– Нам нужно сделать эту картинку реальной, – снова прервал ее он. – Разве ты не понимаешь, что меня до ужаса пугает даже просто быть здесь? Я не подвергну тебя опасности. Снова. Господь знает, гореть мне в аду за то, что я сделал в прошлый раз...
Она оборвала Джоунса, отмахиваясь и от его смертных грехов и от лет, что он провел в отчаянной попытке их искупить.
– То есть ты думаешь, если я буду игнорировать тебя неделю или две, это убедит людей, которые следят за нами – которые могут даже не делать этого, смею добавить – что ты не ты. Ну и что дальше?
Одна из тех, кто мог даже не следить – бой-баба, сестра Мария-Маргарет – открыла скрипучую дверь большого деревянного дома, в котором ютились монахини. Она двинулась к ним, повязывая на ходу пояс вокруг талии.
Он вынужден был заговорить быстрее.
– Затем мы постепенно сблизимся. Время от времени будем разговаривать в столовой.
В конечном итоге ты пригласишь меня к себе на чай. Днем. И в присутствии твоей соседки.
Мы растянем это на столько месяцев, сколько понадобится чудику вроде Лесли Полларда, чтобы понять, что он тебя любит. Затем прибавим немного энергии, чтобы наконец что-нибудь с этим сделать.
Перед ними выросла сестра.
Лесли повернулся к монахине.
– Простите, мы разбудили вас? У мисс Андерсон проблемы со сном, естественно, после таких дурных вестей... Она пришла в мою палатку с кое-какими вопросами, и, конечно, это было не подходящее место для беседы, так что... Я подумал, возможно, стакан горячего молока?.. – он заговорщически понизил голос. – Она была так расстроена, я просто не хотел оставлять ее одну.
Сестра Мария-Маргарет не закудахтала, не обняла Молли, не проявила ни малейшего сочувствия. По правде, взгляд, которым она одарила Джоунса, был исполнен подозрения.
Но, должно быть, точно так же она смотрела на каждого мужчину, что ходил по Божьей земле.
Он повернулся к Молли, посылая ей безмолвное извинение и добавляя прощальный кивок:
– Оставляю вас в хороших руках, мисс Андерсон.
– Спасибо за то, что были так добры, – проговорила Молли, – мистер Поллард. И прошу прощения за то, что нарушила ваш покой и за... все.
Он точно знал, что она подразумевает под всем, и да, он знал, что следующие несколько месяцев будут самыми длинными в его жизни.
Глава 6
ШЕФФИЛДСКИЙ ЦЕНТР РЕАБИЛИТАЦИОННОЙ ФИЗИОТЕРАПИИ, МАКЛИН, ВИРДЖИНИЯ
7 ДЕКАБРЯ 2003
ВОСЕМНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД
– Каким ты был в детстве? – Вопрос Джины прервал постсексуальный пыл.
Это было краткое время сразу после занятий любовью, когда Макс держал ее на руках и казался почти расслабленным.
Ей пришло в голову, что вместо того, чтобы откинуться назад и насладиться моментом, можно поговорить.
Но Макс покачал головой:
– Я никогда не был ребенком.
Она рассмеялась и повернулась взглянуть на него.
– Нет, был. Давай. Каким был твой любимый... подростковый сериал?
Он опять покачал головой:
– Я не часто смотрел телевизор.
– "Ангелы Чарли", – предположила она, засмеявшись, когда он закатил глаза. – Готова спорить, ты был из тех парней, у кого на стене в колледже висела картинка с как-там-ее–Фаррой.
– Без комментариев. – Но он улыбнулся. – В колледже я больше увлекался музыкой, чем телевидением. Имею в виду, мы, конечно, смотрели "Субботним вечером в прямом эфире", но... Мне подавай Крисси Хайнд из "Претендерс". В любое время суток. Она была горяча.
И действительно умела петь.
Музыка. Они много говорили о музыке. Об этом говорить было просто.
