Костер уже почти погас. Комнату освещала только холодная белая луна. Мегги, встав на цыпочки у окна, смогла разглядеть смутные очертания мужчин, толпившихся у дымящихся останков костра. Девочке показалось, что они осторожно несут через двор что-то тяжелое.
Ее чуть не вырвало. Но такая постыдная слабость простительна Дине, а уж никак не Мегги. Усилием воли Мегги преодолела спазмы, повернулась к сестре, съежившейся в постели, и невозмутимо сказала:
- Это кричала Ангелина. Для женщины, которая верит в колдовство, она жуткая трусиха.
Дина не могла выговорить ни слова. Она смотрела прямо перед собой расширившимися от ужаса черными глазами, которые блестели в темноте, как у кошки, почуявшей мышь.
Мегги снова выглянула в окно. Мужчины возбужденно толковали между собой. Кажется, среди них было несколько полицейских. Девочка не могла различить, кто же из них папа, дядя Дадли или дядя Руперт, а кто - незнакомые люди. И тут она услышала, как папа ясно спросил:
- Когда же вы получите заключение эксперта?
Ответа Мегги не расслышала.
- Надеюсь, вы понимаете, - продолжал папин голос, - что поиски должны быть безотлагательно продолжены. Потому что этого не может быть… - Заключительная часть фразы прозвучала невнятно. Мегги увидела, как один из мужчин - наверное, папа - закрывает лицо ладонями. У нее подкосились ноги, и она соскользнула на пол, содрогаясь от беззвучных рыданий.
Глава 22
Эмме на какое-то мгновение показалось, что знакомые крадущиеся шаги ей просто померещились; скорее это был слабый шорох, виновницей которого стала мышка. Эмма напряженно вслушивалась в обманчивую тишину, ожидая, что в любое мгновение может раздаться уродливо-искаженный, неизвестно кому принадлежащий голос. Но он так и не прозвучал. Однако случилось неожиданное: в замке медленно повернулся ключ.
Боже, страшный час пробил? В ее камере появится некто, ранее испугавший Луизу, и обреченная девушка потеряла туфельку, за которой так и не вернулась, возможно, потому, что ей ничего уже в этой жизни не было нужно…
Но дверь не открыли. Снова послышался звук крадущихся шагов, затем наступила тишина.
Может быть, дверь все же открыта, но она в смятении не заметила? Эмма громко спросила:
- Есть тут кто-нибудь?
Она вглядывалась в кромешную тьму, пока у нее не заболели глаза. Тишина, казалось, воцарилась в ее каморке навсегда.
В сознании Эммы постепенно укоренялась Мысль: кто-то отпер дверь - и она больше не пленница… Если, конечно, не подстроена новая ловушка.
Пусть это будет очередная западня - все-таки лучше, чем томительное ожидание развязки, от которого она рано или поздно сойдет с ума. Эмма, спотыкаясь, пробралась к выходу и повернула ручку. Дверь бесшумно открылась. Она увидела перед собой смутные очертания узкой деревянной лестницы, которая вела в комнату, похожую на хлев. Лунный свет, проникавший сквозь проем, в котором не было дверей, освещал что-то, напоминавшее старый экипаж. Значит, ее заперли в каморке, расположенной над старой конюшней Кортландса! И она не грезила наяву, когда слышала голоса Мегги и Дины! Оказывается, все это время она томилась совсем близко от дома.
Но как объяснить взвившиеся в небо гигантские языки пламени? Богатое воображение Эммы рисовало одну картину чудовищней другой.
А вдруг кто-то из обитателей Кортландса был ее похитителем и даже убийцей как в воду канувшей Луизы? Может быть, этот преступник затаился сейчас в темноте, собираясь прикончить Эмму, когда она начнет спускаться по шатким ступеням лестницы.
Неизвестный, который тайком отпер дверь, расставил ей смертельные сети.
Эмма медленно, с огромным напряжением спускалась вниз; измученная женщина находилась в полуобморочном состоянии: у нее болела и кружилась голова, подгибались от слабости ноги, почти не действовала раненая рука.
Каким же надо быть зверем, чтобы, спрятавшись в тени старого экипажа, подстерегать обессиленную жертву…
Наконец Эмма сошла с последней ступеньки и замерла. Ничто не шелохнулось в полной враждебности темноте. Дверной проем, через который проникал голубой луч, манил на свет божий.
Неужели она свободна? Так что же, она оказалась жертвой чьей-то бесчеловечной шутки? А как же тогда туфелька Луизы, валявшаяся под диваном, что означает эта зловещая улика?
К дому вела тропинка, вившаяся меж кустов. Эмма не решилась идти через двор, ибо возле угасающего костра толпились незнакомые люди. Так вот в чем дело: загадочное сияние, озарившее сумрачную каморку над конюшней, было всего лишь отблеском костра, который, видимо, разожгли забавы ради.
