Екатерина Медичи, хоть и была проницательнее большинства окружающих, разделяла общее мнение о Генрихе. Беспокоила ее только крепнущая дружба между младшим сыном и зятем. Тут могла крыться какая-то интрига; королева-мать считала, что хоть Наваррский и лишен честолюбия, к интригам он склонен, Алансон же прирожденный смутьян и, поскольку ненавидит ее любимого Анжу, которому, возможно, предстоит вскоре стать королем Франции, несомненно, что-то замышляет. К тому же отношения Анжу и Марго в последнее время ухудшились, а она тоже интриганка. Мысль о том, что эти трое сближаются и, возможно, строят какие-то планы, не давала Екатерине покоя.
Поэтому ей очень хотелось разбить дружбу Алансона с Генрихом.
Слабость Наваррского - женщины, и Екатерина считала, что может добиться своего.
Немногие из женщин, чья молодость позади - и даже молодые, но не блещущие внешностью, - стали б окружать себя красавицами. Екатерина на это пошла. Фрейлины ее славились красотой; более того, они не были бы приняты в свиту королевы, если б не владели искусством соблазна, поскольку их главной обязанностью было становиться любовницами мужчин, указанных королевой-матерью.
Хотя все прекрасно знали, почему Екатерина подбирает красивых фрейлин в свой "летучий эскадрон", жертвы их позволяли кружить себе головы, и если это продолжалось довольно долго, соблазнительность приманки становилась неодолимой.
Екатерина стала искать в своем "летучем эскадроне" - все фрейлины были прекрасными наездницами и повсюду сопровождали ее - женщину, способную справиться с данной задачей.
Выбор ее пал на Шарлотту де Сов. Молодая и красивая, она к тому же блистала умом и остроумием. В любовных делах отличалась ненасытностью; барон, ее муж, явно не мог удовлетворить такую женщину. Он был статс-секретарем, хорошим политиком, но, поскольку проявлял больше интереса к залу заседаний, чем к спальне, вряд ли стал подходящим мужем для Шарлотты. Вышла она за него семнадцатилетней, а теперь, в двадцать три, была опытной светской женщиной, завела любовников для своего удовольствия; и должна была завести еще двух по долгу службы.
Екатерина послала за Шарлоттой и, когда та пришла, обняла ее. Потом, отстранив на расстояние вытянутых рук, пристально вгляделась в миловидное, чувственное лицо фрейлины.
- Иногда мне кажется, - сказала королева-мать, - что ты если и не самая красивая женщина при дворе, то самая соблазнительная.
Шарлотта, потупясь, ответила:
- Эта честь принадлежит королеве Наваррской, мадам.
- О королевах всегда говорят, что они красивее простых женщин. На корону всегда сыплются комплименты. Даже меня несколько раз называли красавицей, когда я была королевой Франции.
Екатерина расхохоталась. Шарлотта хотела присоединиться к ней, но вовремя спохватилась.
- Ты выглядишь свежей, как никогда, дорогая, - продолжала королева-мать. - Это замечательно. Нужно, чтобы ты очаровала двух моих друзей.
- Двух, мадам?
- Оставь свой испуганный вид. Двумя больше - что из того? Ты не спрашиваешь их имен. Я имею в виду двух очень благородных молодых людей, дорогая Шарлотта. Короля и принца. Что скажешь?
- Раз такова воля вашего величества…
- Именно такого ответа я и ждала. Это мои сын и зять. Надо разбить их дружбу. Думаю, принц быстро начнет мучиться ревностью… может быть, и зять, если он способен увлечься одной женщиной. Твой долг - постараться. Разбей их дружбу… и по ходу дела выясни, о чем они ведут разговоры. Но главная твоя обязанность… - превратить этих друзей во врагов.
- Я приложу все усилия, мадам.
- Тогда, дитя мое, ты определенно добьешься успеха.
Шарлотта сделала реверанс. Екатерина снова расхохоталась и взяла ее за плечо.
