Но я уже неслась прочь. Большими прыжками я перебежала проспект и втиснулась с собакой в машину. И лишь повернув ключ зажигания, я вспомнила, что это "его" машина. Но это уже мало заботило меня. Рискуя разбить его драгоценный автомобиль, я развернулась прямо на проспекте, пересекла мост и со всей скоростью направилась к дому. Кровь стучала у меня в висках. Я села на кровать, и щенок с любовью положил голову мне на колени. Теперь я не знала, что делать с собой дальше.
Спустя пять минут Юлиус позвонил мне в дверь. Он сел напротив и посмотрел в окно. Если вспомнить, то за все знакомство мы так ни разу и не посмотрели друг другу прямо в лицо. Когда я смотрела на него, то всегда видела один лишь профиль. Это был человек без жестов и без взгляда. Это был человек, который видел меня запертой в квартире с Аланом, был рядом, когда я плакала в нью-йоркском отеле, наблюдал за мной, увлеченной пляжным пианистом. Это был человек, который хранил обо мне несколько ярких и мелодраматических воспоминаний. Человек, о котором я не знала ничего или почти ничего. Единственный раз, когда он заговорил о своих чувствах, был, когда он, обессилевший, лежал в гамаке, и я видела лишь клочок его волос. Наша борьба шла не на равных.
- Я знаю, что вы предпочли бы остаться одной, - сказал Юлиус. - Но я хотел бы кое-что объяснить вам.
Я ничего не ответила. Я смотрела на него, и мне, действительно, очень хотелось, чтобы он ушел. Впервые я смотрела на него как на врага. Как это было ни смешно, но в тот момент меня заботило лишь одно: расскажет ли он о пианисте Луи или нет. Я понимала, что это по-детски глупо, что это не имеет ничего общего с ситуацией, но не могла заставить себя не думать об этом. Это была случайностью, чистой воды случайностью, но было страшно и подумать, что Луи решит, будто и он такая же случайность. Я знала, что он достаточно неуравновешен, чтобы поверить Юлиусу.
- Признайтесь, - сказал Юлиус. - Ведь вы злитесь на меня исключительно из-за этого пианиста. Это не я видел вас той ночью, а мадемуазель Баро. Но как бы то ни было - вы свободный человек.
- Вы называете это свободой?
- Я вам всегда говорил это, Жозе, - ответил он. - И вы всегда делали, что хотели. То обстоятельство, что я интересуюсь вами, вашей жизнью ни в коей мере не зависит от того чувства, которое я к вам испытываю. Вы думаете, что любите Луи, или вы действительно любите его быстро поправился он под моим взглядом Как бы то ни было на самом деле, я нахожу это вполне естественным. Но вы не в силах запретить мне думать о вас, в некотором смысле заботиться о вас. Это долг и право любого друга.
Он говорил спокойно, уверенно, и, действительно, что я могла возразить на эти слова?
- В конце концов, - продолжал он. - Когда я познакомился с вами, ваши дела шли из пук вон плохо, но потом, как мне кажется, я смог помочь вам… Конечно, я не должен был вот так сходу говорить вам там в Нассо о своих чувствах, но чувствовал себя таким усталым и одиноким… Потом, я же извинился перед вами на следующий день.
Воистину этот маленький, но могущественный человек был очень одинок. А я, в эгоизме только что обретенного счастья вела себя с претензией и жестокостью выскочки. Я опасалась его. И эти опасения, этот страх всегда вызывали во мне чувство стыда. Он все смотрел куда-то сквозь меня, и, поддавшись импульсу, я вскочила и положила ему ладонь на рукав. Конечно, он любил меня, и конечно, он страдал, ведь он не мог ничего изменить.
- Юлиус, - сказала я. - Я прошу, простите меня, со всей искренностью прошу… Я благодарна вам за все, что вы сделали для меня. Только вот я почувствовала, что за мной подглядывают, следят и… А "даймлер"? - спросила я вдруг.
- "Даймлер"? - переспросил он.
- Да, "даймлер" под моими окнами?