– Какой у тебя был любимый сериал, когда тебе было, например, десять? – спросила она его.
– Черт, я не знаю, – ответил он. – Я смотрел то, что хотели смотреть мои брат и сестра. Они были намного старше... Тим фанател от спорта, так что мы смотрели множество бейсбольных и баскетбольных матчей. А когда их не было рядом... Мой дедушка очень любил Элвиса. С ним я посмотрел много фильмов с Элвисом.
Фильмы с Элвисом. Так забавно.
– Сколько тебе было, – спросила Джина, – когда с твоим дедушкой случился удар?
– Девять.
– Должно быть, ужасно.
– Ага.
Она немного помолчала, просто глядя на него, немного надеясь, что он скажет больше, но зная, что не станет.
Однажды он сказал ей – очень давно – что ему было девять, когда его сестра впервые попыталась покончить с собой. Тот год, наверное, был просто кошмарным.
Первый из многих.
Не удивительно, что он не знал детства.
Она потянулась поцеловать его в щеку, но он повернулся и перехватил ее губы своими.
Господь всемогущий, этот мужчина умел целоваться. Так легко было бы позволить этому стать заключительным знаком препинания в конце разговора. Позволить поцелую направить их в одну из ночей с двумя презервативами.
Но это затянется надолго, а она не могла остаться навсегда.
Как бы ей не хотелось.
Она осторожно отстранилась.
– Так какой твой любимый фильм с Элвисом? – спросила она.
Он рассмеялся.
– Да ладно, – сказала она. – Это несложно, ты можешь ответить.
– Не знаю, – сказал он. – Я, правда, смотрел лишь потому, что этого хотел дедушка.
– И... что? – спросила Джина, приподнимаясь на локте, чтобы взглянуть на него. – Ты просто сидел с ним в гостиной и решал в уме квадратные уравнения, пялясь в пространство?
Он снова закатил глаза.
– Ладно, – произнес Макс. – Просто... дай передохнуть – мне было девять, хорошо? И мой дедушка потерял способность говорить, но когда он смотрел те фильмы, он, я не знаю… Выглядел почти счастливым. Иногда даже смеялся. Черт, да я бы влез в один из этих фильмов, чтобы постоянно там жить, если бы мог. Так что, да, у меня был любимый фильм. "Следуй за мечтой". Что, вероятно, тебе ни о чем не говорит.
– Эй, я видела некоторые знаменитые шоу Элвиса, – запротестовала она. – Это тот с кучей детишек и автомобилем-универсалом, верно?
Он рассмеялся.
– Ну и ну! Да ты тайный почитатель Элвиса.
Боже, она любила, когда он вот так улыбался.
– У меня есть двоюродная бабушка, которая держит в своей квартире в Бэйсайде две картины, – сказала ему Джина. – На одной Иисус, а на другой Элвис.
– "Черный бархат"?
– Ты знал. Мой брат-идиот сказал мне, что это один из известнейших святых, и я...
Что ж, я приняла это на веру. Трудно сказать, сколько мне было, когда я поняла, что это шутка.
Теперь была ее очередь закатывать глаза. Это вызвало у нее мягкий смешок.
– Святой покровитель рок-н-ролла, – произнес Макс. – Мне нравится. В смысле, он был ступенькой к более продвинутой музыке, но для меня, определенно, все началось с Элвиса.
Вернулись к музыке. Ну ладно.
– Ты играл на каком-нибудь инструменте, когда был ребенком? – спросила его Джина.
Он взглянул на нее и, видимо, решив, что эта тема достаточно безопасна, сказал:
– Когда я учился в средней школе, я действительно хотел играть на гитаре. Я тогда открыл Хендрикса, понимаешь?
Она кивнула.
– Так что я пошел к школьному учителю музыки и... Она дала мне скрипку, которую держала наготове – для тех детей, которые хотели попробовать, прежде чем впрягаться в это на целый год.
– Скрипку?
