предоставь это дело мне. Я все устрою как нельзя лучше.
- Не уехать ли нам отсюда сегодня же ночью? В другом месте эти мысли не будут так мучить меня. Я ни за что не хотел бы еще раз увидеть ее. Я боюсь сцены, а между тем мне кажется, что я должен бы ее повидать, - нужно же объясниться.
- О, об этом и думать нечего, Генри. Лучше поскорей уедем отсюда, - сказала миссис Беллингам, испугавшись одной мысли об их свидании. - Через какие-нибудь полчаса мы можем отправиться, а к ночи уже будем в Пентрвелсе. Теперь еще только три часа, а вечера нынче длинные. Симпсон может остаться здесь и окончить укладку вещей без нас, потом она отправится прямо в Лондон и там нас встретит. Макдональд и сиделка поедут с нами. Но в состоянии ли ты вынести эту дорогу, ведь тут целых двадцать миль! Как ты думаешь?
Мистер Беллингам был готов на все, лишь бы избавиться от неловкости. Он чувствовал, что ведет себя по отношению к Руфи не так, как следует, но как именно следовало вести себя, он не понимал. Отъезд выводил его из затруднительного положения и избавлял от нравоучений. Он знал, что мать его не скупа на деньги, и поэтому надеялся, что она уладит все самым "честным и благородным" образом. Что же касается до объяснений, то он решил через несколько дней непременно написать Руфи. Таким образом, он успокоил себя. К тому же сборы и укладка вещей несколько рассеяли его дурное расположение духа.
В это время Руфь совершенно спокойно сидела в своей комнате, коротая долгие и утомительные часы ожидания мечтами о долгожданном свидании с возлюбленным. Окна ее выходили во двор, к тому же комната находилась в боковом крыле, в стороне от главного корпуса гостиницы, так что до нее не доносился шум, говоривший об отъезде. Но если бы она и услышала скрип быстро отпиравшихся дверей, если бы до ее слуха и долетели короткие, отрывистые приказания и стук колес отъезжающего экипажа, она и тогда не догадалась бы об истине: любовь внушала ей незыблемую веру.
В шестом часу в дверь постучали, и горничная подала ей записку от миссис Беллингам. Эта леди никак не могла подобрать нужных слов, но в конечном счете у нее получилось следующее:
Благодарение Богу, сын мои, поправляясь от болезни, осознал наконец всю преступность и греховность своей связи с вами. По его настоятельному желанию и во избежание нового свидания с вами мы намерены покинуть это место. Однако, прежде чем я уеду, мне хотелось бы призвать вас к раскаянию и напомнить вам, что вы ответите перед Богом не только за одну себя, но и за всех тех, кого вы совлечете с истинного пути. Я буду молиться, чтобы вы возвратились к честной жизни, и советую вам, если вы еще не умерли "во смерти и во грехе", поступить в какое-нибудь исправительное заведение. Выполняя волю моего сына, прилагаю при сем билет в пятьдесят фунтов.
Маргарет Беллингам
Неужели это конец всему? Неужели он действительно уехал? Руфь вздрогнула и обратилась с этим последним вопросом к служанке, которая задержалась в комнате, потому что догадывалась о содержании письма и хотела посмотреть, какое впечатление оно произведет.
- Да, мисс, когда я подымалась по лестнице, карета отъезжала от крыльца. Ее и теперь еще можно увидеть из окна двадцать четвертого номера на дороге в Испитти. Не хотите ли посмотреть?
Руфь вскочила и быстро пошла за служанкой. Да, карета была еще видна: она медленно, с большим трудом поднималась по пыльной дороге в гору.
Она может догнать его, она может сказать ему последнее прости, запечатлеть в своем сердце его образ, бросить на него последний прощальный взгляд! И когда он увидит ее, он вернется, он не бросит ее совсем, навсегда. Едва подумав об этом, Руфь бросилась в свою комнату, схватила шляпку, надела ее и, дрожащими руками завязывая ленты, сбежала с лестницы, кинулась в первую попавшуюся дверь, не обращая внимания на ворчание миссис Морган. Хозяйка гостиницы была раздосадована не совсем нежным расставанием с миссис Беллингам, которая хотя и щедро заплатила, но отругала ее на прощание. Увидев, что Руфь, пренебрегая запретом, выбежала через парадный ход, миссис Морган вышла из себя и разразилась проклятиями.
Хозяйка еще не закончила свою речь, как Руфь была уже далеко: она бежала по дороге, ни о чем не думая и едва дыша. Сердце ее колотилось так, будто готово было выскочить, но она не замечала этого: вся она превратилась в одно желание - догнать экипаж. Однако карета, как неуловимое привидение, с каждым мгновением отдалялась все больше и больше. Руфь не хотела этому верить. Ей казалось, что она вот-вот взберется на вершину горы, и оттуда легко будет сбежать и настигнуть экипаж. И она бежала и на бегу молилась - с какой-то дикой страстностью - о том, чтобы еще хоть раз увидеть его лицо, увидеть во что бы то ни стало, даже если после этого придется умереть у его ног.
Взбираясь все выше, Руфь достигла наконец самой вершины и замерла на краю поросшего красновато-бурым вереском поля, терявшегося в сгущающихся летних сумерках. Вся дорога открылась теперь перед ней, но, увы, карета, за которой она так настойчиво следовала, уже исчезла из виду. На дороге не было видно ни одного человека, только несколько овец спокойно паслись на обочине, как будто с тех пор, как их потревожил шум катившегося экипажа, уже прошло много времени.