Девчонка уверенно поставила кассету, включила музыку. И, танцуя, стала раздеваться под разудалое пение Филиппа Киркорова. Танцевала она хорошо, грациозно сбрасывая юбчонку, потом блузку, лифчик. Оставшись в ажурных белых трусиках и черных чулках, поддерживаемых черным поясом, она соблазнительно покачивала бедрами прямо перед носом Нигилиста. И вправду, умела это делать отлично. Но Нигилиста ее умение лишь раздражало все больше и больше. Его нос презрительно дергался, казалось, еще немного - и Петр Яковлевич скажет знаменитую рекламную фразу: "А запах!"
А запах был приятным, любой другой вдыхал бы его с наслаждением.
Вот она легко стянула чулки, избавилась от пояса, одним движением сбросила трусики. Нигилист скользнул взглядом по острым грудям, потом мрачно уставился на бритый лобок, над которым торчал короткий столбик волос, будто усы у Гитлера.
Он зажмурил глаза, заскрипел зубами.
- Хватит! - крикнул он. - Все, убирайся отсюда!
Девчонка в изумлении замерла посередине комнаты. Улыбка медленно сползала с ее губ.
- Но почему?..
- Потому, что я не хочу. Ты все поняла? Немедленно одевайся и уходи. Все. Ты не нужна мне больше.
- Но мы ведь договаривались на всю ночь, - робко сказала она.
- Пошла вон! Немедленно!
- А деньги?
- Сколько тебе обещали заплатить?
- Триста долларов…
- Держи свои триста. - Нигилист выдернул из внутреннего кармана пиджака пачку купюр, отсчитал три бумажки, швырнул на журнальный столик.
Девчонка торопливо натянула трусики, юбку, блузку. Чулки, пояс и лифчик запихнула в сумочку. Получив деньги, она совсем по-другому смотрела на Нигилиста. С презрением. А он, опустив голову, молча сидел в кресле. Прижав сумочку к груди, девчонка попятилась к двери, но вдруг остановилась, посмотрела на Нигилиста уже не презрительным, а жалостным взглядом.
- Тебе нужно или вернуть свою Наташу, или обратиться к экстрасенсу, чтобы помог избавиться от нее, - сказала она. - Теперь я понимаю, почему ты понравился мне. Такое в наше время не встретишь.
- Убирайся! - заорал Нигилист, и девчонка, вздрогнув, поспешно исчезла за дверью.
Петр Яковлевич так и остался сидеть в кресле, обхватив руками голову. Он думал о Наташе, о своей Наташе. Она никогда не говорила с ним таким глупым, фальшивым тоном. Приехала из деревни кое-как одетая, не знала, что такое тостер… Он дал ей все, все, о чем только может мечтать современная женщина. И не только в России - где угодно!
Она даже не пыталась притвориться любящей женой, воспринимала свое новое положение, как должное. Она была спокойной и холодной в театре и на приеме, дома, за столом и в постели. Его это устраивало. На приемах он чувствовал на себе завистливые взгляды мужчин, дома уделял ей внимания ровно столько, сколько считал необходимым. Это была именно та жизнь, к которой он стремился.
Но подлая выходка наркомана из Наташиного поселка, который привез в Москву "план", передал его людям Радика, а потом позвонил в милицию, испортила все. И поскольку он, Нигилист, свел наркомана с людьми Радика, ему нужно было выпутываться из этой истории. Радик наотрез отказался от денег за своих арестованных бандитов. Его условием было - вечер с Наташей. Шеваров, к которому Нигилист бросился за поддержкой, и слушать его не захотел. Радик занимался вопросом поставки тюменской нефти концерну "Сингапур", если бы он обиделся, "Сингапуру" грозили бы крупные неприятности, Поэтому Шеваров приказал: делай что хочешь, но чтобы Радик был доволен сотрудничеством с нами. И Нигилист сделал. Он уступил.
Наташа поняла это и вскоре ушла от него. Она не смогла простить предательство. Тогда только он понял, как любит ее, как дорога она ему. Даже такая - холодная, равнодушная. А ведь она может быть и нежной, любящей… Мысли о том, какая она - нежная, любящая, страстная, неистовая, не давали ему покоя ни днем, ни ночью. Особенно ночью… Они были похожи на кошмар, наваждение.