На фоне мирного обыденного течения жизни кошмар минувшей ночи представлялся каким-то театром абсурда. Эмма, боясь, что незнакомые люди увидят ее в таком плачевном состоянии, хотела незаметно проникнуть в дом, скорее найти Барнаби и рассказать ему о важной улике, которая могла послужить ключом к тайне исчезновения бедной Луизы. Когда же она примет теплую ванну, выпьет горячего чаю - тогда поверит, что избавилась от ночного кошмара, который мог стоить ей жизни…
Поверит ли Барнаби, когда она расскажет ему о своих немыслимых приключениях? Но у нее есть убедительные доказательства: глубокий порез на руке, внушительный синяк на виске и следы веревки на запястьях. Барнаби просто будет вынужден поверить жене, и тогда он приложит все усилия, чтобы расследовать преступление неизвестного пока маньяка.
Эмма уже видела крупные заголовки на первых полосах газет: "Дело об исчезновении женщин". В основном хорошеньких, или, как говорят в Кортландсе, красоток. Жозефина, Сильвия, Луиза, Эмма… Но ей чудом удалось спастись.
А еще неопознанные останки юной незнакомки, отрытые в поле…
Дорога от конюшни до дома показалась Эмме бесконечно длинной и тяжелой. Она увидела у главного входа в особняк Кортов несколько машин, но людей рядом с ними не было. Ей удалось незаметно проскользнуть по гравиевой дорожке и, словно призрак, явившийся из небытия, возникнуть в холле.
Не сделав ни шагу, Эмма замерла, не веря своим глазам. На полу стояла клетка для птиц, в которой красовался изумрудно-зеленый попугай с красным клювом, висевший вниз головой.
Эмма протерла глаза, опасаясь, что у нее начались галлюцинации. Но птица оказалась живой и весьма общительной: стоило Эмме просунуть в клетку палец, как попугай, изогнувшись, попытался дотянуться до него клювом. В воздухе был разлит тонкий запах дорогих французских духов, на спинке стула накинута меховая шубка. Из гостиной донеслось легкое позвякивание - видимо, браслетов? - затем послышалось кокетливое сопрано:
- Дорогой, у меня и в мыслях не было преподносить тебе сюрприз, заявляясь в дом среди ночи. Такие забавы не в моем вкусе. Но ты не ответил на телефонный звонок, и я разволновалась. А когда я приехала в Кортландс, то увидела, что здесь бродит целая орава полицейских. Что происходит?
- Слава богу! По крайней мере, хоть ты объявилась! - В голосе Барнаби звучало не только облегчение, но и искренняя радость; Эмма насторожилась.
- Дорогой, не могу тебе передать, как мне жаль, что я не сумела забрать детей на каникулы. Но мы заблудились в верховьях Амазонки и бродили по зарослям несколько месяцев. Я не могла даже послать телеграмму. Гарри убеждал, чтобы я не тревожилась, но в дебрях Южной Америки было так неуютно, что я не могла думать ни о чем, кроме назойливых москитов, ядовитых змей и прочей мерзости. Барнаби, ты меня совсем не слушаешь. Ты не рад меня видеть? Что здесь, черт возьми, случилось?
- Эмма пропала.
- Прости, но я не знаю, кто такая Эмма. Если она молода и привлекательна, тебе следовало бы поискать ее в той убогой дыре, куда заманил меня один из твоих братьев. Бр-р-р. Такое любовное гнездышко не по мне. Кажется, там когда-то застукали твою мать: она предавалась любви с грумом. Какая неразборчивость!
- Мать?! - изумился Руперт и залился смехом. - Узнаю Жозефину: она не упустит возможности возвести напраслину на добродетельную женщину.
- Где это место? - вскинулся Барнаби.
Эмма медленно вошла в комнату. По вытянувшимся лицам мужчин она поняла, что отвратительно выглядит - так же, как и чувствует себя.
- В этой конуре точно жил грум, - заметила Эмма, словно давно принимала участие в разговоре. - Он спал на диване и любовался красной скатертью с кисточками. Только одна вещица оказалась лишней. Женская туфелька. Боюсь, она принадлежала не твоей матери.
