В тот же день мы опять встретились с Дидье. На этот раз мы были с Юлиусом и ужинали в ресторане. Было очень весело. Казалось, Юлиус в не меньшем восторге, чем я, от своей идеи заняться журналом. А я пообещала ему, что журнал принесет ему в два раза больший доход, чем все его прежние дела. Он признался нам, что уже давно мечтал заняться чем-нибудь иным, кроме биржи. Он даже попросил нас способствовать его культурному воспитанию. Короче, он очень элегантно перешел от роли мецената к роли благодарного неуча. Ему скучно, как бы утверждал он, а искусство его интересует, и он желал бы с нашей помощью развлекаться, одновременно расширяя свои знания. Вскользь он задал мне пару вопросов по поводу прошедшего уик-энда. Я отделалась тем, что сказала будто иначе поступить не могла, и к моему удивлению, он не стал настаивать на подробностях. Похоже, даже Дидье пришлось согласиться, что он мог и ошибаться на счет Юлиуса. Он сказал, что благодаря мне увидел в Юлиусе некую бескорыстность, которой раньше не замечал. Неделя прошла очень быстро. Луи звонил мне, я звонила Луи. Мы составляли макет нового журнала. Дидье повсюду сопровождал меня. По вечерам я рассказывала ему и Юлиусу о наших проектах. В четверг мы ужинали уже вчетвером, к нам присоединился Дюкре. Кажется, он тоже был покорен деловым спокойствием, благородностью и отсутствием интеллектуальных претензий у Юлиуса А. Крама. В тот вечер я решила сообщить Юлиусу, что уезжаю на выходные к Луи Дале в деревню, но вечер был таким славным, а все так веселились, что, садясь в машину, я так и не решилась пуститься в деликатные объяснения. Я лишь сказала, что вместе с Дидье отправляюсь за город, и это было частью правды, потому что последний решил сопровождать меня в поездке. Юлиус только и сказал: "До встречи в понедельник, и не забудьте, что в этот день мы ужинаем с Ирен Дебу". В его голосе не звучало ни капли горечи. Я видела, как исчезает в темноте его лысеющий затылок, который едва выступал за спинку сиденья. Смотря вслед удалявшемуся автомобилю, я вспомнила, как этот же затылок, там в Орли, предстал мне в виде символа дружеской поддержки. А теперь я с горечью отметила, что он преобразился в символ одиночества.
17
Поезд свистел как сумасшедший, а мы покачивались в такт его скорости. Но мне все казалось, что он стоит на месте, а железнодорожники специально бегут вдоль вагонов, пригнув голову и размахивая флажками, чтобы обмануть нас, ввести в заблуждение и заставить поверить, будто мы движемся. В середине пути мы сделали пересадку, и я, до сих пор так любившая пригородные поезда, теперь с тоской вспоминала те экспрессы, которые с нечеловеческой молниеносной быстротой доставили бы меня в долгожданный порт. А этим портом был Луи. Попытавшись развлечь меня по очереди кроссвордом, джином и политическими новостями, Дидье в конце концов раскрыл детективный роман и погрузился в мир призраков. Время от времени, напевая "Жизнь в розовом", он отрывался от книги и с усмешкой поглядывал на меня. К семи часам тени от деревьев стали невероятно длинными. Сельский пейзаж был прекрасен.
Наконец, наш вагон притормозил и остановился у самых ног Луи, который, едва я вышла, тут же заключил меня в свои объятия. Дидье спустил на перрон багаж и щенка, затем мы все трое устроились в открытом "пежо". Прежде чем двинуться, Луи оглянулся и с улыбкой посмотрел на нас троих. Я знала, что никогда не забуду эту минуту: маленький безлюдный вокзал, купавшийся в лучах заходящего солнца, эти два лица, такие похожие и такие различные, повернутые в мою сторону, запах деревни, неожиданная тишина после шума поезда и счастье, которое словно кинжалом приковало меня к спинке сиденья. На мгновение все замерло, словно на фотографии, навечно отпечатавшись в моей болезненной памяти. Затем руки Луи опустились на руль, и жизнь вновь пошла своим чередом.
