XVII
В девять часов в мастерскую постучались. Вошла натурщица.
То была девушка лет двадцати двух, в поношенном синем платье и старенькой шляпе. Клетчатый платок на плечах, грубая обувь, разорванные перчатки - что же удивительного? Богатая особа не станет позировать за шесть франков в сеанс!
Но голова Мариетты также не представляла ничего выдающегося: кроткие глаза, каштановые волосы, грубоватый цвет лица, курносый носик, заурядный профиль, голос приятный.
Ни к чему прибавлять, что г-н Риц обращался со своими натурщицами ласково и приветливо.
- Вы простудились, дитя мое? - спросил он, услыхав, что она раза два кашлянула.
- Да, в мастерской П*. Сначала было жарко, а потом камин потух. Ему нечувствительно, он одет.
- Над чем он работает?
- Не знаю.
- Вы не взглянули?
- Нет. Он этого не любит. Знаю только, что я стою на коленях с испуганным лицом, подняв руки вверх. Должно быть, опять "флорентийский лев" какой-нибудь.
Я невольно улыбнулся.
- Не беспокойтесь, - сказал г-н Риц, - сегодня руки не будут вверх.
- О, мне все равно. Здесь тепло.
- Ну-с, начнемте.
Мариетта отошла от камина. Я нервно мял в пальцах глину.
Не спеша сняла девушка шляпу и платок, взошла на эстраду и спокойно спросила:
- Вся фигура вам нужна?
- Да.
- Давайте позу! - сказала она и в то же время очень красиво подняла руки, поправляя косу.
Я обратился к учителю, прилегшему на диван, но он предоставил мне самому выбор позы.
- Ту самую, которую она сама сейчас приняла! - решил я не совсем уверенно.
- Хорошо!
Но Мариетта уже опустила руки.
- Поправляйте волосы, как сейчас делали! - обратился я к ней. - Не так… голову откиньте назад… поверните сюда…
И безотчетно, увлекаясь своей идеей, я вскочил на эстраду и поставил натурщицу в желаемой позе.
Смущения моего как не бывало: живая женщина перестала существовать; передо мной была мысль, форма, которую я должен увековечить. Я засучил рукава и энергично принялся за глину.
- Я тоже пойду работать, - сказал учитель, направляясь к двери, - поддерживайте огонь в камине.
- Должно быть, мне на роду написано позировать с поднятыми вверх руками! - засмеялась Мариетта.
Незаметно пролетели два часа, я работал до пота и не замечал этого, так же как не замечал и усталости натурщицы.
- Не шевелитесь, не шевелитесь! - твердил я.
- Не отдохнуть ли? - произнес вдруг позади меня голос г-на Рица.
- Хорошо бы! - подхватила Мариетта и, быстро надев юбку и платок, подбежала к камину и подкинула углей.
Я вытер мокрое лицо и взглянул на учителя, рассматривавшего мою работу.
- Удивительно! - бормотал он. - Удивительно! Я не ошибся в вашем таланте!
- Правда?