Вернуть Наташу - теперь это стало его главной целью в жизни. Но сначала он уничтожит Радика и Шеварова. Ничто не спасет их, никто! Нигилист не прощает такого отношения к себе.
Наташа… Разве может эта глупая девчонка называться Наташей? Если б знал, что придется выслушивать такую ахинею, такую фальшь, предпочел бы сам себя удовлетворить. Наташа - только одна в мире, никто ее не заменит.
Зазвонил телефон. Нигилист снял трубку.
- Петр Яковлевич, - услышал он подобострастный голос Барсукова. - Все нормально. Я познакомил их, рыбка на крючке.
- А рыбак?
- Степан Петрович был очень доволен. Он прямо-таки сиял от счастья, давно не видел его таким.
- Хорошо, - сказал Нигилист. - Наш договор остается в силе. Деньги получишь дней через десять. Ищи сценарий, собирай актеров. - И положил трубку, несмотря на то, что Барсуков пытался о чем-то еще говорить.
Наташа… Как больно думать о том, что она сейчас с другим мужчиной, позволяет этому другому прикасаться к себе, целовать себя… Как он смеет, подлец?! Не понимает - прикасаться к ней может лишь один человек - Петр Яковлевич Нигилист! Когда поймет, пожалеет, кровавыми слезами будет плакать! Кто бы мог представить, что он способен переживать из-за женщины? И сейчас никому в голову не придет такое.
Наташа… Наташа!
6
Балконную дверь Наташа не заклеивала на зиму, все равно ведь приходилось бегать на балкон: банки, бутылки пустые вынести или продукты оставить на морозе, если небольшой холодильник был полон. И теперь, когда дул сырой, пронизывающий до мозга костей ветер с юга, он легко просачивался в щели, и волны холодного воздуха гуляли по полу. Даже толстое ватное одеяло и байковая ночнушка не спасали от холода.
Ветер с юга… Он-то и доставлял много неприятностей Наташе, потому что окна квартиры выходили на юг. Туда, откуда она приехала в Москву почти год назад. В апреле девяносто второго это случилось, и был тот апрель таким же холодным и сумрачным, как этот март. Но как же счастлива она была той неласковой весной, какой восторг царил в ее душе, наполняя кипучей энергией тело, согревая и в самую отвратительную погоду!
Потому что рядом был Сергей. Потому что она любила его, так любила, что ничего и никого больше не замечала вокруг. И думала только об одном: скорее бы закончился день, скорее бы они закрыли свою коммерческую палатку на Калининском, где работали вместе, скорее бы очутиться в комнате общежития - вдвоем, вместе с Сергеем, Сережкой… Кроме стола, стульев и кровати, ничего в той комнате не было, ничего и не нужно было им - она и Сергей составляли вдвоем целый мир, прекраснее которого Наташа не знала. Жареная картошка была для них изысканным яством, грязная кухня в унылом коридоре с зелеными стенами - верхом современной бытовой техники. А уж сколько радости дарила расшатанная деревянная кровать!
Конечно, приличной женщине, замужней женщине не следовало так часто вспоминать о том, что было в кровати, - так считала Наташа, но ничего не могла поделать с собой, возвращаясь в мыслях к тем сумасшедшим, горячим, сладостным, блаженным ночам, когда они с Сергеем дурачились почти до утра, засыпая на два-три часа, чтобы, проснувшись, с нетерпением ждать наступления вечера.
Разве можно забыть, как Сергей, лежа рядом с нею, рассуждал с притворной важностью: "Этот замечательный профиль, - и показывал пальцем на свое лицо, - говорит: ты не просто самая красивая девчонка в Москве, ты еще и умница, каких поискать надо". А она притворно сердилась, кричала: "Ты опять нахальничаешь! Вот тебе за это, вот!" - и колотила кулачками по его груди. Тогда он нырял под ее руки, обнимал за талию, прижимался щекой к горячему животу и шептал: я больше ничего не хочу, остановись, мгновенье, ты прекрасно! Где же ты, Мефистофель, черт тебя побери, останови это мгновенье, ничего мне больше не нужно… Она уже не колотила его, а ласково перебирала пальцами волнистые каштановые волосы: ох, Сережа, ты, наверное, обманываешь меня, лучше сам, по-хорошему признайся… "Ни за что!" - говорил он.