Проселочная дорога, деревня, тропинка, а вот и дом: низкий, квадратный со слепыми от желтого солнца окнами, старое уснувшее дерево и две собаки. Мой щенок тут же вырвался из пут своего детского сна и с лаем бросился к ним. Я испугалась за него, но мужчины лишь пожали плечами, хлопнули дверцами машины и с чемоданами в руках поднялись по ступенькам на маленькое крылечко. У них были одинаковые медлительные и спокойные движения деревенских жителей. В гостиной стоял пузатый плюшевый диван, пианино. Повсюду валялись газеты, было много фужеров. И еще там был огромный камин, который я тут же полюбила, как и готические стулья. Я подошла к балконной двери: она выходила во двор священника, за которым простиралось бесконечное поле люцерны.
- Как здесь тихо, - сказала я обернувшись.
Луи пересек комнату, встал рядом и положил руку мне на плечо.
- Тебе нравится?
Я подняла на него глаза. До сих пор я не смела взглянуть ему в лицо. Я была смущена и робела перед ним, перед самой собой, перед тем, что окружало нас, с тех пор как мы были вместе. К тому же его рука была почти невесомой. Он положил ее как бы нерешительно, как бы сомневаясь. Его лицо слегка исказилось, и я слышала, как он прерывисто дышал. Мы смотрели и не видели друг друга. Я чувствовала, что мое лицо так же обнажено, как и его. Застыв, оно словно кричало: "Это ты, это ты!" Лица, истерзанные любовью, планеты, испепеленные страстью с немыми морями устремленных друг на друга глаз и темной бездной сжатых губ. Лишь слабое биение, голубых вен на наших висках, этот непристойный анахронизм, был напоминанием о тех временах, когда нам только чудилось, что мы живем, любим, спим, ведь мы еще не знали друг друга. И мне лишь казалось, что я понимала, будто солнце горячее, шелк мягкий, а море соленое. Я спала, и мне снилось, будто я живу, а я еще даже не родилась.
"Я голоден и хочу есть", - сказал Дидье и голос его долетел до нас, словно из невыносимой дали. Но он долетел до нас, и мы проснулись. Неожиданно я заметила, что лицо Луи загорело, лишь тонкая белая линия полукругом пересекала этот загар у самых глаз.
- Наверное, ты читал на солнце, - догадалась я.
И он наконец улыбнулся, кивнул головой, отступил немного и сжал мое плечо рукой. До этого наши тела находились в той неподвижности, которая кричит о непреодолимом желании. Они стояли и ждали, как две хорошо выдрессированные охотничьи собаки. Но вот Луи сделал шаг, и они сорвались с места навстречу друг другу. Тесно прижавшись, мы обернулись к Дидье. Он улыбался.
- Я, конечно, не хочу вас обидеть, но у вас такой неуклюжий вид… - сказал он. - И совсем невеселый. Может, нам выпить чего-нибудь… А то у меня такое впечатление, будто я дуэнья в компании испанских жениха и невесты.
А я, которая хорошо знала, что дневная неловкость не что иное как отражение ночной гармонии, что напускная дистанция это всего лишь обратная сторона тайного бесстыдства, я почувствовала гордость и благодарность к этим телам, моему и Луи, столь умело подчинявшимся обстоятельствам под взглядом третьего. Да, наша любовь была подобна прекрасным лошадям, двум скакунам, чистокровным, пугливым, верным, любящим ветер и тьму. Я вытянулась на диване, а Луи достал бутылку виски. Дидье включил проигрыватель и поставил пластинку с музыкой Шуберта. Первый стакан мы выпили очень быстро. Я умирала от жажды и неожиданно почувствовала смертельную усталость. Опустился вечер, и у меня возникло такое ощущение, будто я уже десять лет сижу перед этим камином и слушаю пластинку. Казалось, я уже могла бы наизусть спеть этот незнакомый квинтет. За такие минуты в жизни я была готова сто раз умереть, сто раз обречь себя на вечные муки.
