- Однако он сработал, - поддела его Диона. - Евнухи неизбежны, как мухи, - если только люди Антония сами не найдут себе жилья или не научатся не обращать на них внимания. Боюсь, они зачастят ко мне, как только узнают, что у меня есть убежище. Ну да ладно. Тимолеону ты нравишься. Он даже не подлил тебе уксуса в вино.
- Я полагаю, он еще успеет это сделать, если я поддамся тебе.
Луций откинулся на спинку кушетки с видом человека, проигравшего сражение, которое он, по чести сказать, и не особенно хотел выиграть, и отхлебнул изрядный глоток вина.
- Может постоялец побеспокоить свою хозяйку просьбой угостить его еще одним кусочком этого весьма необычного торта?
Она передала ему тарелку.
- Торт с миндалем и с медом. А специи - секрет хозяйки.
- Какой таинственный торт! - сказал Луций Севилий. Мгновенно проглотил кусок и снова наполнил кубки. Что ж, желаю хозяйке процветать, раз уж она решила стать деловой женщиной.
Диона подняла кубок и отпила вина.
- За процветание! - проговорила она.
Судачить, конечно, начали, как обычно и водится. Но это ничего не значило ни для Дионы, ни для Тимолеона. Луций Севилий был ничуть не обременительным постояльцем. Он входил и выходил через собственную дверь, выполнял все просьбы и приказания триумвира, проводил почти все свободное время в огромной библиотеке Мусейона и александрийской академии или осматривал город и пригороды. Луций учил Тимолеона своей изысканной латыни, а Тимолеон Луция - беглому разговорному египетскому.
Это была самая чудесная зима в жизни Дионы. На улице дул сильный, пронизывающий ветер, приносящий с собой стужу и непогоду, но в доме было тепло, и до Дионы доносились голоса, повторявшие латынь, и нескладные, но забористые уличные египетские стишки. Вечерами, когда не было дел во дворце или храме, она часто ужинала с Луцием Севилием или сидела с ним возле жаровни, болтая обо всем, что только приходило ей в голову.
Луций Севилий был счастлив. Такое состояние было ему непривычно, но в конце концов он понял, что это и есть счастье. Ту зиму он прожил в Александрии, вместо того чтобы находиться в милом сердцу далеком Риме. Чужеземный город незаметно очаровал его, стал казаться очень знакомым - с его жителями, сплошными полиглотами, и толпами даже на улицах окраин. В тот день, когда Луций ответил на брань возницы еще более ядреным ругательством и получил в награду гром аплодисментов, он вернулся в дом своей хозяйки весьма смущенный, но невероятно счастливый. Он чувствовал себя - о боги!.. - он чувствовал себя почти александрийцем.
Хотя для уроков латыни время еще не пришло, Тимолеон сидел возле жаровни в комнате Луция, превращенной в своего рода кабинет. Когда вошел его наставник, мальчик вздрогнул, хотя тот вовсе не видел причин для такого смущения: Тимолеон не набедокурил, даже не накарябал забавных каракулей или рисунков на восковой табличке, лежавшей на столе. Он сидел на стуле, поджав под себя ногу, и, Казалось, до прихода Луция вообще ничего не делал.
Луций приподнял бровь.
- Ну? Лягушка уже в чернильнице?
- Нет! - Ответ Тимолеона был быстрым и решительным, но Луций не почувствовал в нем ни малейшей фальши. С этим покончено. Я хочу стать благовоспитанным господином.
- А разве ты таким не родился?
- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, - фыркнул Тимолеон. - Мне надоело, что меня считают неисправимым. Хватит с меня! С сегодняшнего дня буду прилежным учеником. И вообще я хочу стать философом.
- Желаю успеха, - мрачно заметил Луций.
Тимолеон метнул в него возмущенный взгляд, но лицо его осталось спокойным - мальчик умел владеть собой. Глаза же смотрели вызывающе.
- Ты смеешься надо мной.
- Я тоже однажды раздумывал - не стать ли мне благовоспитанным господином? Тогда я был почти в том же возрасте, что и ты сейчас.
- Ну и как? Вышло?
- Не знаю, - ответил Луций. - А ты как думаешь, вышло?
- Я думаю, - сказал Тимолеон, - что ты считаешь меня глупцом. А я просто ребенок. И не ведаю, что творю.
- Это в десять-то лет? Время для таких отговорок давно уже прошло - ты вот-вот станешь молодым мужчиной.
- Э-э… До того как я стану мужчиной, мне еще пыхтеть и пыхтеть. Я просто лопну от нетерпения, пока это случится.
- Не лопнешь, - заверил его Луций и вдруг содрогнулся. В нескольких шагах от жаровни было холодно, по углам комнаты теснились тени. Он подошел поближе к огню.