– Да, – сказал Макс. – Очевидно, с этого нужно было начинать на струнном отделении в нашей школе. Помню, она сказала мне, что я должен заслужить право играть на гитаре.
– Ох, парень, – произнесла Джина. – Учительница музыки из твоей средней школы довела бы учительницу музыки из моей средней школы до инфаркта. Подозреваю, в учительской у них бы случилась драка на ножах. И ты больше никогда не возвращался к музыке?
– Не совсем, – признался он. – Я... Что ж, я понял, насколько это трудно.
Он издал звук отвращения:
– Катастрофа. Я всегда во всем был хорош, но...
– Не со скрипкой, – поняла она. – Это один из самых трудных инструментов для игры.
Глупость со стороны учительницы.
– Ага, – согласился Макс, – я слушал "Сквозное движение" и "Бессменно на сторожевой башне", а учительница хотела, чтобы я осилил "Трех слепых мышек" на том куске дерьма, который не мог даже настроить. К тому же толерантность к шуму в нашем доме упала до минус пяти. В смысле, я мог слушать Хендрикса в наушниках. Но учиться играть... – Он пожал плечами. – Я ушел через неделю.
– Это тогда твоя сестра...
– Да, – сказал он. – Какой был твой любимый фильм с Элвисом?
Ладно. Джина получила от этой истории со скрипкой больше, чем ожидала, так что уступила.
– Тот, где он играл священника, – поведала она ему. – Хочу сказать, я же думала, что он святой, понимаешь?
– Так сколько же тебе было, когда ты поняла, что это не так? – спросил Макс.
– Третий класс, – ответила она. – Это было ужасно. Тот тупой пятиклассник – Патрик О`Браен – не прекращал трепаться о том, какой отстой Элвис и как он умер от передоза. Так что я разбила ему губу и поставила синяк – я реально выбила из него дерьмо, прямо на игровой площадке. У меня были такие неприятности. Директриса отправила меня в библиотеку – сразу после драки моя одежда вся запачкалась, это было так оскорбительно.
Но она заставила меня изучить подробности смерти Элвиса. – Джина вздохнула. – То был недобрый день. Помню, мама работала, так что меня забрал дядя Фрэнк – он жил у нас, потому что не мог найти работу. Драка считалась серьезным делом. Меня отстранили на два дня, и, прежде чем вернуться, я должна была принести извинения Патрику и его родителям.
Только я знала, что от этого станет только хуже, ведь так? Представь, что ты тот ребенок, а третьеклашка приходит в твой дом и...
Макс улыбнулся:
– Бедный ублюдок.
– Ага, ты думаешь, что это забавно, но я была подавлена, – сказала она ему. – С разбитым сердцем. Все эти молитвы были фальшивому антисвятому? Мой герой наркоман?
Ты знаешь, что я происхожу из целого поколения пожарных и копов. Употребление наркотиков в моей семье шло наряду с убийством и поджогом.
Она поудобнее устроилась на нем, сильнее прижав его руку к себе.
– Не могу поверить, что никогда не рассказывала тебе эту историю. Ведь рассказывала, разве нет?
– Нет.
Он потянулся, чтобы убрать волосы с ее лица.
– Дядя Фрэнк усадил меня и рассказал, что герои иногда ошибаются, – сказала Джина.
– Он заметил, что, может, Элвиса все равно стоит считать святым, несмотря на все сделанные им ошибки, потому что тот принес так много света в жизни многих людей.
Например, двоюродной бабушке Тилли, у которой осталось негусто поводов для радости после смерти дядя Германа.