- Да. А теперь я позволю себе высказать критику. Запомните хорошенько: искусство не должно ограничиваться слепым воспроизведением природы. Искусство - это сумма правдивых красот, которую вы тщетно будете отыскивать в одном субъекте. От таланта зависит пополнить природу, схватить форму там и сям, изменить некрасивую линию, поправить воображением реальную ошибку… вложить в произведение чувство и мысль, так как мы бессильны вложить душу! Словом, тот, кто, не выходя из пределов "прекрасного", остается верным "правде", - истинный художник. Таковы: Фидий, Микеланджело, Рафаэль. Сегодня я подверг вас испытанию, и вы вышли из него с честью. Смущения и колебания не было; у вас было только естественное волнение и порывы артиста. Браво! Вы на верной дороге. Не сбивайтесь с нее. А теперь критика. Встаньте, Мариетта, примите ту же позу. Так. Вы поймали природу в одном из ее наивных движений - верный глаз! Но только поза эта хороша для каминной статуэтки, для украшения этажерки, но недостойна серьезного произведения искусства. Сюжет мелкий. Затем вы не обратили внимания на другую сторону позы. Повернитесь, Мариетта, - видите, как неграциозно сдвинуты лопатки? Голова ушла в плечи, шея в складках, спина вогнута! Статуя должна рассматриваться со всех сторон. Выходит, что движение, прельстившее вас, неудачно и требует изменения. Опустите немного руки, Мариетта, плечи у нее некрасивы, ни к чему обнажать их - округлите локти, держите голову прямо, глаза кверху. Посмотрите, сколько смысла прибавилось: лицо все видно, а не одни ноздри с подбородком. Руки с трогательной мольбой протянуты вперед, тогда как в первой позе они изображали угловатые ручки вазы. Вместо женщины, поправляющей прическу, перед вами юная мученица, наивная, готовая умереть за веру, пожертвовать прекрасной земной оболочкой ради идеи! Взгляните сзади: лопатки не уродливы, шея пряма, спина также. Теперь подумайте: удовлетворяет ли природа требованиям чистого искусства? В некоторых частях - да, в иных - нет. Вот здесь, - при этом г-н Риц с ласковой улыбкой тронул натурщицу, - здесь рука слишком тонка для торса, кисти чересчур велики, шея груба, не по росту. Ноги вверху тонки, щиколотки толсты - остальное все превосходно. Понимаете, что надо взять, а что изменить? Но это еще не все. Какой нации будет ваша мученица? Гречанка, римлянка или дитя севера? Разные типы! Как найти у натурщиц подходящую к сюжету наружность? Все это нелегко, очень нелегко! - заключил г-н Риц, проводя рукой по лбу и как бы говоря сам с собой. - Бессилие артиста - великое несчастье!
Мариетта между тем одевалась и, наконец, накинув на плечи шаль, ушла, очевидно, не поняв ни слова из объяснений скульптора.
XVIII
Величие искусства и трудности, предстоящие художнику, стали выясняться передо мной. Сколько надо мне еще учиться, чтобы создать что-нибудь самостоятельное, бессмертное! Хватит ли энергии, времени?
Бедная девушка, переносящая из мастерской в мастерскую формы, которые должны вдохновлять артистов, произвела на меня впечатление непобедимой грусти. Умрет она где-нибудь в больнице, где же больше? Положат ее тело на анатомический стол, вскроют ради науки и нарушат гармонию форм! Мне искренно хотелось принести пользу этой несчастной Мариетте, которой я обязан был первым чистым вдохновением. И странно! Я уже считал ее формы "духовно" принадлежащими мне, я не желал, чтобы она позировала для других художников… Не было ли то предзнаменованием присущей человеку ревности? Не склонен ли сильно чувствующий человек считать своей неотъемлемой собственностью то, что принадлежало ему хоть минуту?
"Так вот что такое женщина!" - думалось мне между прочим.
Г-н Риц спросил о моих впечатлениях, и я откровенно высказал их.
- Хорошо, очень хорошо! - одобрил он. - Я рад, что подверг вас испытанию, и теперь не боюсь за вас. Вы прежде всего художник, и низменные чувства не задушат в вас вдохновения. Как вы богато одарены, дитя мое! В обществе установилось мнение, что развращенность царствует среди артистов. Настоящих артистов очень мало, но мнящих себя таковыми - легион. Между последними действительно царит распущенность; они склонны смотреть на натурщиц, как на живой товар, и воображают, что достаточно мять глину и поставить на эстраде модель, чтобы облечься в звание художника. Это недостойные самозванцы; но поверхностное мнение публики не делает различия и судит огульно. Истинный художник не может быть развращенным - у него преобладание духа над материей. Прочного союза не может быть между талантом и пороком: один из двух победит непременно! Однако артисты все-таки люди и редко проживут без любви. В большинстве случаев любовь их сосредоточивается на одной женщине, которой они безраздельно отдают всего себя. Я хочу этим сказать, дитя мое, что вы не ограничитесь любовью к мраморным изваяниям: придет время, и вы полюбите живую женщину. Видите, я говорю с вами, как с равным, хотя вы еще юноша! Если вам суждено полюбить достойную женщину, то вы осуществите идеал слияния семейного счастья с талантом. От души желаю вам этого, потому что люблю вас, как сына, и прошу вас - во всех случаях жизни относиться ко мне, как к отцу. Матери не все можно сказать… Мои советы и участие всегда к вашим услугам!.. В искусстве же, - прибавил он с грустной улыбкой, - вы самостоятельно проложите себе дорогу и пойдете дальше меня!