Как это можно забыть?
Андрей негромко похрапывал, повернувшись к ней спиной. Вечером, после двух рюмок водки, настроение его улучшилось, и, когда они легли в постель, он потянулся к ней. Но, увидев, как напряглась и застыла, стиснув зубы, Наташа, все понял, обиделся, отвернулся и вскоре уснул.
Ей стало жаль Андрея, он хороший человек, добрый, заботливый, умный… Но что же делать, если она так и не смогла по-настоящему полюбить его?..
Холодно было в постели, озноб не давал уснуть. Наташа легко выскользнула из-под одеяла, сунула ноги в тапки и пошла на кухню - налить в грелку горячей воды. Может, с грелкой удастся уснуть?
Открыв кран, она долго ждала, когда стечет остывшая вода, а потом, наполнив грелку, присела на стул, уронила голову на руки и заплакала.
При чем тут злой южный ветер, если все в жизни пошло наперекосяк, если нет радости ни на работе, ни дома? А теперь не только сама мучается затянувшейся неопределенностью, но и другого человека мучает. Он-то в чем виноват? Столько для нее делает, из кожи вон лезет, чтобы ей угодить, на службу устроился, плюется, а ходит, чтобы ей лучше жилось. И ждет за это лишь одного: чтобы она ласково посмотрела на него, чтобы приголубила по-женски, успокоила, мужики, они что дети - им тоже ласки хочется. А она, как ни старается, все не то выходит. Он мужчина умный, опытный, все понимает, все чувствует. И страдает не меньше, чем она.
Что же она такая совсем никудышная, никому радости от нее нет? С Сергеем как хорошо все было, а потом она обиделась, не пошла вместе с ним в палатку, а его в тот день ограбили, столько денег взяли, что хозяева пригрозили убить, если долг не вернет. Он деньги нашел, да у своей бывшей крали, которая за это потребовала, чтобы не виделся он больше с нею, с Наташей. Так и расстались по-глупому…
Она решила, что это предательство, и тут же выскочила замуж за богатого бизнесмена со странной фамилией Нигилист, который настойчиво предлагал ей свою руку. Сердце? Нет, сердце свое он никому не предлагал и не предложит, такой человек, странный, как и его фамилия. Выскочила… А что еще оставалось делать? Из общежития, куда устроил ее Сергей, попросили убраться, там несчастье случилось, поэт Иван Шерстобитов покончил с собой, комиссии, проверки всякие ожидались, а она ведь нелегально там жила. Домой, в Гирей, возвращаться не хотелось, вот и стала она… нигилисткой. А Сергей все-таки женился на своей богатой крале, добилась она своего.
Да хоть бы счастлив был с нею, так чует сердце - нет. Хоть и не виделись они вот уже сколько месяцев, и не ищет он ее, даже позвонить не хочет, мог бы номер телефона у Ирки спросить, а ясно, дальше некуда - плохо ему, бедному. Ой, Серега, Серега… - вспомнилась песня Алены Апиной. Слезы градом покатились из Наташиных глаз.
И первый законный муж, мрачный, никогда не улыбавшийся Петр Яковлевич Нигилист, хорошо к ней относился, но поехали вместе на родину ее, в Гирей, познакомился он там с Валентином Плешаковым, который и подвел его. Да так, что деньгами, хоть и много было денег у Нигилиста, расплатиться не мог. Сама же за это и пострадала. Теперь вот Андрей рядом с нею совсем грустный ходит.
Плакала Наташа, растирая ладонями слезы по лицу, а рядом, на кухонном столе, остывала грелка с горячей водой.
Скрипнула дверь. Наташа подняла голову и увидела Андрея.
- Холодно, - сказал он, придвинул стул, сел рядом, достал сигарету, но закурить не решался. Наташа уткнулась носом ему в плечо и плакала навзрыд.