Взгляд Тимолеона стал неожиданно зорким, цепким и каким-то потусторонним - так могла смотреть лишь его мать.
- Что это было? Знамение? Ты видел знак?
- Нет. Я ничего не видел.
- Мама говорит, что боги разговаривают с тобой. Они посылают тебе знамения, но ты должен выполнять ритуалы, чтобы не бояться их, и держать ухо востро, чтобы слышать. А ты часто хлопаешь ушами - это она так говорит. Ну, может, другими словами, но все же… Ты - жрец, но не хочешь вести себя так, как подобает жрецу.
Луций вспыхнул, но тут же взял себя в руки. Тимолеон всего лишь ребенок и поэтому воспринимает слова взрослых буквально.
- Жрец - это просто частица официального Рима, Римского государства. Он исполняет обряды, и если он авгур или гаруспик, то должен трактовать по утрам знаки: один за другим, от начала до конца, без ошибок и перерывов. Здесь нет ничего мистического.
- А мама говорит совсем другое, - заявил отпрыск жрицы. - Она говорит, что настоящий жрец - ты, а не тот, кто носит священные одежды и болтает почем зря. Ты видишь настоящие знаки. Это причиняет тебе немало хлопот, не так ли? Ты сохраняешь спокойствие, видя дурные знаки, и сообщаешь о них, хотя некто могущественный хочет, чтобы они были хорошими.
- Все жрецы - настоящие. Каждый из нас видит знаки - нас ведь этому и учили.
- Но ты их не выдумываешь, - заметил Тимолеон. - А другие жрецы жульничают. Я это не раз видел, например, сегодня утром. Один старикан, похожий на гусака, копался во внутренностях барана и заявил, что там нет печени. Но она там была! Он ее просто стянул под шумок, чтобы люди думали - сегодня плохой день. В обмен на такие слова кто-то сунул ему кошелек. По-моему, это как в ристании - когда наезднику дают деньги, чтобы один конь отстал, а другой за счет него выиграл.
Луций покачал головой и вздохнул.
- Ты начал шпионить за гаруспиками до или после того, как решил стать благовоспитанным господином?
- Конечно, до, - отрезал Тимолеон с видом человека, раздраженного тугоумным, докучным ребенком. - Зачем выдумывать знаки? Язык богов читать нетрудно, если у тебя есть глаза. Так делает мама. И она говорит, что ты - тоже. Боги не лгут тебе, а ты не обманываешь всех остальных.
- Да, боги не лгут, - согласился Луций. - А люди могут, потому что так уж они созданы.
- Но не ты.
- Hy-y, я тоже не само совершенство, как и все мы. Я такой же жрец, как и Публий Анний Анцер - не лучше и не хуже.
- Старый гусак не видит дальше своего носа. И к тому же слишком озабочен, как и куда прятать печень. Он даже забыл сосчитать бородавки на кишках. А я сосчитал. Число-то было благоприятным. И будь уверен, кони Мамертина выиграют ристания. Его возница Деллий - в отличной форме.
- Ну, хватит! Сколько можно… - начал Луций, но одернул себя и умолк. Юпитер свидетель, этот щенок заставляет его, Луция, чувствовать себя медведем на цепи!
- Позволь узнать, какова причина этой перепалки. Ты, наверное, заговариваешь мне зубы, чтобы я не сразу узнал о твоих последних проделках?
- Наконец-то я тебя рассердил, - сказал Тимолеон без малейшей тени раскаяния. - Но я просто хотел выяснить, можешь ли ты увидеть знак для меня. Мне негде взять барашка, но у кухарки есть жирный гусь. Пойдет?
- О, Геката! Какие еще знаки тебе нужны от меня? У тебя мать - прорицательница.
- Она видит только то, что позволяет видеть богиня. И все ее знаки очень неинтересные.
- Да уж… - сухо сказал Луций. - Только знамения касательно войны и политики, жизни и смерти царей.
- Вот-вот, о чем я и говорю. Они и вправду скучные, да? Мама не видит того, что хотелось бы узнать мне. Например, кто выиграет в завтрашнем ристании? Выцарапает ли Таис-младшая глаза Нубийской Красотке, когда узнает, кто забавляется с ее римским любимцем на стороне?
- Не очень-то высоки твои помыслы, - заметил Луций.
- Зато я не зануда, - парировал Тимолеон. Он непринужденно расположился на стуле - единственном удобном стуле во всей комнате, - хотя сам Луций все еще стоял в паллии и уличной обуви. Мальчик этого даже и не заметил. - Ну и что? Один гусь сойдет, или нужно два? Ты покажешь мне, как это делать? Тогда я больше не буду к тебе приставать.
Луций пристально посмотрел на него. Взгляд был холоден.
- Ты уже наверняка попробовал.
