"Что ж, - подумал он, - это ведь было вероятно. С самого начала вероятно, и я рад, что сказал об этом Вальдарно". Он стал шаг за шагом обдумывать положение: "Для начала допустим, что услышанный нами шум в то время, когда баронесса затеяла свой нелепый групповой снимок, был шумом опущенной крышки саркофага - на мой слух, это звучало именно так. Это предположительно означает, что Виолетту только что убили и собирались спрятать тело. Кто? Мейлер? Если Мейлер, то, значит, его самого вот-вот убьют - снова предположительно - нет, почти наверняка - прежде, чем мы все соберемся вновь. В группе не было только Суита и молодого Дорна, которые ушли порознь, и леди Брейсли, которую поместили в атриуме.
Ван дер Вегели шли со мной. Софи Джейсон - с Барнаби Грантом. Мы не встретили по пути никого, и они говорят про себя то же самое.
Вопрос. Если Мейлер убил Виолетту, пока с нас делали групповой снимок, зачем он - физически не сильный человек - проделал тяжелую, изнурительную работу - прятал труп в саркофаг и потом прикрывал его неподъемной крышкой вместо того, чтобы сделать то, что впоследствии было проделано с ним? Почему он не сбросил тело в колодец?
Ответа у меня нет.
С другой стороны, предположим, что их обоих убил один человек. Тогда зачем? Я не понимаю, но, допустим, все было именно так. Зачем, скажите мне Бога ради, класть Виолетту в саркофаг и сбрасывать Мейлера в колодец? Ради разнообразия?
Но, допустим, с третьей стороны, Мейлер убил Виолетту и ничего не успел сделать прежде, чем сам был пристукнут и сброшен в колодец? Подходит? Кажется, больше. Но зачем тогда убийце укладывать Виолетту в гроб? Это вопрос попроще. Много проще.
Полагаю, тут можно зайти с четвертой стороны. Вообще, сторон тут - сколько рук у индийского божества. Предположим, Виолетта убила Мейлера и сбросила его вниз и потом была сама… Нет, с этим я не могу согласиться.
Как долго мы находились все вместе под невидящим взглядом Митры? Суит появился первым, потом минут через пять - молодой Дорн. Потом было фотографирование. Обсуждение, перемещение, построение. Мы с Софи острили, и Грант ненавидел нас. Он только сказал Софи: "Так вам и надо, черт вас возьми", когда ей пришлось отражать поползновения майора, - в тот самый момент, когда стукнула крышка саркофага, если это была крышка саркофага. После этого произошла неудача со вспышкой, бесконечное ожидание, пока баронесса не наладила свою технику. По крайней мере, десять минут, надо думать. Затем Дорн сфотографировал Митру. Затем нас щелкнула баронесса, на сей раз удачно. Затем она сделала еще два снимка, не без перегруппировки и разговоров. Еще четыре минуты? Наверняка. И наконец, барон поменялся местами с баронессой и ослепил нас еще раз. Затем Грант прочел отрывок из романа. Еще пять минут. А затем группа разбилась. После чего опять никаких данных о Дорне и Суите. Так что получается, что мы пробыли в этом проклятом подземелье минут двадцать пять плюс-минус пять минут. Так что на данное время у всех есть алиби. У всех? Нет. Не совсем. Нет… "Терпи, душа, изобличится зло". Держитесь за шляпы, ребята…"
Вой сирен послышался в отдалении, быстро приблизился и взорвался на маленькой улочке. Полиция. Squadra Omicidi в полном составе. Три большие машины и автофургон, восемь агентов и четверо субъектов рабочего вида в комбинезонах.
Аллейн заплатил по счету и вернулся в церковь; затылок, плечи и ребра болели сильнее, но в целом ему удалось вернуть себе всегдашнюю бодрость.
Выгрузили массу оборудования: две пары резиновых сапог, веревки, лебедки, раздвижную лестницу, носилки. Вице-квестор Бергарми наблюдал за действиями подчиненных раздраженно и свысока. Он церемонно приветствовал Аллейна.
Завсегдатаи кафе, несколько групп подростков, одна-две машины задержались перед церковью - их разгоняли два агента, ничем более не занятых. Вышел брат Доминик, осмотрел собравшихся и открыл главные двери.