– Он также заставил меня принять душ и переодеться, – продолжила она. – Отвез прямо к дому О`Браенов и научил, что сказать, чтобы Патрик не терроризировал меня до конца года. – Джина фыркнула. – Фрэнк сказал, что я должна пощадить его гордость и моя речь должна быть такой: "Извини, я была не права. Спасибо за то, что не стал бить меня, ведь я девочка и слабее тебя, и ты, вероятно, знаешь, что мальчики не должны бить девочек". Но я была в своем репертуаре: "Но он не бил меня – я победила в драке, честно и справедливо! Как насчет моей гордости?" Так что Фрэнк разрешил мне написать Патрику письмо и передать его, пока не видели родители, а там говорилось: "Если я когда-нибудь еще услышу, как ты называешь Элвиса отстоем, я заставлю тебя пожалеть". – Она рассмеялась. – А когда мы добрались до дома, Фрэнк впервые разрешил мне сыграть на его барабанной установке. Детям запрещали даже дотрагиваться до нее, но в тот день он разрешил мне поиграть, фактически, дал мне урок, и это было волшебно... Конечно, после этого я пробиралась вниз каждый раз, когда никого не было дома, и играла. Думаю, он знал об этом... Так или иначе, с тех пор Патрик О`Браен всегда избегал меня на площадке.
Макс снова улыбнулся:
– Мой дедушка тебя бы обожал.
Как-то давно Макс рассказывал ей историю о том, как встретились его дедушка и бабушка – американка – в Индии в двадцатых. Им обоим было по тринадцать, когда его бабушка Венди отстала от своей школьной группы. Раза Багат проводил ее домой. А затем пошел и за невероятное время – примерно за две недели – выучил английский, чтобы говорить с ней и легко ее понимать.
Очевидно, притяжение было взаимным. В тридцатых они поженились – в то время их отношения рассматривали как межрасовые и очень скандальные. Ухудшало положение то, что Раза не принадлежал к высокой касте.
После Второй мировой войны Раза, Венди и их сын Тимоти – отец Макса – переехали в Америку, где не были такими изгоями, особенно после того, как Раза получил высокооплачиваемую работу в авиации.
Раза с энтузиазмом постигал страну жены: место, где родилось ракетостроение, а чернорабочий не должен был проводить всю жизнь, развозя удобрения.
– С удовольствием бы встретилась с ним, – сказала Джина. – И с твоими родителями тоже.
Макс недоверчиво посмотрел на нее.
– Что? – спросила Джина.
– Ничего.
– Сколько тебе было, когда они развелись? – спросила она.
Он вздохнул и ответил:
– Первый год в колледже. Мы действительно должны продолжать?
– Должно быть, это трудно для тебя, – сказала она. "Давай Макс, расскажи что-нибудь значимое..."
– Не-а, – сказал он. – Это все в прошлом.
– Если есть причина, почему ты не хочешь ее обсудить?
– Потому что тут не о чем говорить, – парировал Макс. – Я сделал то же, что и всегда.
Повел себя правильно. Выпустился экстерном. Джина, уже поздно.
Ох, ладно. Беседа свернула на менее комфортную для него территорию, и он поступил как обычно. Попытался избавиться от Джины.
Если она сдастся, ничего хорошего не выйдет. Если она так сделает, Макс просто закроется еще больше.
Так что Джина продолжила.
– Большой день завтра? – поддразнила она. – Игра в кункен с Аджаем?
– Я имею в виду для тебя. Ты должна вернуться к Джулзу сегодня.
– Ага, а затем забрать завтра твою почту. Утомительно, – произнесла она.
Он не улыбнулся. Он и так едва удерживался, чтобы не заговорить о ее возвращении в Нью-Йорк и поступлении на юридический факультет... Она просто знала это. И тогда она не удержится от того, чтобы послать его и...
Закончится тем, что она уйдет расстроенная. Ночь была для этого слишком хороша, даже если беседу преимущественно поддерживала лишь Джина.
– Так что же ты используешь для выхода своего творческого потенциала? – спросила она, прежде чем он успел произнести какую-нибудь глупость.
– Что?
Она смутила его. Хорошо.
– С тех пор, как ты отказался от скрипки, – пояснила она. – Если бы у меня не было моих барабанов, я бы свихнулась.
– У тебя нет твоих барабанов, – заметил он. – Они в Нью-Йорке.