Разговор этот остался мне памятным на всю жизнь. С этого дня я вступил на новый путь и отдался моему призванию.
Вечером я отправился к матери, сияющий, не чувствуя под собой земли. Сердце мое было переполнено грандиозными замыслами - все к моим услугам: расположение верного покровителя, горячая любовь матери, энергия, талант, слава в будущем.
Войдя в состав великой семьи художников, я мог проверить справедливость слов г-на Рица. Поэтому, защищая меня, не ищите оправдания моему преступлению в окружающей среде, в дурных примерах!.. Ничего подобного не было, и если прокурор вздумает основывать на подобной теории свою обвинительную речь, смело вырвите у него оружие из рук: это подтасовка, ложный аргумент.
XIX
Прочел я первые главы моей исповеди… Сколько остановок и подробностей, не идущих к делу! Как заметно, что я боюсь приступить к главному! Однако надо решиться. Постараюсь забыть, что я сам герой происшедших ужасов!
XX
У г-на Рица были еженедельные приемные дни. Дом его представлял такую почву, на которой сходились люди различных общественных ступеней. На одном из костюмированных вечеров дочь г-на Рица познакомилась с графом Нидерфельдтом, богатым шведом, служившим при посольстве, и несколько месяцев спустя вышла за него замуж.
На этом же вечере я познакомился с одной дамой, г-жой Лесперон, проявившей ко мне большую симпатию. Это была женщина-поэт, любившая окружать себя литераторами, актерами и художниками. В салоне ее собиралась самая разнообразная публика, читались трогательные стихи, воспевались звезды, луна, тени, вечерние колокола, безнадежная любовь и т. д.
Эта дама затеяла как-то устроить костюмированный бал, и я получил приглашение.
В одиннадцать часов, когда гости были уже в сборе, в зал вошла полная барыня в костюме Марии Медичи. С величавым видом, как и подобает королеве, обошла она зал, милостиво раскланиваясь направо и налево. Гости шутливо поддавались этой комедии и отвешивали ей низкие поклоны.
Королева была видная женщина лет сорока пяти, с остатками несомненной красоты; но к несчастью для нее, за ней шел юный паж и нес ее шлейф.
Стоило взглянуть на пажа - и Мария Медичи переставала существовать! Вообразите себе девушку-подростка, лет четырнадцати, бутончик, готовый распуститься, - да нет, никакого сравнения не подберешь для описания этой дивной красоты!
Для меня это было воплощением женщины - идеала, поэзии, судьбы, управляющей поступками, помыслами и нравственностью мужчины, со дня сотворения мира вершительницей судеб человеческих! Отдать весь мир за любовь такого совершенного существа показалось мне делом самым естественным. В памяти моей воскресли Ева, Пандора, Магдалина, Клеопатра, Фрина, Дездемона, Далила, Манон Леско и шептали мне на ухо: "Теперь понял?" И я без колебания отвечал: "Понял!"
Королева с пажом обошли зал. Появление их произвело впечатление; они прошли мимо меня, и я вздрогнул, когда красавец-паж скользнул по мне взглядом, не изменяя своей шаловливой улыбки.
Но вот начались танцы. Королева протанцевала кадриль со своим пажом, после чего я решительно подошел к девушке и пригласил ее на следующую кадриль.