Деревенский ресторан был в трехстах метрах от дома Луи, и мы направились туда пешком. Когда мы возвращались, было уже очень темно, но дорога слабо светилась в бледном свете луны. Спальня Луи была большой и пустой. Он оставил оба окна открытыми, и ночной ветер, пролетая между занавесками, иногда задерживался на нас, освежая и осушая наши тела. Он был легок и внимателен, словно послушный раб, стороживший двух своих собратьев, тоже рабов, но состоявших на службе у более безжалостного хозяина.
Послезавтра было воскресенье, и именно это воскресенье местная корова выбрала, чтобы отелиться. Луи предложил нам с Дидье составить ему компанию. Мы с Дидье колебались.
- Пошли, пошли, - звал нас Луи. - Вот уже два дня, как вы наперебой восхищаетесь прелестями деревни. Но это была флора, а теперь настала очередь фауны. Итак, в дорогу.
На предельной скорости мы проделали пятнадцать километров по проселочной дороге. По пути я все время пыталась вспомнить один отрывок из очень красивого романа Вайана, героиня которого, женщина сильная и вместе с тем очень хрупкая, помогала теленку явиться на свет. Но в конце концов, если мне предписано судьбой всю жизнь вести утонченные разговоры об импрессионизме и барокко, а также более реальных капризах природы, то мне следовало ближе познакомиться с этим объектом.
В стойле был полумрак. Одна женщина, двое мужчин и ребенок стояли перед загородкой, за которой раздавалось душераздирающее мычание. К запаху навоза примешивался еще один, непонятный, пресный и терпкий. И вдруг, совершенно неожиданно, я сообразила, что это запах крови. Луи снял куртку, закатал рукава и приблизился к двум мужчинам, которые тут же расступились перед ним, и я увидела за загородкой что-то серо-розовое и липкое, казавшееся продолжением коровы. Корова замычала сильнее, и это продолжение стало больше. Я поняла, что это теленок, и бросилась к выходу, охваченная приступом тошноты. Под предлогом, что мне нужна помощь, Дидье выскочил за мной. Но на самом деле он тоже был охвачен дрожью. Мы посмотрели друг на друга с жалостью, а затем рассмеялись. И действительно переход от салона мадам Дебу к этому стойлу был слишком резким. Корова издала крик, от которого наши сердца, казалось, готовы были разорваться. Дидье протянул мне сигарету.
- Какой ужас, - сказал он. - Если мой бедный брат именно таким образом хочет примирить меня с мыслью об отцовстве… Лично я туда больше не войду.
А чуть позже мы пошли поглазеть на теленка. Луи вымыл испачканные кровью руки, фермер предложил нам по стаканчику, и мы сели в машину. Луи смеялся.
- Кажется, опыт оказался не слишком убедительным, - сказал он.
- Для меня - убедителен, заявил Дидье. - Никогда не испытывал желания увидеть это. Я все думаю, как ты можешь.
Луи пожал плечами.
- На самом деле, эта несчастная корова не так уж нуждалась во мне. Я был бы необходим лишь в том случае, если б что-нибудь пошло не так. Ну, иногда приходится штопать и…
- О! Замолчи! - воскликнул Дидье. - Пощади нас.
Из чистого садизма Луи бросился описывать подробности одну ужаснее другой Мы вынуждены были заткнуть уши. В лесу мы остановились у самого пруда. Мужчины стали кидать мешки, которые долго прыгали по воде, прежде чем утонуть.
- Жозе не рассказала тебе еще о последнем чудачестве Юлиуса А. Крама? - поинтересовался Дидье.
- Нет, - ответила я. - Напрочь забыла.
В этом момент Луи как раз собирался бросить камень и стоял чуть пригнувшись. Не меняя позы, он обернулся и спросил:
- И что же это за чудачество?
- Юлиус решил финансировать журнал, в котором работает Жозе, - объявил Дидье. - И эта молодая женщина, которая только что смотрела, как телится корова, скоро будет решать судьбы современной живописи и скульптуры.
- Ты смотри, надо же… - проговорил Луи.
Затем он резко дернул рукой и камешек, прежде чем исчезнуть, подскочил раз пять или шесть по стеклянной глади озера.
- Неплохо, - отметил он, довольный собой. - Это большая ответственность, не так ли?