Р-р-р.
– Да, – сказала она, – но я нашла студию звукозаписи примерно в двух кварталах от квартиры Джулза. У них есть установка. Владелец, Эрни, не возражает, если я прихожу во внерабочее время и... Разве я не говорила тебе об этом?
– Нет, – нахмурился Макс. – Эрни?
– О. – Она поцеловала его. – Ревность?
Джина не позволила ему ответить.
– Он женат и у него двое детей. Так что перестань уклоняться от моего вопроса. Что ты делаешь? Пишешь стихи? Или – я знаю! – занимаешься скрапбукингом, верно?
Он рассмеялся, как она и надеялась.
– Да. Весь избыток свободного времени.
– Серьезно, – сказала она. – Ты пытался рисовать, или заняться скульптурой, или...
– Некоторые люди рождены для того, чтобы создавать искусство, а другие – для того чтобы сидеть в зрительном зале.
Джина села и повернулась лицом к нему.
– Ты же не веришь в это на самом деле, правда? – Она была оскорблена. – Это так же глупо, как сказать ребенку, что, прежде чем играть на гитаре, он должен овладеть скрипкой.
Это два совершенно разных инструмента, к тому же...
– Ш-ш-ш, – сказал он, но при этом улыбался, – люди спят.
– Люблю, когда ты улыбаешься, – сказала она ему. – Ты делаешь это нечасто.
И тут же его улыбка пропала.
– Я знаю, – пробормотал он. – Извини.
И вот они снова уставились друг на друга.
Уставшие. И испуганные. По крайней мере, она была испуганной. Неуверенной.
Эмоционально вычерпанной от необходимости быть все время так чертовски осторожной с ним. В страхе, что он скажет ей "все, баста", что они не могут продолжать.
Она не знала, что он чувствовал, потому что он никогда ей не говорил.
"Пожалуйста, – взмолилась она Святому Элвису, – пошли мне какой-нибудь знак..."
Ей не нужно, чтобы Макс говорил, что любит ее, но это бы чертовски не повредило.
Возможно, сыграло роль, что они были голыми в его кровати, но, как всегда, когда они смотрели друг на друга, что-то вспыхнуло. Зажглось и, потрескивая, окружило их.
"Что мы здесь делаем, Макс?" – не спросила Джина.
Вместо этого она сказала:
– Поздно.
– Да, – согласился он. А затем удивил ее. Он практически спел ей. Тихо и немного фальшиво, но определенно подражая Элвису: "Боже Всемогущий, я чувствую, как моя температура поднимается..." Джина засмеялась.
Макс потянулся к ней, а жар в его глазах сказал, что никуда она не денется.
По крайней мере, не сейчас.
ОТЕЛЬ "ЭЛЬБЕ ГОФ", ГАМБУРГ, ГЕРМАНИЯ
21 ИЮНЯ 2005
НАШИ ДНИ
Джина не ждала его в комнате отеля "Эльбе Гоф".
Макс этого на самом деле и не ожидал.
Но боже, как же он надеялся.
На полу лежал конверт – без сомнения, счет за номер – который просунули под дверь.
Макс поднял его, когда вошел.
Закрывая за собой дверь, он не потрудился включить свет – занавески были открыты, и две аккуратно застеленные кровати омывал предзакатный свет. В комнате царила типичная гостиничная обстановка: кровати, шкаф, столик с телефоном, телевизор. Мягкий стул и торшер. Стулья и столик для завтрака у окна. Характерно универсальный приятный интерьер – он мог находиться где угодно в мире угождения американским путешественникам.
За исключением того, что здесь пахло Джиной. Она не пользовалась духами, по крайней мере, не теми, что в бутылочках, ее шампуни, мыло и лосьоны обладали сладковатым ароматом.
В ванной пахло сильнее. Как будто она была здесь. Только невидимая.
На стойке лежала косметика, словно она только что ею пользовалась. Словно оставила комнату в полной уверенности, что вернется.