Сначала ее мучили кошмары (туберкулезник Алексей, водворенный назад, в тюремную больничку, и попавший в засаду спецназа дядя Петя), потом бессонница, а потом зазвонил телефон, и это оказался следователь, и он вызывал на опознание. При этом извинился и даже употребил слово "приглашаю", но таким тоном, что становилось ясно: шаг влево, шаг вправо – расстрел.
Пришлось собирать себя по кускам – тело болело, как будто она провела вчерашний день на разгрузке вагонов.
Августа нашла в аптечке аспирин, растворила его в воде, выпила и поползла в ванную.
И с удивлением обнаружила на себе великое множество ссадин, синяков и царапин. Смутно, как в другой жизни, припомнила лестницу на сеновал и свое поспешное десантирование. Скорее всего, именно тогда и ободрала локти и колени.
Что за жизнь пошла? Счастья нет. Покоя тоже нет.
Если счастья нет, покоя нет, то что остается? Остается воля. Вот этого добра у нее хоть отбавляй.
После душа и кофе Августа испытала некоторое облегчение и даже изобразила черты лица. Покончив с макияжем, оценивающе посмотрела в зеркало: если не придираться, то сойдет.
Высвобожденной энергии хватило, однако, только на процедуру опознания – дома, в одиночестве, Августу снова накрыло отчаяние. Щипало и саднило тело, щипало и саднило душу. Слезы стояли в горле, и ничего с этим нельзя было сделать.
Сосед – лукавый зверь, демон ночи – растоптал и выбросил ее, как использованный памперс, как разовый стакан.
Шакал. Как можно быть таким подлым? Подлым и бессердечным?
Получая от процесса какое-то сомнительное, близкое к мазохистскому наслаждение, Августа долго плакала, размазывая по лицу слезы, по-детски икая и всхлипывая.
Как раз за этим мокрым делом ее и застал звонок в дверь.
Наспех ополоснув лицо, Ава выглянула в глазок.
Под дверью ошивался Шутихин. Как только наглости хватило явиться?
– Чего надо? – прогундосила Ава через дверь.
– Поговорить.
– Не о чем нам говорить. Уходи.
– Нам есть о чем поговорить, – настаивал нахальный визитер, – у меня есть важная информация по интересующему тебя делу.
Августа почувствовала себя сбитой с толку: какое дело ее интересует? Ее ничто не интересует. Ничто и никто. И никогда больше не заинтересует.
– Минуту! – крикнула она и побежала одеваться.
Натянув джинсы и джемпер, открыла дверь и чуть не рухнула: перед ней стоял вылитый член преступного синдиката Америки тридцатых годов.
Кепи, льняной пиджак, в вырезе которого открывалась безволосая, впалая грудь. Завершали прикид широкие брюки.
Из горла Августы вырвался смешок, но тут в руках у Шутихина она обнаружила трость… цвета махаон, с набалдашником в виде головы пантеры…
… Григория Ивановича Лидия застала на грядке с редиской.
– Лидушка, – расцвел ветеринар, – как я рад вас видеть. Я квас купил отменный, окрошку делаю на обед. Составите компанию?
– Окрошку? – рассеянно переспросила Лидушка, мысли которой были заняты сыном.
– Да, окрошка. – Ветеринар посмотрел на соседку долгим взглядом. – Что у вас стряслось?
– Матюша собирается уезжать, – выговорила Лидия Родионовна, и жестокая правда предстала перед ней со всей беспощадностью. Губы некрасиво расползлись, сдерживаемые слезы прорвали плотину, она уткнулась в ладони и разрыдалась.
– Ну-ну-ну, Лидушка. – Григорий Иванович приобнял соседку и мягко направил к крыльцу.
– Матюша снова увеется на севера, и я опять останусь одна, – рыдала Лидия, в то время как отставной ветеринар потихоньку буксировал ее в дачный домик, превращенный его стараниями в полноценный коттедж.
Послушная, как пластилин, Лидия дала себя ввести в дом, усадить на зачехленный стул перед круглым, накрытым пыльной льняной скатеркой столом.
Тут Лидия перестала рыдать и огляделась.
В гости к соседу она попала впервые.
При жизни Раисы – супруги Григория Ивановича – Лидия в дом допущена не была, а после смерти сама избегала оказаться наедине с соседом – опасалась себя выдать и погубить росток нежной дружбы, возникшей между ними.
– Лидушка, – прошелестел Григорий, присев перед соседкой, – не плачь. Ты не одна. У тебя есть я.
Лидия Родионовна распахнула мокрые глаза и уставилась на ветеринара: сосед никогда не позволял себе называть ее на "ты", хотя Лидия была моложе лет на десять.