Он смотрел, ничего не понимая. В конце концов, разве в Париже только один "даймлер"? Я даже не знала какого цвета тот, что видел Луи. И потом я всегда испытывала отвращение к такого рода подробностям. Я предпочитала остаться в рамках дружбы и уважения, а не заниматься детективным расследованием. И снова, в который раз, чтобы не углубляться в познание сути вещей, я удовлетворилась изучением их форм.
- Не будем больше об этом, - сказала я. - Хотите что-нибудь выпить?
Он улыбнулся:
- Да, и на этот раз чего-нибудь крепкого.
Он достал из кармана маленькую коробочку и извлек из нее две пилюли.
- Вы продолжаете принимать эти лекарства? - спросила я.
- Большинство горожан поступают точно так же, - ответил он.
- Это транквилизаторы? Не представляете, насколько эта мания мне не нравится.
Это было правдой. Я никак не могла понять, как это можно с такой яростью стремиться смягчить удары судьбы. Мне казалось, что это показатель постоянного поражения. Что этот занавес, протянутый между несчастьем, горем и самим собой подобен белому флагу, возвещающему о капитуляции.
- Когда вы достигнете моих лет, - сказал Юлиус с улыбкой, - вы тоже не захотите попасть в такую зависимость от…
Он искал нужное слово.
- От собственного организма, - заключила я с иронией.
Он закрыл глаза, кивнул головой, и мне совсем расхотелось шутить. Может быть, действительно когда-нибудь наступит такой день, когда мне придется затыкать рот свирепым волкам моих желаний, крикливым птицам моих страхов и сожалений. Может быть, наступит день, когда я уже не смогу выносить даже саму себя, превратившись в черно-белую детальку без цвета и граней. И буду кататься на велосипеде, не выходя из ванной, периодически глотая разноцветные пилюли. Мускулистые ноги и обессилевшее сердце, решительное лицо и мертвая душа. Я вдруг увидела все это, но не поверила, потому что между этим кошмаром и мною стоял Луи. Я выпила вместе с Юлиусом виски, и мы, смеясь, вспомнили бегство мадам Дебу.
- Кончится тем, что она вцепится мне в горло, - заметила я весело. - Она терпеть не может, когда кто-нибудь ей возражает или не хочет подчиниться.
Я даже не предполагала тогда, что была очень недалека от истины.
Приближалось лето. Через несколько дней должен был наступить июнь. Люксембургский сад был приветлив и полон крикливых детей, спесивых игроков в шары и старушек, тоже оживившихся с приходом тепла. Мы сидели на одной из скамеек - я и Луи. Мы решили поговорить серьезно. Потому что едва мы оставались наедине, как наши руки начинали тянуться к волосам, лицу друг друга. В своем блаженстве мы готовы были мурлыкать, словно кошки, и естественно, все, не относившееся к ласкам, оставлялось на потом. Мы переживали время молчаливого счастья. Наши фразы оставались незаконченными, и это не пугало, ведь тела договаривали несказанные слова. Но, похоже, в этот день Луи решил расставить все на свои места.
- Я вот подумал… - начал он. - Во-первых, я должен признаться тебе кое в чем. Мое благородное презрение к обществу было не единственной причиной, по которой я покинул Париж. Я был заядлым игроком. Играл в карты.
- Очень хорошо, - сказала я. - Я тоже играю в карты.
- Это ничего не меняет. Прежде чем окончательно промотать наше с Дидье состояние, я удрал. Я стал ветеринаром, потому что люблю животных, а потом - всегда приятно лечить тех, кто не может возражать. Но заставлять тебя жить в деревне я не хочу. Но и без тебя жить тоже не хочу.
- Если ты хочешь, я перееду в деревню, - сказала я.
- Я знаю. Но я также знаю, что ты любишь свой журнал. Да и я на самом деле очень хорошо могу устроиться в городе. Я знаю нужных людей, например владельцев конных заводов. Буду лечить лошадей и одновременно находиться рядом с тобой.