- Выясни заодно, почему мой зять, имея жену, которую называют самой соблазнительной женщиной при дворе - оно так и есть за одним-двумя исключениями, - постоянно тянется к другим, лишенным ее прелестей. Тут что-то неладное. Исполняй свой долг. Я буду следить за твоими успехами.
Отпущенная Шарлотта ушла с мыслью, что вполне могла бы обойтись без этого поручения. У нее были любовники, выбранные по своему вкусу; ее не особенно привлекали как маленький жеманный Алансон, так и немытый грубый беарнец.
Генрих увлекся. Это не походило на легкие связи, которым он предавался после женитьбы. Шарлотта де Сов, красивая и страстная, была идеальной во всех отношениях любовницей. Он полагал, что свела их случайность; Шарлотта явилась к нему в покои с устным посланием к Марго от королевы-матери; поскольку Марго не оказалось, попросила аудиенции у короля Наварры, чтобы передать послание ему. В чем оно заключалось, Генрих забыл; это не имело значения; он сразу же понял, что за этой женщиной стоит поволочиться.
На ухаживание он потратил гораздо больше сил, чем обычно, но это его не смущало; победа того стоила. И теперь ему казалось, что Шарлотта увлечена им так же, как он ею; она доказала это ему - в высшей степени умело, уж он-то знает толк в этом искусстве.
- Клянусь нашей Девой Марией в конце моста - я понятия не имел, что значит предаваться любви, пока не встретил мою Шарлотту.
Разлука с ней была невыносима, но Шарлотта ускользала от него. У нее есть обязанности в покоях королевы-матери, объяснила она, и они не позволяют ей приходить так часто, как хотелось бы. Придется ему набраться терпения.
Генрих пообещал, что наберется; ради нее стоило потерпеть. К тому же теперь его больше не привлекала ни одна женщина.
Поэтому когда они не могли встретиться, он бывал неутешен. Быстрый любовный акт в кухонных лабиринтах с какой-нибудь служанкой уже не мог удовлетворить его; близость теряла свою остроту, если партнершей была не Шарлотта.
Однако у нее имелись обязанности, и приходилось смиряться. В этот день она сказала ему, что должна шить в покоях королевы-матери рубашки для каких-то благотворительных целей.
Мысль о том, что милая Шарлотта склоняется над каким-то грубым одеянием, приводила его в ярость; но, как сказала она, приходилось набираться терпения.
Сидеть в своих покоях Генриху стал невыносимо. Может, поиграть в теннис, поскольку больше почти ничего не остается; он не мог уехать верхом далеко без шпиков и охранников королевы-матери, напоминающих, что он пленник. Последнее его не особенно беспокоило; сейчас он хотел находиться только при французском дворе, рядом с Шарлоттой; считал, что лучше быть пленником здесь, чем свободным человеком в Беарне.
Он вышел и, проходя мимо покоев Алансона, услышал женский смех. Счастливчик, его может удовлетворить любая!
Еще недавно Генрих мог распахнуть дверь и очень развеселиться, застав друга в неловком положении, но сейчас настроение у него было не то.
Человек из свиты Генриха с двусмысленной усмешкой сказал:
- Ваше высочество, его милость герцог, похоже, развлекается вовсю.
- Похоже, что да, - ответил Генрих.
- Говорят, у него новая любовница и притом красавица.
- Рад слышать. Он мой друг, я желаю ему удачи.
- Фрейлина королевы-матери. Из "летучего эскадрона", самого красивого, какие только бывали.
- И самого опасного, - добавил Генрих со смехом.
- А лучшее его украшение - это любовница герцога.
- Брось, не может быть.
- Ваше высочество не считает мадам де Сов самой красивой в "эскадроне"?
Генрих остановился и поглядел на этого человека в упор.
- Лжешь.
- Нет, - ответил тот, скрывая улыбку, он выполнял поручение Екатерины - открыть этому незадачливому королю, что у него есть соперник.
- А я говорю - лжешь! - воскликнул Генрих в гневе, редко вспыхивающем и потому еще более грозном.
- Ваше высочество может убедиться в правдивости моих слов.