Щеки Тимолеона залила слабая краска, и неожиданно он стал поразительно похож на мать.
- Нет. Нет, даю слово. Я просто наблюдал за гаруспиками, вот и все. Смотрел, как они это делают. Но, понимаешь, мне нужно знать, что именно они делают. Научи меня - и я оставлю тебя в покое.
- А ты, видно, думаешь, что я действительно тебе расскажу? Но это - секрет. Тайна. Если твои боги призовут тебя, ты сам обо всем узнаешь - разве не так верят в Египте? Не надо меня просить искать для тебя знаки. Придет срок - и ты сам увидишь, если будет угодно богам.
- Но ты говорил, - возразил Тимолеон, - ничего особенного не нужно…
- Ты не римлянин, - ответил Луций.
- И слава богам! Я очень рад, - бросил Тимолеон. - Ты такой же вредный и упрямый, как моя мать.
- Думаю, я назвал бы это мудростью, - спокойно ответил Луций. - Безрассудно требовать даров богов - в конце концов они заставят тебя поплатиться за назойливость. И назначат очень высокую цену.
- Да-а? А вот по старине Гусаку не скажешь, что у него неприятности.
- А что ты о нем знаешь? У него уже пятая жена! Он видел смерть сына, не дожившего до зрелости. Он дважды усыновлял детей, но оба мальчика умерли. С его смертью закончится его род. Но он по-прежнему продолжает подделывать знаки и морочить людям голову.
Тимолеон никак не мог успокоиться, но Луцию удалось слегка урезонить его.
- Дай мне клятву, - проговорил он. - Поклянись, что никогда не будешь пытаться заставить богов раскрыть тебе их секреты. Если они сами пожелают, на то их воля. Но никакого принуждения, настойчивости не должно быть. И не следует перерезать глотку ни в чем не повинным животным только потому, что тебе захотелось взглянуть на их печень.
- Но ты… - начал Тимолеон и замолк. Казалось, он призадумался. Возможно, мальчика охладило и слегка напугало суровое, серьезное выражение лица Луция, или он наконец-то осознал сказанное им. - А что я получу взамен за свою клятву.
"Александриец до мозга костей", - подумал Луций.
- Тогда боги не заставят тебя платить за твою назойливость. И не ищи у меня защиты, если я услышу, что ты все равно пытаешься стать гаруспиком на свой страх и риск.
Какой-то из этих аргументов наконец одолел упрямство Тимолеона.
- Клянусь, - проговорил он не сразу, явно не по доброй воле, но вполне отчетливо. - А теперь ты предскажешь мне мою судьбу? Ну хоть немного.
- Конечно, - ответил Луций, слегка ошеломив своего подопечного. - Сейчас ты выйдешь из этой комнаты, поужинаешь и отправишься спать. Тебе приснится… кража печени, уже не сомневайся, и человек, который лжет, когда боги открывают ему истину. Вот и все… Большего тебе пока знать не нужно.
- Он, наверное, смертельно скучный? - спросила Диону Клеопатра.
Настал первый ясный день после недели дождей и колючего ветра. Антония в городе не было - он охотился на болотах, окружающих озеро Мареотис. Клеопатра не возражала бы отправиться вместе с ним, но беременность уже стала ощутимой помехой; ее стан слишком округлился, чтобы ездить верхом, и вдобавок ее беспрестанно подташнивало, поэтому она даже не могла наблюдать за охотой из лодки. Почти все время она отдыхала на ложе в самых просторных своих зимних покоях, позолоченных солнечным светом, лившимся сквозь окна с раскрытыми ставнями. Пламя жаровни, разгоняло зябкую стужу.
Хотя тело царицы Египта раздалось и она стала на редкость неповоротливой, ум ее был живым и быстрым, как всегда, и, как всегда, безжалостным.
- Он такой застенчивый, - продолжала она, - ни слова о себе. Но смотреть на него приятно - видишь, я жалую тебе свое одобрение. Он и вправду весьма красив.
- Ну-у, иногда он очень даже разговорчив. - Диона знала, что лучше казаться безразличной, но не стерпела - она не могла не защитить своего постояльца. - Просто он не рассказывает о себе первому встречному.
- В самом деле? - Клеопатра вскинула бровь. - И что же он говорит, когда хоть что-то говорит? Произносит долгие тирады о нюансах римских законов? Часами рассуждает о претерите в греческом языке?
- Он учит Тимолеона латыни, - ответила Диона по-прежнему невозмутимо. - И с ним говорят его боги, ты же сама знаешь. Вот, например, позавчера он сказал - в сущности, без видимого знака, - что у тебя родятся близнецы, мальчик и девочка, и ты должна назвать их в честь богов.
Рука Клеопатры покоилась на холме живота, словно защищая его.
- А я ничего не вижу. Словно ослепла.