И снова ей почудилось, что она грезит. Ее сознание как бы раздвоилось. Она не сомневалась, что находится в Кортландсе, об этом неопровержимо говорили батальные сцены на стенах и высокомерный нос мраморного прадедушки Корта, выглядывавший из-за двери. Она ощущала пристальные взгляды троих потрясенных мужчин: Барнаби, Руперта и Дадли, и бесстрастный взгляд стройной брюнетки, Жозефины, которая, к счастью, жива и невредима. Даже если Барнаби все еще любит свою первую жену, Эмма не желала этой женщине того, что она, к своему стыду, подозревала. Но все по-прежнему казалось грезой. Даже когда Барнаби, отчаянно воскликнув "Эмма!", кинулся к ней и заключил в объятия, Эмме не верилось, что подобное чудо происходит наяву. Она так мечтала о встрече с мужем, что продолжала сомневаться, не сон ли это?
- Ну и помучили же вы нас, прекрасная леди! Мы почти решили, что вас нет в живых, - признался Руперт. Голос политика выражал искреннюю сердечность, что было редчайшим исключением. - Сегодня день возвращения скитальцев, не иначе. К старому греховоднику Барнаби вернулись сразу две жены, а мы с Дадли…
Барнаби прервал красноречивого брата.
- Эмма, ты способна рассказать, что же произошло?
- Это несправедливо, - не могла смириться Жозефина. - Я скиталась около двух лет, а она, кажется, отсутствовала всего несколько часов. Но я сама расскажу; что произошло с новоявленной знакомой Барнаби. Один из вас, мальчики, заманил ее в любовное гнездышко, а когда она отказалась разделить с ним эту игру, запер ее. Уж я-то знаю. Однажды ты попытался сделать это со мной, не так ли? - Ее блестящие черные глаза обратились к…
- Смотрите! - закричал Барнаби. - Остановите его!
Но было слишком поздно. Грузный неповоротливый Дадли выбежал из комнаты со скоростью оленя и спустя мгновение был уже в холле.
- Шлюхи! - орал он, дрожа от ненависти и ужаса разоблачения.
- Дадли?! - прошептала Эмма. - Не может быть!
- Дадли! - донесся другой голос, высокий, скрипучий и преисполненный отчаяния. Этот вопль заставил Дадли остановиться. Руперт, опомнившись, бросился к нему. Дадли, ища пути к отступлению, кинулся к лестнице, но поскользнулся на полированном паркете. Чтобы не упасть, он ухватился за мраморный тяжелый бюст прадедушки Корта. Сиятельный пращур медленно опрокинулся и придавил Дадли всем своим непомерным весом.
Последнее, что запомнила Эмма, - это пронзительный крик изумрудного попугая из Южной Америки. Тьма объяла ее: Эмма была в глубоком обмороке.
* * *
- Конечно, мне пришлось выдержать настоящий бой на таможне, - ворковала Жозефина. - Но я сказала им, что этот красавец - подарок моим дочерям-близняшкам на день рождения, и если они задержат попугая (карантин и все такое), то им самим придется кормить привередливое существо. Ну и вот, когда я пообещала, что не подпущу его и близко к домашним птицам… кажется, я вас утомила? Но ведь вы не хотите, чтобы я сошла с ума? Непритязательная легкая беседа помогает мне сохранять душевное здоровье. В этом смысле Мегги вся в меня. Ах, Барнаби, посмотри, Эмма, кажется, приходит в сознание! Кто она такая, кстати?
Очнувшись, Эмма увидела, что лежит на диване; Барнаби держит ее за обе руки.
- Моя жена, - ответил он Жозефине, и Эмма с нескрываемой радостью заметила, что он гордо поднял голову. Мир перестал существовать, на планете остались только они вдвоем - на этот раз навсегда.
- Поздравляю, - сказала Жозефина без всякой фальши. - Я собиралась тебе сообщить приятную новость: мы с Гарри поженились в Рио неделю назад. Он все еще желал меня, даже после этих чудовищных восемнадцати месяцев скитания в джунглях. Дети тоже узнают эту новость. Я и впрямь заболталась, не так ли?
- Мне это нравится, - прожурчала Эмма, вернувшаяся с небес, и улыбнулась женщине, в которой из-за глупой ревности видела опасную соперницу. Жозефина с упоением продолжала щебетать, она от природы обладала неиссякаемой жизнерадостностью и была на удивление доброжелательна.
- Дорогая, как ты себя чувствуешь? - заботливо спросил жену Барнаби.
Эмма приподнялась на диване:
- Спасибо, отлично. Мне очень жаль, что я оказалась такой слабонервной. Но у меня выдался тяжелый день.
- Да уж, тяжелее не придумаешь. Жозефина, дай Эмме чего-нибудь выпить и не забудь о себе. А мне необходимо сделать кое-что важное.
Эмма со страхом посмотрела в сторону холла. Но дверь была закрыта. Она сжала руку Барнаби:
- Барнаби, все к лучшему.
Он многозначительно ответил:
- Для всех, кроме мисс Пиннер. Жозефина, позаботься, пожалуйста, об Эмме.