С логичной точкой зрения Генрих соглашался всегда.
- Ты прав, - ответил он, вернулся и без колебаний распахнул дверь покоев Алансона.
Мадам де Сов с очаровательным беспорядком в одежде пребывала в объятиях герцога.
Соперничество началось.
Приятно забыть ужасы прошлого и посмеяться над гримасами соперников. Генрих обнаружил, что даже страсть к Шарлотте не может захватить его всерьез. И когда первое потрясение прошло, он уже не винил красавицу фрейлину за измену с Алансоном, поняв, что она так же сладострастна, как и он, поэтому ей так же необходимы любовники, как ему любовницы. Узнал, что они с Алансоном у нее не единственные. Сам Гиз находил Шарлотту неотразимой. Генрих понимал, что она должна предпочесть этого красавца ему и низкорослому Алансону. Вскоре ради озорства он принялся играть в соперничество и целыми днями придумывал розыгрыши, которые расстроят соперника. Алансон платил ему тем же, а Марго, браня обоих, говорила, что они становятся посмешищем двора.
Тем временем Шарлотта продолжала портить их отношения. Настраивала Генриха против Марго, Алансона против Генриха; с виду казалось, она блестяще выполняет задание королевы-матери. На самом деле Генрих ничего не воспринимал всерьез, даже Шарлотту.
Пока при дворе разыгрывался этот мелкий фарс, гугеноты твердо держались в Ла-Рошели. Они стремились показать всей Франции, что, хотя их вожди погибли в Варфоломеевской резне, а те, в кого они верили, оказались слабыми, еще есть люди, готовые и дальше сражаться за веру.
Легкомысленная игра соперников прекратилась. Анжу отправился с армией на осаду мятежного города. Алансону пришлось сопровождать брата; а поскольку Наваррский и Конде заявили о переходе в католичество, им надлежало доказать свое рвение, приняв участие в этой борьбе. Более неприятной задачи Генриху еще не выпадало. Одно дело принять мессу ради спасения жизни, совсем другое - сражаться против гугенотов.
Он и Конде не горели боевым пылом, Алансон же из зависти к брату предпочитал вставлять ему палки в колеса, а не сражаться вместе с ним против общего врага.
Любовь Франциска д'Алансона к пакостям усугублялась отношением матери к Анжу. Среднего сына Екатерина считала всегда и во всем правым. Она души в нем не чаяла, и поскольку никто больше не мог тронуть ее сердца, эта самозабвенная любовь казалась тем более поразительной. Что до младшего, то мать не упускала любой возможности унизить его; она словно бы забыла, что он тоже ее сын, и сочла, что, умаляя его, возвышает Анжу.
Несмотря на изнеженность и любовь к роскоши, герцог Анжуйский был хорошим воином; однако в борьбе против равнодушия Наваррского, мелких уколов брата и озлобленности Конде вряд ли мог надеяться на успех. К тому же интрижка его с женой Конде Марией Клевской перешла в grande passion , и Анжу страдал от тоски по ней.
Ходили слухи, что он, будучи главнокомандующим, собирается поставить Конде на позицию, где будет самое сильное сражение и где тот наверняка погибнет, а он женится на Марии. Анжу вполне мог подставить мужа любовницы, как Давид Урию Хеттеянина.
Конде, зная об этих слухах, решил избежать подобной судьбы и стал врагом герцога Анжуйского.
Подобные нелады среди командования не могли содействовать победе; еще более недостижимой она стала после события, которое гугеноты посчитали чудом. Запасы еды в Ла-Рошели оскудели, но к берегу внезапно прибило множество моллюсков, и на смену голоду пришло изобилие.
И католики стали сомневаться в успехе осады. Затем произошло еще одно событие, побудившее их прекратить военные действия. Умер польский король, и Анжу избрали новым правителем Польши.
Был заключен мирный договор; гугенотские города Ла-Рошель, Ним и Монтобан получили свободу вероисповедания и право их жителям справлять крестины и свадьбы у себя в домах.