Я воспряла духом. Я не сказала Луи, что моя работа, по крайней мере мне так казалось, наполняла меня радостным, никогда до сих пор не испытанным чувством, что я годна хоть на что-то. А потом меня очень забавляло, что Луи был игроком, что у этого идеального мужчины, такого спокойного и уравновешенного, были недостатки. И действительно, его слова и поведение ночью говорили о скрытой внутри страсти, и я поверила в то, что он говорил о себе. Я знала, что ночь, как и алкоголь, развязывает людям языки. Но то, что он сам признался в своих слабостях, говорило о том, что он доверяет мне, что мы, наконец, добились истинной победы, когда влюбленные, исполненные счастья, опускают оружие недоверия.
- Мы будем жить под Парижем, - сказал Луи, - а потом, если ты захочешь, у нас будет ребенок, а может, два.
Впервые за всю мою полную приключений жизнь, такой оборот дела показался мне не только приемлемым, но и желательным. Я буду жить в загородном доме вместе с Луи, собакой и ребенком. Я стану лучшим искусствоведом Парижа. А в саду мы будем выращивать чистокровных лошадей. Это будет настоящий хэппи-энд жизни, полной бурь, погонь и бегств. И я наконец поменяю роль: я перестану быть загнанной дичью. Я превращусь в глубокий и гостеприимный лес, в котором найдут себе пристанище любимые и ласковые создания: мой спутник, мой ребенок и мои животные. Мне больше не придется идти от одной кражи к другой, от одного страдания к другому. Я буду поляной, купающейся в лучах солнца, речкой, куда будут приходить мои близкие, чтобы вдоволь напиться молока человеческой нежности. И это мое последнее приключение, на самом деле, было самым опасным, ибо на этот раз я не могла представить себе его конца.
- Это ужасно, - ответила я. - Но мне кажется, я не могу придумать ничего лучше тебя.
- Я тоже. Вот почему мы должны быть очень осторожны, особенно ты.
- Ты по-прежнему имеешь в виду Юлиуса?
- Да, - ответил он с улыбкой. - Этот человек не признает ничего, кроме силы и власти. И эта маска бескорыстия, которую он надел, общаясь с тобой, пугает меня. Я был бы более спокоен, если бы он потребовал чего-нибудь. Но я не хочу с тобой говорить об этом. Не мне тебя переубеждать. Ты поймешь все сама. И когда наступит этот день, я очень хочу, чтобы ты пришла ко мне.
- Чтобы пожаловаться.
- Нет, чтобы успокоиться. В разоблачениях нет ничего веселого. Ты сильно разозлишься на того, кто откроет тебе глаза. И я не хочу быть этим человеком.
Все это тогда показалось мне туманным и маловероятным. В своей эйфории я представляла Юлиуса скорее крестным, чем тираном. Я улыбнулась и встала. В шесть часов я должна была быть в кабинете Дюкре. Нам предстояло обсудить макет обложки. Луи проводил меня до редакции и ушел. В тот день он обедал с Дидье.
19
Я, конечно, опоздала и вошла в кабинет на цыпочках. В соседней комнате Дюкре говорил по телефону, и мне не хотелось мешать ему. Дверь была открыта. Я села за свой стол. Мне понадобилось немного времени, чтобы сообразить, что разговор идет обо мне.
- …вы ставите меня в очень неловкое положение. Когда вы просили меня взять ее на службу, у меня не было никаких оснований отказать. В конце концов речь шла о человеке, который нуждался в работе, а у меня, из-за финансовых трудностей, был дефицит сотрудников. И так как вы лично попросили меня… Нет, ничего не изменилось, просто я думал, что она в курсе. Все эти два месяца, с тех пор как вы решили - ради нее - расширить мой журнал, я внимательно наблюдал за ней: она ничего не знает… Я, конечно, не знаю ваших планов… Да, меня это не касается, но, если она в один прекрасный день все узнает, то у меня будет вид непорядочного человека, а это не так. Это больше смахивает на ловушку…
Он резко запнулся и замолчал, потому что увидел меня, стоявшую на пороге. Я была в ужасе. Он медленно положил трубку и указал мне на кресло напротив. Я автоматически села. Мы смотрели друг другу в глаза.