Андрей ласково обнял ее трясущиеся плечи, провел ладонью по черным, распущенным волосам.
- Ты-то чего хнычешь? - с горькой усмешкой спросил он. - Мне бы надо плакать, а почему-то не могу. Не получается. А у тебя какая беда? Совсем еще юная, красавица, все у тебя впереди, Наташа. Все будет замечательно, я ничуть не сомневаюсь в этом.
- Такая я плохая… - рыдала Наташа. - Всем со мною плохо. Ну почему так получается, Андрюша? И ничего мне уже не хочется, и ничего не видится, ну почему, почему так? Скажи, ты же умный, ты все знаешь. Ну прямо руки опускаются, хоть ложись и помирай!
Андрей засмеялся.
- Что тут смешного, Андрюша? - обиженно спросила Наташа, судорожно обнимая его.
- Все тут смешное, малышка, - ласково сказал Андрей. - То, о чем ты говоришь, - просто Временные трудности. И не трудности даже, а так, шероховатости. Нужно всего ничего: потерпеть. Стиснуть зубы, когда очень уж невмоготу покажется, - именно, покажется, - и потерпеть. Сама не заметишь, как все наладится.
- Я только и делаю, что терплю, - сквозь слезы вымолвила Наташа. - Терплю, терплю - а что толку?
- Ну, в общем-то все мы только и делаем, что терпим и ждем, - рассудительно сказал Андрей. - Потому-то счастливые мгновения и не забываются, хотя они - всего лишь мгновения в долгой человеческой жизни. Относительно долгой. Ты понимаешь меня?
- Не очень, - призналась Наташа, размазывая слезы. - Ты вот, например, меня терпишь, но не очень долго. А до этого что терпел?
- Глупышка… - Андрей поцеловал ее волосы. - Тебя я люблю и наслаждаюсь твоим обществом, даже когда ты хмурая и озабоченная какими-то неведомыми или ведомыми мне проблемами. Это не терпение, а счастье. Знаешь, я все-таки иногда верю, что придет время, и ты полюбишь меня по-настоящему, тогда мне и сам черт не будет страшен. Ради этого стоит не принимать близко к сердцу твои капризы, хотя это порою не так просто. Но ты права, я тоже терплю, зубы стискиваю.
- Если не меня, то что же? - Наташа перестала всхлипывать, заглянула в глаза Андрею. - Или - кого?
- Да многое, - покачал головой Андрей. - Глупость, хамство, невежество. Посмотри, что на книжных лотках творится. Сплошные американские детективы. Правда, они у них неплохие, и фантастика тоже. А вот на бульварные романчики про любовь смотреть тошно. Я тут прочитал по заданию начальства пять таких книжонок и поразился. Они же все одинаковые. Сиамские близнецы, можно, не открывая книгу, пересказать убогое содержание. А еще наше начальство хочет продолжение этих кошмарных мексиканских телесериалов выпускать. Да хоть бы писали их люди, умеющие это делать! А то я прочитал одну рукопись, принес какой-то мальчик, да за такое сочинение в третьем классе двойку поставят! И никому нет дела до настоящей, серьезной литературы. Я о поэзии уж не вспоминаю, вечером говорил тебе о ней. Ну и как тут жить мне, писателю, пусть не знаменитому, но серьезному, о котором немало хороших слов критики говорили? А так - терпеть.
- Но если люди читают простенькие романчики про любовь, значит, им хочется этого? - спросила Наташа. - Ты же не сможешь запретить им читать такие книги?
- Разумеется, нет. Но это знаешь, о чем говорит? Об уровне культуры общества. Падает она, стремительно падает. И это нелегко осознавать, и это приходится терпеть.
- А ты не терпи, а возьми да и напиши свой роман про любовь, такой, чтобы не был похож на другие, - предложила Наташа. Она уже успокоилась, подолом ночнушки вытерла слезы, обнажив длинные, смуглые, стройные ноги.
Андрей замер, не в силах глаз оторвать от чарующего видения. Наташа с любопытством следила за ним и не спешила натягивать подол на коленки. Все же не одни лишь неприятности приносит она тем, кто рядом, но и радости тоже. И это приятно было осознавать.