- Синьор Аллейн, квестор Вальдарно шлет вам поздравления, - неохотно выговорил Бергарми. - Он просил меня передать его надежду, что вы не утратите интерес к нашему следствию.
- Я очень ему признателен, - ответил Аллейн, подыскивая правильные итальянские фразы, - и буду счастлив помочь, постараюсь не доставлять вам неприятностей.
- Niente affatto, - ответил Бергарми, что, на слух Аллейна, прозвучало как "Пусть вас это не заботит" или даже "Перестаньте", но только гораздо менее дружелюбно.
Было уже начало одиннадцатого, когда люди Бергарми вытащили тело Себастиана Мейлера в инсулу.
Оно лежало на носилках неподалеку от саркофага, нелепые останки полного, дряблого человека. Страшным образом оно напоминало тело Виолетты. Это происходило потому, что мистер Мейлер был тоже задушен.
Тело сохранило следы побоев, нанесенных как до, так и после смерти, сказал медик - вероятно, полицейский врач, призванный делать осмотр на месте. Лицо Мейлера было изувечено ударами о сломанную каменную решетку. Помимо обычных кровоподтеков от удушения руками, на подбородке виднелось темное лиловое пятно. Аллейн наблюдал за действиями полиции и говорил, только когда к нему обращались. В поведении проводивших следствие полицейских чувствовалось некоторое высокомерие.
- Конечно, мы сделаем вскрытие, - сказал врач. - Он был человеком плотного телосложения. - Несомненно, мы обнаружим, что он был убит вскоре после принятия пищи. Ессо! На это есть явные указания. Закройте труп. - Труп закрыли. - И унесите его, - прибавил врач. - Если только, конечно… - он поклонился Аллейну, который сделал шаг вперед, - …синьор суперинтендант не захочет…
- Благодарю вас, - сказал Аллейн. - Джентльмены, я уверен, вы уже сфотографировали все, что надо для следствия, но, к сожалению, как нам всем известно, в столь трудных условиях могут быть неудачи. Когда я обнаружил тело, я сделал его снимок в первоначальном положении. - Он достал свой особенный аппаратик. - Кажется, я ухитрился его не разбить, - сказал он. - На всякий случай, если вам понадобится снимок, я буду счастлив дать его вам.
Последовавшее за этим мгновенное молчание, по-видимому, означало, что вытаскивавшие тело на поверхность никаких фотоснимков внизу не сделали.
- Может быть, мне будет позволено отщелкать пленку, - поспешил он спасти положение, - и тогда я попрошу вас о еще одном одолжении. Синьор Бергарми, может быть, в вашей лаборатории не сочтут за труд проявить ее.
- Конечно, синьор. С удовольствием.
- Вы очень любезны, - сказал Аллейн и, сейчас же отдернув простыню, сделал четыре снимка с покойного Мейлера, обратив особое внимание на его правую ногу. Затем он вынул кассету и с поклоном передал ее Бергарми.
Тело вновь покрыли и унесли.
Бергарми сердито сказал, что сегодня крайне неподходящий вечер. На Пьяцце Навона и в ее окрестностях началась студенческая демонстрация, которая угрожает принять серьезные размеры. Полиция приняла все меры предосторожности. Гигантская демонстрация планируется на завтра, и квестура ожидает самого худшего. Это дело надо закончить как можно скорее. Он предлагает ничего не предпринимать в данный момент, но в силу резко изменившихся обстоятельств дела его шеф будет рад видеть Аллейна у себя завтра утром в девять тридцать. Представляется разумным снова собрать семерых путешественников. Подчиненные Бергарми займутся этим. В распоряжение Аллейна предоставляется машина. Несомненно, он хочет вернуться к себе.
Они обменялись рукопожатием.
Уходя, Аллейн прошел мимо отца Дениса, которому только сан помешал подмигнуть англичанину.
3
Софи Джейсон и Барнаби Грант встретились за завтраком в садике на крыше. Утро сияло свежестью, было пока не чересчур жарко. С Пьяццы Навона доносилось неясное пение, расстроенные звуки оркестра и гомон толпы. Отряд полицейских прошел по улице рядом с гостиницей. Официант сыпал бессвязными фразами о беспорядках. Софи и Барнаби все это казалось малореальным.