- Полагаю, тут нечего объяснять, - сказал он.
Он был еще более бледен и сер, чем обычно.
- Да, - ответила я. - Все ясно.
- Намерения господина Крама казались мне добрыми, и я действительно верил, что вы в курсе. Лишь два месяца назад я был слегка сбит с толку, когда он попросил нагрузить вас работой, отправить куда-нибудь… Я ничего не понимал, до тех пор пока вы не познакомили меня с Луи Дале.
Мне стало трудно дышать. Мне было стыдно за себя, за него, за Юлиуса… По особенно горько мне было вспоминать тот образ молодой, умной, чуткой и образованной женщины по имени Жозе, какой я рисовала себе в этих пыльных стенах.
- Ничего, - сказала я. - Все было слишком красиво…
- Знаете что, - сказал Дюкре, - это ровным счетом ничего не меняет. Я готов отказаться от предложения господина Крама, от нового журнала и оставить вас у себя.
Я улыбнулась ему, или, точнее сказать, попыталась улыбнуться, но у меня это очень плохо получилось.
- Это было бы очень глупо, - ответила я. - Что касается Меня, то мне, конечно, придется уйти, но я не думаю, чтобы Юлиус был настолько мелок, чтобы отыгрываться на вас.
Какое-то время мы молчали, с нежностью глядя друг на друга.
- И все же мое предложение остается в силе, - спокойно сказал он. - И еще, если вам понадобится друг… Простите, Жозе, я относился к вам, как к капризу.
Слезы навернулись мне на глаза, и я выскочила из кабинета. Я оглянулась: обшарпанные кабинеты, листы бумаги, репродукции, пишущие машинки - убедительная декорация для иллюзии. Я вышла. Я не пошла в кафе напротив, потому что там собирались сотрудники нашего журнала, и пробежала до следующего. Что-то сдавило меня изнутри: я хотела теперь лишь одного - докопаться до сути, разоблачить, узнать, все равно что. Я не могла обратиться к Юлиусу. Он бы превратил это предательство, представил бы покупку меня в простое внимание джентельмена, в бескорыстный подарок богатого добряка запутавшейся молодой женщине. Я знала лишь одного человека, который ненавидел меня настолько, что готов был выплюнуть правду. Этим человеком была жестокая мадам Дебу Я набрала ее номер, и к счастью, она оказалась дома.
- Жду вас, - сказала она.
Она, конечно, не добавила, "не сходя с места", но я знала, мчась в такси, что сейчас она причесывалась и готовилась к встрече с ликованием победительницы.
Мы стояли в салоне, и я была абсолютно спокойна.
- Не будете же вы утверждать, что ничего не знали?
- Я вам ничего не скажу, потому что вы все равно не поверите мне, - ответила я с вызовом.
- Естественно. Ну ладно. Вы, конечно, не знали, что снять квартиру на улице Бургонь за сорок пять тысяч старых франков невозможно? Вы, конечно, не знали, что портные, и мой в частности, не одевает задаром молоденьких незнакомок? И вам, конечно, не приходило в голову, что на это место в журнале претендовало пятьдесят молодых особ, в сто раз эрудированнее вас?
- Я должна была это знать, вы правы.
- Юлиус - человек терпеливый, и игра, захватившая его, могла продолжаться очень долго, несмотря на все ваши прихоти. Юлиус никогда не отказывался от своих планов. Но хочу вам признаться, что для меня, как и для остальных его друзей, было невыносимо видеть его прислуживающим такой…
- Такой - что?
- Ну, скажем… прислуживающим вам.
- Очень хорошо.
И я расхохоталась, что все-таки вывело ее из равновесия. От нее исходили волны ненависти, недоверия, презрения. Это было настолько забавно…
- И чего, по-вашему, хотел Юлиус? - спросила я.
- Вы хотите знать, чего хочет Юлиус? Он сказал мне это с самого начала: он хочет дать вам интересную приятную жизнь, дать вам время натворить глупостей, все равно ведь вы неминуемо вернетесь к нему. Не думайте, что вам удастся так легко ускользнуть. Наше знакомство еще не окончено, моя милая Жозе.