- Разве мужчины танцуют между собой? - игриво сказала она. - Я пойду приглашать даму!
Я рад был ее словам. Если не со мной, то, по крайней мере, ни с кем из других мужчин она танцевать не будет…
Я не спускал с нее глаз, да и не один я - все взгляды с восхищением были прикованы к ней.
Между тем королева, усевшись в уголке, громко разговаривала и шумно обмахивалась веером. Я пристально посмотрел на нее и нашел неприятные черты в ее красивом лице: глаза суровые, точно стальные, рот чересчур тонок, голос грубый, металлический. Говорила она без умолку, и до меня долетали фразы: "моя старшая дочь", "ее отец", "эта дочь", "мой зять" и т. д. Особы, слушавшие ее речи, рассеянно кивали головами и поддакивали, очевидно, утомленные ее многословием.
А паж все танцевал, возбужденный, радостный…
"Бедная девочка!" - думал я, видя, как она прижимает руку к сердцу от изнеможения, и сердился мысленно на жирную королеву, вывозившую юную дочь в таком откровенном костюме.
Наконец, девушка, видимо, выбилась из сил, прошла в соседнюю комнату, служившую уборной, села в кресло и начала грациозно обмахиваться платком; головка ее машинально покачивалась в такт музыке, затем склонилась на одну сторону, рука бессильно опустилась - красавица заснула.
XXI
Я стоял у двери, как очарованный. Где я видел это личико? Черты как будто были мне знакомы! Смутное, отдаленное воспоминание рисовало мне какого-то другого мальчика, только настоящего, но имени его я никак не мог припомнить…
Так готов был я провести всю ночь, глядя на спящую Изу (так звали пажа), но вокруг меня собрались любопытные. Я сделал знак, показывая, что она спит: все притаили дыхание, оркестр смолк.
- Нарисуйте с нее эскиз! - шепнул мне г-н Риц.
Мигом отыскали лист бумаги, перо, чернила, и я принялся с восторгом за дело.
Какая-то барышня села за рояль и тихо начала играть "Колыбельную песнь" Шопена. Мелодия как нельзя более подходила к чудной живой картине. Сзади меня слышались фразы сдержанного поощрения: "Браво! Прекрасно! Отлично!" - а я с восторгом рисовал, стараясь набросать смелыми штрихами непринужденную позу заснувшего ребенка.
Между тем рассвело; один из гостей вздумал потушить газ - дневной свет ворвался в комнаты, и пораженные дамы спасались бегством, будто костюмы их вдруг срывались с плеч по мановению волшебника.
Иза проснулась от шума, обвела глазами вокруг себя, улыбнулась, встала и откинула локоны со лба. Дневной свет, обезобразивший усталые и подкрашенные лица других дам, не вредил ее свежей красоте; он как бы любовно ласкал нежное личико. Она поняла, что во время ее сна случилось что-то, и подошла взглянуть на мой рисунок.
- Это для меня? - наивно спросила она.
- Разумеется, для вас. Только надо высушить эскиз… Если матушка ваша позволит, я принесу его к вам.
- Сегодня?
- Да, сегодня.
Мать и дочь тревожно переглянулись.
- Дело в том, - начала мать, - что мы на бивуаках… помещение у нас плохое…
- Не все ли равно, сударыня! Впрочем, если угодно, я пришлю рисунок…
- Нет, принесите сами! - сказала девушка.
Я пошел проводить их в переднюю. Боже, как жалки показались их костюмы при дневном освещении! Бумажный бархат, дешевый атлас, да еще местами вытертый!..
Прежде чем влезть в фиакр, мать завернулась в яркую клетчатую шаль, а Иза накинула на плечи старенькую шубку с разорванной подкладкой. Старуха велела ей снять шапочку пажа и надеть голубой капор. Утро было холодное, и она опасалась простуды. Затем Мария Медичи напялила калоши, обнаружив массивные ноги в толстых чулках и поношенных атласных ботинках.