Они вспоминали чистые радости предыдущего вечера, когда они бродили по улицам Рима, пока не устали, и затем совершили поездку на извозчике, отдавшись неизбежному романтическому чувству. Под конец, выпив по стаканчику вина на Пьяцце Навона, они отправились домой. Пожелав спокойной ночи, Грант впервые поцеловал Софи. Она приняла поцелуй с задумчивым кивком, словно говоря: "Ну да, так и должно быть", неожиданно покраснела и быстро ушла. Если бы они умели читать мысли друг друга, они удивились бы, до чего их мысли похожи. Каждый размышлял о чувствах в настоящем как о чем-то, противостоящем чувствам в прошлом при похожих обстоятельствах, и каждый с боязливой радостью отмечал существенное различие.
Софи первой пришла завтракать и уселась с твердым намерением хорошенько собраться с мыслями, но вместо этого предалась ленивым мечтам, пока приход Гранта не вызвал трепыхания в грудной клетке. Его быстро прогнало новое ощущение близости, распустившееся, как цветок в утреннем воздухе.
"Как хорошо, - думал каждый из них. - Какое счастье".
С таким умонастроением они обсудили планы на текущий день и погадали, чем завершится дело Виолетты и является ли Мейлер убийцей.
- Наверное, неприлично, что это не повергает меня в трепет, - сказала Софи, - но, по правде говоря, я не в большем ужасе, чем если бы прочитала об этом убийстве в газетах.
- А я еще хуже вас. Некоторым образом я рад этому убийству.
- Честно? Что вы хотите сказать?
- Вы до сих пор в Риме, а не мотаетесь по Ассизи, Флоренции или еще где-то.
- Замечание, вероятно, самого дурного тона, - сказала Софи, - хотя должна признать, мне оно нравится.
- Софи, вы прелесть, - сказал Грант. - Чтоб мне лопнуть, если это не так.
Он протянул руку, и в это мгновение в садик на крыше вошел официант.
Теперь сердце учащенно забилось у Гранта. Таким же утром больше года назад он сидел на этом самом месте, и точно так же пришел официант и объявил о приходе Себастиана Мейлера.
- Что случилось? - спросила Софи.
- Ничего. А что?
- Вы посмотрели… как-то странно.
- Правда? В чем дело? - спросил он официанта.
- Барон Ван дер Вегель надеется, что мистер Грант свободен.
- Пожалуйста, попросите его сюда.
Софи встала.
- И не думайте, - сказал Грант. - Сядьте.
- Да, но… в общем, перестаньте.
- Сядьте же.
- Черта с два, - сказала Софи и села.
Появился барон, крупный, озабоченный, сомневающийся. Он попросил прощения за столь ранний визит и предположил, что, подобно ему, они испытали сильное потрясение. Это привело к минутному замешательству, пока, глядя на них своими широко раскрытыми глазами, он не спросил:
- Но вы же слышали?
И, узнав, что не слышали, без обиняков рассказал им:
- Этого Мейлера тоже убили. Его нашли на дне колодца.
В это мгновение все часы в Риме начали бить девять, и Софи со страхом услышала в своем сознании голос, пропевший: "Динь-дон, динь-дон, Мейлер вышел вон".
- Несомненно, вас известят, - говорил барон. - Как известили нас. Это, конечно, меняет дело. Моя жена так взволнована. Мы нашли здесь протестантскую церковь, и я отвез ее туда, чтобы она успокоилась. Моя жена - человек очень чувствительный. - И барон объяснил: - Она чувствует, что среди нас присутствует зло. Что это зло есть и сейчас. Я тоже это чувствую. Куда денешься от такого чувства?
- Действительно, - согласился Грант, - особенно сейчас, когда мы еще глубже замешаны в этом деле.
Барон опасливо взглянул на Софи.
- Может быть, нам следует… - начал он.
- Конечно же, мы замешаны в этом деле, - сказала она.