Первое удивление еще не прошло, а сосед, счастливо блестя бассет-хаундскими глазами, взял ее руку в свои, самую малость испачканные зеленью и землицей, и поднес к губам:
– Я давно хотел тебе признаться, а тут все так складывается, что молчать уже нет смысла. Лидушка! Давай жить вместе.
Сенсационное предложение было встречено гробовым молчанием. Вместо радости, на дне глаз Лидии Родионовны отлично просматривалась обида.
– Григорий Иванович, это ты по науке выбор сделал? По этологии?
– Не понял, – удивился ветеринар, – при чем здесь этология?
– Ты же сам говорил: если у мужчины при виде женщины зрачки расширяются, ее нельзя брать в жены. У тебя сейчас зрачки не расширены.
– Зрачки расширяются у молодых, а у меня уже возрастное сужение, – коварно ухмыльнулся Григорий Иванович, – правда, на другие органы оно не распространилось.
Августа моргнула – трость никуда не делась. Размножается простым делением? Мистификация какая-то.
Внезапная ярость подкатила к глазам и буквально ослепила Августу.
– Так это ты?
Витася попятился, натолкнувшись на испепеляющий взгляд.
– Не знаю, о чем ты…
– Сгинь, нечистая.
– Дай мне одну минуту. Я все объясню. Мотя тут ни при чем. Это все я. Про наезд и кражу я все выдумал назло Мотьке, – частил Шутихин. – Никакой это не актер нашего театра, а самый настоящий вор, и я его никогда в глаза не видел. Просто мне стало обидно: всегда Мотьке самые лучшие девчонки достаются. Ну правда. Прости, а?
На Шутихина Августа не смотрела – глаза ее были прикованы к трости.
Дождавшись паузы в программной речи, Ава ткнула в нее пальцем:
– Что это?
– Что? – Витасик бросил испуганный взгляд на голову пантеры.
– Это.
– Это трость.
– Вижу! Откуда она у тебя?
– Из конфиската.
– Откуда?
– Из магазина, куда сдают конфискованное имущество налоговые инспекторы, судебные приставы там и другие фискалы, – бубнил Витася. – У меня есть приятель в краевом отделе по борьбе с экономическими преступлениями, он мне иногда подкидывает конфискованные товары. Да в чем дело-то?
– Я видела точно такую же в домике, где меня держали, – прохрипела Ава, – я же думала, это он… И он говорил, что у них в артели таких полно…
– Чего полно?
– Таких отморозков…
– Не путай меня. К этому мы никакого отношения не имеем. Это – чистое стечение обстоятельств. Ребята-каскадеры из праздничного агентства ждали тебя недалеко от вашей остановки и видели, как двое в масках сунули тебя в жигуль. Мотька не мог этого сделать, он все время был у меня на глазах.
– А ты?
– А что я? Я был с Мотькой, – не очень уверенно ответил Шутихин. Алиби было слабеньким, на троечку. Никакого доверия такое алиби не могло вызвать, это и ежу понятно. Рука руку, как известно, моет, и ворон ворону глаз не выклюет.
Взгляд Августы красноречивей слов говорил, что она об этом думает: налицо круговая порука.
– Я же тебе говорю, – с еще большим энтузиазмом затараторил Витасик, – мы готовили розыгрыш с похищением. Подобрали праздничное агентство, те нашли актеров и дачу, на которой ты должна была изображать пленницу…
Вид у Августы сделался растерянным.
– Господи ты боже мой, зачем?
– Чтобы помирить вас.
– Зачем? – Вопрос был риторическим.
– Чтобы Мотька мне голову не открутил. Нет, правда. Романтично же: девушку похищают злодеи, а тут появляется рыцарь на белом коне. В романах так всегда начинается любовь. Зуб даю, я бы вас помирил, если бы не вмешались уголовники. Теперь Мотька меня никогда не простит, а мы двадцать лет дружим. Я сколько себя помню, Мотька всегда был рядом. А вчера он выставил меня взашей, сегодня на звонки не отвечает, а у самого через полтора часа самолет.
Я собрался в аэропорт. Там такси внизу. Если хочешь, поехали вместе?
По мере того как Шутихин излагал, Августа менялась в лице.
– Подожди. Если это трость не Матвея и не твоя, то чья? И как она попала в домик путевого обходчика?
На лице Шутихина отразилась напряженная работа мысли.
– Понятия не имею, – сообщил он после паузы.
– А как зовут твоего приятеля из ОБЭПа? – еще не понимая, что она хочет услышать, задумчиво спросила Августа. – Только не говори, что это Бовбель.
– Откуда ты знаешь? – выкатил глаза Шутихин.