- Садись скорее! - говорила она, подталкивая дочь в экипаж. - Смотри не простудись.
Двое кавалеров усердно втиснули ее вслед за пажом, и взгляд ее королевского величества ясно говорил, что недурно бы кому-нибудь из подданных заплатить за фиакр… Я предложил бы свои услуги с восторгом, но не посмел.
Уличные мальчишки, собравшиеся поглазеть, не преминули пустить по адресу королевы-матери несколько насмешливых прозвищ, кучер счел долгом замахнуться на них бичом, но ударил лошадей, и карета тронулась, мальчишки с хохотом разбежались. Иза высунулась из окна и крикнула мне:
- Не забудьте мой портрет!
Мать громко сказала кучеру:
- Набережная Эколь, 78.
Жалкий фиакр уехал, унося с собой всю мою жизнь.
XXII
Я вернулся с этого бала вместе с Константином и удивлялся, что он весьма умеренно восхищается Изой.
- Вот младенец! - говорил он. - Не влюблен же ты в нее?
- Не влюблен, а восхищен. Красивее этого создания я не встречал.
- Она напоминает мне статуэтку из саксонского фарфора! Того и гляди разобьется. Это не "серьезное искусство" - как говорит отец. Знаешь, на кого она похожа?
- Ты тоже нашел сходство с кем-то?
- Да, и поразительное.
- Скажи скорее! Я тщетно ломаю голову весь вечер!
- На одного из наших школьных товарищей… которому ты расквасил нос!
- Минати! - воскликнул я. - Верно! Как это я не вспомнил раньше!
- Если нравственное сходство такое же удивительное, как наружное, - славная штучка выйдет из этой барышни. А мать! Вот тип-то! Должно быть, видала виды, шельма!
Я переменил разговор. Как мать, так и дочь были для меня посторонними, но я не желал, чтобы о них дурно отзывались.
Спать я не мог, а занялся ретушевкой эскиза и находил, что время не двигается…
Что я чувствовал? Не влюбился же я в самом деле в подросточка? Не знаю, только потребность видеть Изу была непобедима. Девочка, которую я, быть может, увижу в коротком платьице, заставила меня понять, что такое любовь. Наполовину я ничего не умел делать и весь предался этому странному чувству, не анализируя и не определяя его.
В полдень я очутился перед домом под № 78, старым и неказистым на вид. Но что за дело до клетки? Ласточки вьют гнезда где попало, но ведь они приносят с собой весну и радостную надежду.
XXIII
- Третий этаж! - раздался голос привратника.
Лестница, винтовая и темная, похожа была на колодезь, опрокинутый вверх дном. Чем выше я поднимался, ощупью держась за перила, тем непрогляднее становилась темнота.
На третьем этаже я буквально наткнулся на дверь, насилу отыскал звонок и с трудом извлек из него дребезжащий звук.
- Кто там? - спросил молодой голос, который я тотчас узнал.
- Это я, Пьер Клемансо, принес ваш портрет.
- А! Я еще не одета… Подождите минутку.
Послышалось удаляющееся шлепанье маленьких ножек в туфлях; через несколько минут дверь отворилась в полутемную прихожую. Передо мной вырисовывался силуэт молодой девушки, с блестящим сиянием вокруг белокурой головки.
- Мама ушла, - объяснила Иза, - мы не ждали вас так рано.
- Однако, несмотря на ранний час, мамы вашей уже нет дома? - оправдывался я.
- О, мама вышла по делам. Пожалуйте в гостиную.
Комната, носившая это название, оклеена была дешевыми обоями, местами запачканными и оборванными. На стене висел большой портрет без рамы, изображавший усатого господина в иностранном мундире с орденами. Старый желтый диван, красное кресло, несколько сомнительных стульев и рабочий столик у окна довершали обстановку. На мебели валялись принадлежности вчерашних костюмов, посреди этого беспорядка, грязи и пыли - Иза, т. е. молодость, грация, весна, жизнь!