Диона медленно кивнула.
- Такое случается, когда носят в чреве ребенка, отмеченного богами. Тогда все силы матери концентрируются на нем, а все остальные небесные дары на время отступают. По крайнем мере, мне так говорили, - добавила она. - Наверное, это пугающее ощущение.
- Нет. - Клеопатра заворочалась на ложе, цыкнув на служанку, попытавшуюся поправить под ней подушки. - Итак, твой римлянин видит тогда, когда все мы слепы. Может быть, мне следует призвать его толковать знамения? Мои жрецы, маги и астрологи так же незрячи, как и я, - словно и обычного светильника разглядеть не могут.
- Я могу разглядеть больше, - успокоила ее Диона. - Богиня все еще во мне, хотя в последнее время она больше молчит, чем говорит. Это время затишья и ожидания. Мы должны быть терпеливыми и радостными духом. Пройдет не так уж много времени, прежде чем окончится ожидание.
- По-моему, прошло уже слишком много времени, - проворчала Клеопатра, медленно поднимаясь с ложа, готовая пронзить свирепым взглядом любого, кто рискнет ей помочь. Оказавшись на ногах, царица снова стала проворной; она все еще не утратила грациозную походку пантеры, прохаживавшейся по комнате из полосы солнечного света в тень и обратно.
Диона подумала, что беременность идет Клеопатре. Угловатые черты ее лица смягчились, кожа казалась еще глаже - мед и сливки. Царица беспокоилась, что Антонию будет неприятно ее раздавшееся тело, но, насколько могла видеть Диона, он был совершенно очарован своей возлюбленной и лелеял ее так, словно она была сделана из самого хрупкого стекла.
Иногда это бесило ее, но Антоний только смеялся, по-прежнему неустанно восхищался ею и называл своей царицей кошек.
- А что еще видел твой римлянин?
Вопрос был внезапным - совсем в духе Клеопатры. Диона ответила:
- Насколько я знаю, только это. По большей части он отрицает, что способен видеть вообще, и считает, что магия существует для чужеземцев и женщин. По его мнению, мужчины становятся жрецами только потому, что этого требует от них государство. На самом деле они не говорят с богами и не передают им известий от смертных, хотя могут изобразить из себя все что угодно.
- Немного же он знает, - съязвила Клеопатра. - Правда, Антоний ничуть не лучше. Утром он заявил мне, будто хочет, чтобы жрицы Амона увидели для него знак. Ему нужна парочка знаков или хотя бы один - чтобы ублажить своих солдат, прежде чем он спровадит их в Парфию.
У Дионы перехватило дыхание.
- И он осмелился? Что же он сказал, услышав их мнение о себе?
- Ничего, и они - ничего. Я отправила его на охоту прежде, чем он смог перекинуться с ними хотя бы словом. С божьей помощью он уже обо все позабудет, когда вернется назад.
- Я не была бы так уверена, - возразила Диона. Клеопатра едва заметно улыбнулась.
- А я - напротив. Уж об этом-то я позабочусь.
Компания охотников возвратилась намного раньше, чем ожидали обе женщины, но с добычей: утками, гусями, даже молодым бегемотом, забредшим внутрь кольца охотников, - сам Антоний пронзил его копьем. Лицо его еще пылало возбуждением, но все же что-то необычное примешивалось к этому горячечному румянцу - белизна возле ноздрей, напряженность мышц у глаз. Он поклонился царице, поцеловал ее - слишком картинно-изящно перед лицом двора. Она ответила на поцелуй подчеркнуто пылко, казалось, не замечая его странного поведения.
Но Диона не стала привлекать к этому внимания Клеопатры. Остальные охотники пребывали в таком же слегка безумном настроении - те же быстрые, меткие взгляды… Она пожалела, что среди них нет Луция Севилия. Ее постоялец отправился в Мусейон, мягко обронив, что он, конечно, усматривает определенную добродетель в добывании ужина посредством охоты, но сам предпочитает охотиться за сокровищами в компании философов. Если бы Луций находился здесь, она смогла бы попытаться выяснить у него, что же все-таки происходит.
Но его здесь не было, и Диона ничего не предпринимала. Она была не вправе допытываться у супруга царицы, что все это значит. И не могла заговорить, пока царица не заговорит первой. А Клеопатру, казалось, занимал только бегемот: она восторгалась ловкостью своего возлюбленного, давала распоряжения об ужине для охотников и с увлечением хлопотала по хозяйству, пока Антоний принимал ванну и отдыхал. Приближался вечер, Диона вспомнила о Тимолеоне и о Луции Севилии - вот-вот он вернется из Мусейона и начнет искать ее, чтобы вместе поужинать. В сущности, она была свободна и могла идти домой, но однако осталась - сама не понимая почему, но знала, что следует поступить именно так.