- Вот про них и напиши, - сказала она.
- О них поэму нужно писать, а я не могу сейчас, такой разброд в душе, беспорядок… - как бы по инерции пробормотал Андрей. Потом взглянул на нее и вдруг преобразился, озорные искры заблестели в глазах. Куда подевался унылый писатель, рассуждающий о падении культуры в стране! - Ничего не нужно писать, Наташа, никуда не нужно убегать от реальности, когда она прекрасна! - воскликнул он. - Есть только одно средство выжить в нынешнем подлом мире!
- Какое? - спросила она.
- Прижаться губами к этой красоте и послать все к чертовой бабушке, - с улыбкой сказал Андрей. Приподнял ночнушку и коснулся горячими, дрожащими губами ее красивой ноги.
Наташа погладила его коротко стриженные волосы и смущенно улыбнулась.
- Пойдем спать, Андрюша?
- Пойдем! - Андрей подхватил ее на руки, крепко поцеловал и понес в комнату.
Наташа засмеялась, размахивая в воздухе ногами. А синяя грелка так и осталась лежать на кухонном столе.
7
Было уже за полночь, но никто из гостей, собравшихся в просторной квартире полковника Вадима Катунина, домой не собирался. Общее мнение было таковым: вечеринка только начинается, самое время немножко побесчинствовать, в смысле - пожить в свое удовольствие, не тяготясь рамками приличий. Благо, места для этого хватало: в одной комнате был накрыт роскошный стол, где теперь, когда, собственно, ужин закончился, стояли бутылки с напитками на любой вкус, блюда с закусками, вазы с фруктами и конфетами. Во второй в полумраке уединялись любители потанцевать, в третьей играли в преферанс, курили так, что дым стоял коромыслом, а в четвертой беседовали о жизни и политике. Впрочем, беседы о политике велись и за столом с едой, и за преферансом, и даже во время танцев.
Сергей Мезенцев, высокий шатен с каштановыми, слегка вьющимися волосами, играл в преферанс, потягивая через соломинку мартини со льдом из высокого фужера. Его жена Лариса, пухлая крашеная блондинка в черных, плотно облегающих пышные бедра легинсах, стояла сзади, положив руки на спинку стула. Ларисе, одной из немногих, не нравилось общее мнение, хотелось домой, но говорить об этом вслух она не решалась, понимая, что Сергей лишь разозлится, услышав ее просьбу. Да и Вадим Катунин, сероглазый тридцатипятилетний полковник, ее непосредственный начальник в фирме, продающей оружие, обидится, если она уйдет раньше других. И не просто обидится, ночь спать не будет, пытаясь понять, что бы это значило, ведь Лариса была дочерью генерала Козлова, руководителя фирмы и покровителя Катунина.
- Не идет масть, - Сергей бросил на стол карты. - Видно, сегодня не мой день.
- День уже давно ничей, - сказал Катунин. - Кончился он, Серега. Зато ночь - вся наша.
- Вот поэтому я решил пойти потанцевать, по-моему, это все же приятнее, чем карабкаться в гору, все выше и выше.
Лариса обняла его, надеясь, что танцевать он пойдет с нею.
- Надо бы пулю дописать, - недовольно сказал краснолицый майор Боря, фамилию его Сергей не запомнил.
- Жена заменит меня на боевом посту, - сказал Сергей. Он поднялся, отодвинул стул, посмотрел на Ларису. - Она умеет находить выход из сложных ситуаций, а у меня не всегда получается.
- Я совсем плохо играю, Сережа, - запротестовала Лариса.
- А ты, Сергей, между прочим, проигрываешь уже около двадцати баксов, - сказал Катунин. - Я бы не рисковал на твоем месте.
Сергей положил руки на плечи Ларисы, заставил ее сесть, подвинул стул к столу.
- Я и не рискую, - усмехнулся он. - Все равно долг будет жена платить. Баксы она зарабатывает, мне "деревянными" дают, и не так много, чтобы на них в преферанс играть. Ну, давай, Лариса, вперед. Мизер не объявляй, пасуй потихоньку, они сами себе курганы воздвигнут.