Несомненно, барон полагал, что дам надо охранять от неприятностей. "Он идет по жизни, нежно возводя защитные стены вокруг своей огромной нелепой прелестницы, - думала она, - и при этом у него еще остается масса сил для заботы о посторонних. Кто сказал, что век рыцарства кончился? Он довольно симпатичный, этот барон". Но под внешней веселостью, омрачая и остужая ее, в ней нарастало сознание, что она вовлечена в убийство.
Она пропустила мимо ушей следующие замечания барона, но поняла, что ему необходимо обсудить положение с мужчиной. Пока баронесса предается своим спартанским молитвам, он избрал себе в доверенные собеседники Гранта.
Как ни обеспокоена была Софи, она все равно со снисходительным умилением глядела на поведение двух взрослых мужчин. Какое оно было чисто мужское! Они отошли в дальний угол садика. Грант, засунув руки в карманы, глядел себе под ноги, а потом поднял голову и стал рассматривать даль. Барон со сложенными руками важно хмурился и поднимал брови чуть не до линии волос. Оба они поджимали губы, приглушенно говорили, кивали. Между словами были длинные паузы.
"Как по-другому вели бы себя женщины! - подумала Софи. - Мы бы восклицали, глядели друг на друга, кудахтали, рассказывали друг другу, что мы чувствуем, говорили бы об инстинктивном отвращении, о том, что мы всегда точно знали, что здесь есть что-то".
И неожиданно ей пришло в голову, что не дурно бы об этом поговорить с баронессой - только не с леди Брейсли.
Они вернулись к ней за столик, как врачи после консилиума.
- Мы говорили, мисс Джейсон, - сказал барон, - что, кроме формальностей, нас ничто не коснется. Потому что с той минуты, как он ушел, мы не оставались в одиночестве, ни в митрейоне, ни на обратном пути (вы шли с мистером Грантом, а мы с женой - с мистером Аллейном), и встретились мы все в верхней церкви, так что мы не можем быть ни свидетелями, ни… ни…
- Подозреваемыми? - сказала Софи.
- Так. Это правильно, что вы так откровенны, моя дорогая юная леди, - сказал барон Софи с торжественным и, может быть, несколько испуганным одобрением.
- Конечно, правильно, - сказал Грант. - Ради Бога, давайте все говорить откровенно. Мейлер был скверный тип, и кто-то его прикончил. Не думаю, что кому-либо из нас по душе при любых обстоятельствах лишить кого-то жизни, и, конечно, страшно представить себе эту вспышку ненависти или, наоборот, холодный расчет, который привел его к смерти. Но вряд ли можно ждать, что кто-то будет его оплакивать. - Он жестко посмотрел на Софи. - Я не буду, - сказал он. - И не буду прикидываться, что оплакиваю. По мне, скверный человек больше не стоит на пути.
Барон подождал с минуту и очень тихо сказал:
- Мистер Грант, вы говорите с убежденностью. Почему вы так уверены, что это был скверный человек?
Грант побледнел, но без колебаний ответил:
- Я это испытал на себе. Он был шантажист. Он меня шантажировал. Аллейн это знает, Софи тоже. А если меня, то почему не других также?
- Почему? - спросил Ван дер Вегель. - Действительно, почему? - Он ударил себя кулаком в грудь, и Софи подивилась, отчего это не выглядит смешно. - Меня тоже, - сказал он. - Это говорю я вам. Меня тоже. - Он сделал паузу. - Большое облегчение, что я могу это сказать открыто. Большое облегчение. Думаю, мне не придется об этом жалеть.
- Ну наше счастье, что у всех нас есть алиби, - сказал Грант. - Думаю, многие сочтут, что мы говорим, как безумцы.
- Иногда лучше всего быть безумцем. Поверье старых времен, что в словах безумцев - Господня мудрость, основано на истине, - провозгласил барон. - Нет. Я не буду жалеть.
Наступило молчание, в которое начал вторгаться гомон отдаленной толпы и полицейские свистки. По улице пронеслась полицейская машина, сирена на всю мощность.
- А теперь, мой дорогой барон, когда мы до некоторой степени открылись друг другу, не лучше ли будет, если мы, с позволения Софи, обсудим наше общее положение, - сказал Грант.
- С величайшим удовольствием, - вежливо ответил барон.