– Идиоты, – Ава покрутила пальцем у виска, – какие же вы идиоты…
Очередь к стойке регистрации подвинулась, Матвей перекатил две битком набитые сумки.
Притихшая, с красными глазами, с припухшим носом, Лидия Родионовна суетилась рядом с сыном.
– Матюша, – донесся до Августы ее голос, – ты куда сложил варенье?
– В сумку, мам.
– Ты в багаж ее сдашь?
– Ну конечно.
– А несессер и носки не забыл?
– Не забыл, мам.
Августа сбавила шаг, тихо пристроилась к очереди, передвинула сумку чуть вперед и теперь стояла в шаге от Матвея, любуясь им.
В ветровке, в джинсах и кроссовках, с ноутбуком на одном плече и зачехленной гитарой на другом, он смотрелся завзятым путешественником, гражданином мира, духовным братом Конюхова и Визбора.
Из глубин памяти выплыло: "Крылья расправил искатель разлук – самолет, и потихонечку пятится трап от крыла…"
Внезапно до Августы дошло: этот гибрид Конюхова и Висбора сделал для них с Данькой больше, чем кто бы то ни было за всю их жизнь.
Невесть откуда возникшее желание обвиться вокруг Матвея, устроить голову у него на груди и замереть навсегда было пугающе острым.
– Опять перевес, – сокрушалась Лидия Родионовна, – переплачивать придется.
– Ничего страшного, не привыкать, – отозвался Матвей. Передвинув сумки, он снял с плеча гитару и внезапно поднял глаза прямо на Августу.
С лица сошла озабоченность, в глазах вспыхнула осторожная радость.
– Ты? – растерянно спросил Матвей, прощупывая взглядом Августу. – Что, тоже летишь?
Она медленно покачала головой:
– Наоборот – прилетела.
– Не понял?
Лидию Родионовну поразила метаморфоза, приключившаяся с сыном: только что ее мальчик, ее нежный Матюша нуждался в ней, в ее заботе и внимании, а тут в один момент сбросил перья и обернулся соколом, взрослым мужчиной. А зрачки – зрачки вообще не поддавались описанию. Того и гляди, покинут отведенные границы.
– Я приехала, чтобы извиниться перед тобой. Псих твой Шутихин, – помолчав, добавила Августа, – законченный.
– Если честно, я тоже так думал, – сдал друга с потрохами Мотя, – нашел дома записку и жутко разозлился. Но если бы не Витасик, не было бы каскадеров, не было бы каскадеров – никто бы не увидел, как тебя суют в машину два шкафа в масках, о тебе бы вообще никто ничего не знал. Даньки нет, даже поднять тревогу было некому. А ребята запомнили номера, и по ним удалось установить, куда тебя увезли. Дальше было дело техники.
– А ты всегда ждешь, что кто-то за тебя разрулит твои проблемы? – неожиданно сменила тему Августа.
– Так ведь это он мне их устроил, – надулся Матвей.
– Тебе приятно так думать?
Взгляд Августы сделался странно-задумчивым, как у глубоководной рыбы с телескопическим зрением. Северное море куда-то пропало, его место заняла черная бездна.
Снова пора было двигать сумки – они уже задерживали очередь, но Матвей словно забыл, где он и зачем.
– Я ничего не понимаю, – решила вмешаться Лидия Родионовна. – Матюша, ты летишь или не летишь?
Безумие. Это безумие, сказал себе Матвей. Перед его мысленным взором замаячили контуры заснеженных вершин Сихотэ-Алиня. Невесть откуда в голове закрутилось: "Милая моя, солнышко лесное…"
– Я лечу? – Взгляд у Матвея стал тяжелым.
– Лидия Родионовна, он не летит, – немного помедлив, совсем чуточку, чтобы Матвей не зазнавался, ответила Ава. Она не сводила с ясного сокола телескопических глаз.
– Совсем? – осторожно поинтересовался Матвей.
– Совсем, – кивнула она.
– Н-да. Против науки не попрешь, – глубокомысленно изрекла Лидия Родионовна.
Сын с коварной разлучницей соседкой уставились на нее с недоумением.
– Что смотрите? – коротко вздохнула Лидия. – Авушка, бери гитару. Матюша, я возьму эту сумку, а ты эту.
– Мам, – мягко осадил ее повзрослевший сын, – если можешь, возьми ноутбук. Устя возьмет гитару, а сумки я сам понесу – они тяжелые.
– Одну возьмешь ты, другую я понесу, – проворчал возникший откуда-то Шутихин, – тундра ты незаасфальтированная.
– Сам дурак, – огрызнулся Матвей.
Пройдошливый журналюга принял стойку и побоксировал Матвея в плечо.
– От дурака слышу, – радостно осклабился он.