Он взглянул на меня, и неожиданно мои смутные будущие обязанности предстали передо мной полными суетного тщеславия и опасности По какому праву я согласилась выносить приговор творениям других, если сама не была уверена в собственном мнении? Я просто сошла с ума. И взгляд Луи заставил меня понять это.
- Дидье представил все немного иначе, - сказала я. - На деле я не буду заниматься критикой. Я буду лишь говорить о том, что мне нравится, что меня восхищает.
- Ты сумасшедшая, но вовсе не поэтому, - сказал Луи. - Неужели ты не отдаешь себе отчета, что за твои слова, как впрочем и за молчание, тебе будет платить Юлиус А. Крам?
- Нет, Дюкре, - возразила я.
- Он будет платить посредством Дюкре, - поправился Луи. - Ты не можешь на это согласиться.
Я смотрела на него, смотрела на Дидье, который опустил глаза, смутившись, что коснулся этой темы. Я занервничала. Как тогда, в "Пон-Руаль", я вдруг увидела в нем врага, судью, пуританина. Моего прекрасного возлюбленного больше не было.
- Вот уже три месяца я работаю в журнале, - сказала я. - Может быть, мне не хватает опыта, но я зарабатываю этим на жизнь, к тому же эта работа мне нравится. Мне глубоко плевать, кто мне платит Дюкре или Юлиус.
- А мне не наплевать, - ответил Луи.
Он нагнулся и подобрал с земли камешек. У него было жесткое лицо. Мне пришла в голову глупая мысль, что сейчас он запустит этим камнем мне прямо в лицо.
- Все думают, что я любовница Юлиуса, - сказала я. - Во всяком случае все думают, что он меня содержит.
- Такое положение вещей тоже должно измениться, - прервал меня Луи. - И как можно скорее.
Но что в конце концов он хотел изменить? Париж - большой город. Никакой четкости, лишь смутные уловки и кажущиеся реалии питали его среду. Но я, я принадлежала Луи и только ему. И он знал об этом. Или же он хотел, чтобы я восхищалась только им одним? Неужели он хотел, чтобы я отказалась от своих одиноких прогулок по музеям, выставкам и улицам города? Неужели он был не в силах понять, что некий голубой оттенок на холсте или некая форма восхищает меня не меньше, чем новорожденный теленок? Так же как под его взглядом я ощущала себя более живой и настоящей, я видела природу ярче и полнее через взгляд художника. Неужели я вырожденка, синий чулок, или у меня слишком много претензий? Во всяком случае с меня было довольно. Мне уже не восемнадцать лет, и я больше не ищу Пигмалиона, пусть даже в лице ветеринара. Я стояла и переживала эти мысли, глядя на дорогу, которую не видела. Луи взял меня за руку.
- Не нервничай, - сказал он. - Всему свое время.
Затем он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. В это мгновение я поклялась себе навсегда остаться рядом с ним и посвятить свою жизнь разведению коров. Очевидно, Дидье, который все это время не проронил и слова, почувствовал перемену в моем настроении и, облегченно вздохнув, принялся насвистывать "Жизнь в розовом". В этот вечер и эту ночь, если, конечно, у нас будет время, если наши тела, столь жадные до наслаждения, столь боящиеся разъединиться, оставят нам время, мы поговорим об этом. Но в своей трусости и сладострастии, я уже понимала, что ни я, ни он - мы не позволим проскользнуть между нами ничему, ни единому слову, если, конечно, это не будут слова любви.
18
- Я не могу ехать в Лондон, - сказала я. - Я не могу уехать завтра.
- Постойте, - ответил Юлиус. - В пятницу, субботу и понедельник торги в Сотбисе. А так как Дюкре настаивает, чтобы именно вы поехали на…
Мы сидели на террасе у "Александра", и к нам только что присоединилась Ирен Дебу.
- Вы не любите Лондон? - спросила она. Между тем это очень красивый город, а аукционы Сотбис представляют собой очень волнующее зрелище. Возьмите с собой Дидье, если боитесь заскучать.