Конде, Наваррский и Алансон вернулись ко двору, где последних дожидалась Шарлотта, вскоре их соперничество вспыхнуло вновь, будто и не прекращалось.
Анжу уехал в Париж, а Карл IX с каждым днем становился все слабее и несдержаннее. Генрих, по-прежнему испытывая страсть к Шарлотте, подшучивал над Алансоном, но зорко следил за ходом событий. Он знал, что, если Карл IX умрет, Алансон может попытаться захватить престол, а Екатерина ни за что этого не допустит. Она будет беречь трон для Анжу. Что, если братья начнут войну друг с другом? Что, если оба погибнут в ней?
Было явно не время выказывать озабоченность будущим, поэтому Генрих притворялся, что увлечен Шарлоттой больше, чем прежде.
Алансон проявлял интерес к делу гугенотов; они с Генрихом обсуждали эту тему. Необходимость принять вопреки своей воле участие в осаде Ла-Рошели разозлила Генриха. Находясь в лагере возле города, он вспоминал о приезде туда вскоре после того, как его связь с Флереттой раскрылась, о том, как мать представила его гугенотам и он дал клятву служить им. Он по-прежнему считал, что глупо погибать за веру, которой никогда не был особенно предан, однако стыдился своего выступления с оружием против дела, которое отстаивала его мать.
Генрих дал себе слово доказать гугенотам, едва покинет французский двор, что поступил так лишь ради спасения жизни; и они должны будут признать это разумным, поскольку живой он им полезнее, чем мертвый.
Поэтому его возбуждала интрига с Алансоном.
С Варфаломеевского побоища прошло почти два года - для Генриха праздных и бесполезных. Он часто думал о своем королевстве Наварра, и ему очень хотелось вернуться на родину. В недобрый час приехал он в Париж жениться на Марго.
Гугеноты, зная об интересе Алансона к их делу и о его дружбе с Генрихом Наваррским, решили, что он может стать одним из них, и отправили обоим тайные письма с призывом покинуть двор и присоединиться к ним; они готовы принять того и другого в вожди.
Мысль стать вождем гугенотов показалась Алансону привлекательной. Он стремился отомстить матери и братьям за недоверие накануне побоища. Почему бы ему не примкнуть к гугенотам? Это единственный способ выступить против Анжу, матери и короля.
Своим жалким умишком он стал строить планы перехода в гугенотский лагерь, но о них донесли Екатерине Медичи. Опасаясь мести гугенотов за Варфоломеевскую ночь, она увезла двор в Венсенский замок, взяв с собой арестованного Алансона и Генриха, подозревая его в сговоре с младшим сыном.
Едва этот испуг стал забываться, как последний любовник Марго, граф де Ла Моль, и его друг, граф Аннгибал де Коконас, были арестованы по обвинению в покушении на жизнь короля, и Алансон с Наваррским снова оказались под подозрением.
Слабеющий с каждым месяцем Карл IX панически боялся заговоров, особенно после того, как поверил, что заговорщики прибегают к помощи сверхъестественных сил. На процессе Ла Моля и Коконаса выяснилось, что главный астролог королевы-матери, Козимо Руджери, изготовил восковую фигурку, изображающую короля, и лицо ее пронзали раскаленными иглами. Услышав об этом, Карл IX задрожал так, что Мари Туше и няня испугались за его жизнь. Он выкрикивал, что никогда уже не будет счастлив, потому что призраки убитых гугенотов решили отплатить ему насильственной смертью за свою насильственную смерть. Тщетно няня и любовница внушали ему, что он неповинен в том ужасном побоище. Да, он тогда правил страной, но не стал бы замышлять этого сам. Он был захвачен безумием остальных.
- Тогда правил я, - стонал Карл IX. - И правлю теперь. Но уже недолго мне осталось быть королем, милая Мари… недолго. Моя добрая няня. Они идут за мной… все дьяволы ада. Уже приближаются, и я никогда уже не буду знать покоя. Даже братья, Алансон и Наваррский, готовили мне гибель.