- А я думаю, как раз наоборот, - ответила я. - Видите ли, я решила переехать к Луи Дале, так что на следующей неделе я уезжаю в деревню.
- А когда вы устанете от него, то снова вернетесь к Юлиусу. Вы будете рады найти его на прежнем месте. Ваши комедии развлекают его, а ваша притворная честность вызывает у него смех. Но мой вам совет: не переборщите.
- Насколько я понимаю, - сказала я, - он тоже презирает меня…
- Совсем нет. Он считает вас в глубине души порядочной, но говорит, что в конце концов вы уступите ему.
Я встала и на этот раз улыбнулась без всяких усилий.
- Не думаю. Очнитесь, ненависть ослепляет вас. Вы никак не можете понять одну простую вещь: вы наводите на меня смертельную скуку, вы и все ваши интриги. Интриги же Юлиуса оскорбляют меня, потому что я его люблю, но вы, в самом деле…
Мой удар достиг цели. Слово "скука" было для нее невыносимым оскорблением, а мое спокойствие внушало ей больше страха, чем открытая злоба.
- Со временем я выплачу все и Юлиусу, и портному, - сказала я. - Я сама поговорю с моей бывшей свекровью, улажу вопрос с денежным пособием. И на этот раз без Юлиуса.
На пороге она окликнула меня. Вид у нее был очень озабоченный.
- Что вы скажете Юлиусу?
- Ровным счетом ничего, - ответила я. - Мы с ним больше никогда не увидимся.
Выйдя на улицу, я зашагала, напевая про себя. Нечто вроде веселой злости вселилось в меня. Я все-таки покончила с этим враньем. Меня содержали и холили, чтобы развлекать всю эту публику. Как их, наверное, веселил мой независимый вид, мои похождения… Да, они здорово провели меня. Я была в отчаянии, но вместе с тем испытывала и облегчение: теперь я знала, что делать. Они надели на меня красивый золотой ошейник, но цепь лопнула. Все хорошо.
Я собрала свои вещи, и чемодан оказался полупустым. Я взяла лишь то, что осталось у меня после Алана. И правда, сказала я себе с иронией, самоуважение - не мой конек. Благодаря своей слепоте и детскому оптимизму, я позволила Юлиусу сделать меня посмешищем в глазах людей и в своих собственных глазах. Я оглядела благодарным взглядом это жилище, где исцелилась от Алана и узнала Луи. Мое призрачное и теплое убежище. Я надела на собаку поводок, и мы спокойно спустились по лестнице. Хозяйке дома, слава богу, хватило ума не показываться мне на глаза. Я переехала в маленькую гостиницу. Бросив чемодан на полу, я легла на кровать, а щенок устроился в ногах. Я смотрела, как вечер опускается на город, на шесть месяцев моей жизни, на разломанную дружбу.
Мягкое и ликующее лето я провела в доме Луи. Он никак не прокомментировал мой рассказ. Только стал лишь еще более нежным и внимательным. Часто приезжал Дидье. Мы вместе искали дом в предместьях Парижа и наконец, нашли в Версале. Мы были счастливы, и тот моральный надлом, усталость и меланхолия, которые сопутствовали моему бегству, рассеялись в течение месяца. Я не писала Юлиусу, не отвечала на его письма, даже не читала их. Из того круга я больше никого не встречала. Я виделась лишь с друзьями Луи, своими старыми знакомыми и чувствовала себя спасенной. Спасенной от смутной опасности, без имени и лица, которая из-за этого казалась мне еще страшнее, чем любые другие, которые могли бы подстерегать меня. А ведь я чуть было не приняла все всерьез, чуть было не осталась с людьми, которых не любила и с которыми скучала. Я чуть было не посвятила свою жизнь скуке, приняв ее за нечто совсем другое. Жизнь возвращалась ко мне, и она казалась вдвое прекраснее, чем прежде, потому что в августе я узнала, что жду ребенка от Луи. Мы решили окрестить их вместе: собаку и ребенка, ведь у подросшего щенка все еще не было имени.