Я сопротивлялась. Послезавтра должен был приехать Луи, и я очень сомневалась, что он с радостью примет предложение сопровождать меня. Вот уже пять вечеров подряд мы говорили с ним по телефону и строили планы, как разобьем, наконец, бивуак на два дня в нашей квартире на улице Бургонь, будем сидеть и слушать в темноте пластинки. Он не захочет садиться в самолет, останавливаться в отеле, смотреть картины. Он не захочет ничего, кроме меня.
- Я вас не понимаю, - сказала Ирен Дебу.
- Это точно, - быстро ответила я.
Я видела, как она покраснела от гнева. В последнее время я редко встречалась с ней и ее приближенными. Мы подолгу засиживались в редакции, охваченные творческим энтузиазмом, а потом я сразу шла домой. Дома я кормила собаку, ела сама и тут же засыпала после звонка Луи. Юлиус часто приезжал завтракать в небольшой ресторанчик недалеко от редакции. Казалось, он загорелся новым проектом не меньше нас. Он даже возил с собой в машине, подобно прилежному ученику, книги и альбомы по искусству, которые ему рекомендовал Дюкре. Он даже настоял на том, чтобы предоставить мне из своей конторы небольшой автомобильчик, чтобы мы с собакой чувствовали бы себя более комфортно.
Но в тот день я действительно попала в ловушку. Мне нужно было четко и ясно сказать "нет" на предложение поехать в Лондон. И не просто сказать, но и объяснить причину своего отказа. И присутствие мадам Дебу не только не смущало меня, а наоборот облегчало задачу. Она, конечно, превратит мою историю любви в анекдот, в маленькую интрижку, немного досадную. И этим своим обвинением в легкомыслии она должна была облегчить мне исповедь.
- Дидье тоже не может. Мы ждем его брата, Луи, который должен приехать в Париж на два дня.
При этих словах Юлиус не повел и бровью, зато мадам Дебу даже подпрыгнула на стуле. Она оглядела меня с ног до головы, а потом сурово посмотрела на Юлиуса.
- Луи Дале? - спросила она. - А это что за история, Юлиус? Вы в курсе?
Воцарилось молчание, которое Юлиус похоже не собирался нарушить. Он смотрел на свои руки.
- Юлиус совершенно не в курсе, - ответила я с вызовом. - Я познакомилась с Луи совсем недавно. Вы знаете, это он подарил мне собаку. Короче, он будет в эти выходные в Париже, и я не хочу ехать в Лондон.
Ирен Дебу разразилась пронзительным хохотом.
- Чушь, - сказала она. - Просто чушь.
- Моя дорогая Ирен, - начал Юлиус. - Если вас это не обидит, то я бы предпочел обсудить это с Жозе чуть позже. Мне кажется, что будет удобнее…
- Мне тоже, - заявила она. - Можете приступить к обсуждению прямо сейчас, если хотите. А я ухожу.
Она вскочила со стула и умчалась с такой скоростью, что Юлиус едва успел привстать, чтобы попрощаться.
- Вот это да, - сказала я. - Что это с ней?
- А с ней то, - сказал Юлиус, - что она думала, - как впрочем и я, - что вы очень любите свою работу, что вы ухватитесь за представившуюся вам прекрасную возможность, что вы не пренебрежете ею ради какого-то незнакомца. По сути, Ирен, несмотря на все свои недостатки, любит вас. Просто она не знает, с какой легкостью вы увлекаетесь.
- О ком это вы говорите?
- Об этом Луи Дале, - спокойно ответил Юлиус. - О нем и еще о том пианисте из Нассо.
Я смутилась и почувствовала, как краснею.
- Откуда вы знаете? - спросила я. - А если знаете, то как смеете говорить мне об этом? Вы что, следили за мной?
- Я же говорил вам, что вы меня интересуете.
За стеклами очков глаза его превратились в узкие щелочки. Он даже не смотрел на меня. Он вызывал во мне ужас, я сама вызывала в себе ужас. Я вскочила так резко, что щенок вздрогнул и принялся яростно тявкать.
- Я ухожу, - сказала я, - мне невыносима одна мысль, что вы… вы…
Я клокотала от бешенства, от стыда… Я даже начала заикаться. Юлиус поднял руку в примирительном жесте.
- Успокойтесь, - сказал он. - Будем считать это недоразумением. Как договорились, в семь часов я заеду за вами.