Напрасно оба клялись, что не замышляли покушения на короля, а Ла Моль утверждал, что приходил к Руджери за любовным напитком, а не за ядом, что восковая фигурка изображала даму, от которой он хотел добиться любви. Карл не мог им поверить, Алансон с Генрихом избежали казни, Ла Моля и Коконаса подвергли пытке и обезглавили.
После Варфоломеевской резни Карл уже никогда не был счастлив и знал, что никогда не будет. Он боялся жизни, потому что близкие погибших в той бойне в любое время могли попытаться отомстить ему; ночами он трепетал при каждом звуке; малейшее колыхание шторы вызывало у него пронзительный крик. Боялся и смерти, потому что не представлял, какая кара ждет за гробом виновного в таком злодеянии.
Мари Туше и няня уверяли, что он неповинен, но Карл лишь устало качал головой.
- Париж ненавидит меня, - мучился он. - Я чувствую, что окутан гневом жителей города. Во сне вижу кровь, текущую по улицам, пятна крови на стенах домов, как было в тот день.
Карл IX попросил, чтобы ему принесли один из венцов святой Женевьевы и прочли одну из ее молитв. Он считал, что, если добьется заступничества покровительницы города, Париж его простит.
Ночами его вопли разносились по всему Лувру.
- На улицах потоки крови! - выкрикивал он. - Трупы плывут по реке, как баржи. Господи, смилуйся! Что будет со мной? Что будет с Францией? Я погиб.
Няня уверяла, что ответ Богу придется давать тем, кто вынудил его принять участие в побоище.
- Если бы только я мог поверить тебе, няня, - стонал Карл. - Если б только мог!
Король умирал, и во всем дворце царила напряженная атмосфера. Королева-мать, настороженная и недоверчивая, находилась в его спальне; она уже отправила в Польшу гонцов, призывая своего любимого Анжу вернуться как можно скорее. Алансон нервничал. Не настало ли время захватить власть? Но решиться на это не мог. Он всегда колебался слишком долго; всегда не был уверен до конца. И, как все члены семьи, испытывал страх перед матерью. Пытался заручиться помощью Генриха Наваррского, но Генрих не выказывал воодушевления и не хотел говорить ни о чем, кроме Шарлотты.
"Добьюсь я своего? Не добьюсь? - размышлял Алансон. - Кое-кто меня поддержит. Но насколько эти люди будут верны? А что, если потерплю неудачу?"
При мысли о гневе матери и возможных последствиях он совсем приуныл. Наваррский… если бы только можно было на него положиться… Нет, разумеется, нельзя.
А король тем временем доживал последние минуты.
Мать заставила Карла IX подписать документ, по которому она становилась регентшей до возвращения во Францию короля, наследующего Карлу, - ее сына Эдуарда Александра, известного как Генрих, герцог Анжуйский.
- А теперь, - попросил Карл IX, совершив эту недолгую церемонию, - позовите моего брата.
Когда пришел Алансон, король отвернулся.
- Он мне не брат, - негромко произнес умирающий. - Я имел в виду Наваррского.
Таким образом Генрих попал к королю, вели его под сильной охраной, шел он с опаской, не зная, что с ним случится. Но при виде его лицо Карла слегка посветлело.
- Брат! - воскликнул он, протягивая руку.
Генрих опустился на колени и поцеловал тронутую холодной испариной тыльную сторону ладони.
- Я был тебе добрым другом, - заговорил король. - Если бы я верил другим, слушал их советы, ты был бы уже мертв. Но я всегда был привязан к тебе, Наваррский. Теперь хочу предостеречь тебя…
Генрих затаил дыхание, в глазах умирающего появился испуг.
- Приблизься, брат.
Екатерина Медичи тоже подошла к кровати.
- Берегись, брат. Будь осторожен. Не доверяй…
- Король изнуряет себя, - торопливо перебила его королева-мать.
Она заняла место по другую сторону кровати напротив Генриха и положила руку Карлу на лоб.
- Дражайший сын, не говори того, о чем пожалеешь.