- Разумеется. Твоя жена очаровательна. Я с пятнадцати лет мечтала о таком цвете волос. Что ты будешь пить, Эмма? Думаю, рюмка виски тебе не повредит? Вот и славно.
- Луиза мертва. - У Эммы не оставалось и тени сомнения в гибели мисс Пиннер.
- Кажется, они нашли что-то, разоблачающее садиста, в этом жутком костре. Весьма дремучий, простительный разве что дикарям способ избавления от трупа, ибо все равно его бы обнаружили. Дадли никогда не отличался большим умом. Бесспорно, Дадли - исчадие ада, но хитроумным его не назовешь. Благодаря добродушной простоватости все до поры до времени сходило ему с рук, не так ли? Я сама едва не оказалась в числе его жертв, когда единственный раз приехала сюда после развода с Барнаби. Сначала он показался мне симпатичным, но вскоре мое представление об этом человеке резко изменилось. Я думала, что поступаю благородно, храня молчание о его непристойном поступке. Все-таки деверь, как-никак. Но теперь я понимаю, что должна была рассказать эту постыдную историю. - Жозефина, нахмурившись, замолчала.
- Но почему он… убивал? - запинаясь, спросила Эмма; она старалась не думать о Луизе, просто боялась представить себе маленькую, недалекую, восторженную мисс Пиннер с ее заискивающей улыбкой и корыстолюбивыми устремлениями.
- А бог его знает. Какая-то врожденная маниакальность. Я выбрала подходящее время для возвращения домой, не так ли? Эмма, ты куда собралась?
- К детям. Должно быть, они до смерти перепуганы.
- С ними все в порядке. Я проверяла. Мегги заснула прямо на полу: свалилась с ног от нервного перенапряжения. Девочка даже не проснулась, когда мы поднимали ее, чтобы уложить в кровать. Она всегда держится до последнего. Я бы на ее месте не выдержала. В общем, ты без зазрения совести можешь выпить и окончательно успокоиться.
- Я думаю, ты из тех отважных неунывающих женщин, с кем хорошо даже в джунглях, - восхищалась Эмма.
- О, я всегда живу сегодняшним днем. Скорее даже минутой, вот этим чудесным мгновением покоя, за которым - неизменные будни и суета. - Жозефина от души улыбнулась Эмме. Ее тонкое смуглое лицо светилось. - Я вижу, ты идеально подходишь Барнаби. Не такое беспокойное, мятущееся создание, как я. Ты принесешь ему счастье.
- Спасибо, - вымолвила Эмма, едва не расплакавшись.
Как и предсказывала Жозефина, за минутами относительного покоя последовали тяжкие будни и суета. Приехал доктор в карете "скорой помощи". Дадли с переломом черепа не приходил в сознание; его отвезли в больницу в сопровождении детектива, которому вряд ли теперь удастся получить у преступника показания. Складывалось впечатление, что некоторые обстоятельства случившегося в Кортландсе так и останутся под непроницаемым покровом тайны…
Скелет, найденный в поле… Сильвия… Кажется, никто толком не представлял себе, как разрешить эти чудовищные загадки.
Но самым удивительным было то, что вопреки всем бедам жизнь продолжалась… Люди по-прежнему радовались и страдали, мерзли от холода и предавались гурманству. Барнаби жутко растопил камины, надеясь, что яркое пламя разгонит тучи, нависшие над родным домом. На кухне Ангелина и Вилли делали сандвичи и готовили чай. Казалось, неугомонная служанка лишилась дара речи, но ее широко раскрытые, выразительные глаза предупреждали: это всего лишь вынужденная пауза, скоро комнаты вновь огласятся ее рокочущим смехом и неугомонной трескотней.
Миссис Фейтфул, чей жуткий вопль на миг остановил Дадли, больше не показывалась. Руперт по-своему сочувствовал экономке:
- Оставьте ее в покое, пусть бедная старуха побудет некоторое время одна. Вы же знаете, что она молилась на Дадли как на идола. - Он говорил просто, без наигранной сердечности. - Кажется, для нее он все еще маленький мальчик. Боюсь, мы все относились к нему так же, разве я не прав? Интересно, как возникло его неприязненно-патологическое отношение к женщинам, которых он любил и ненавидел в одно и то же время? Этот феномен за гранью нормального поведения мужчины. К примеру, случай с Томом-соглядатаем. Должно быть, в ту ночь Дадли забрался по широкому стволу разросшегося плюща, чтобы заглянуть в окно Луизы, а потом, когда поднялась тревога, залез на чердак и быстро проник оттуда в свою комнату. Затем распорядился срубить ни в чем не повинный вьюн, чтобы подозрение заведомо пало на кого-нибудь другого, хотя бы на Вилли. А в другой раз он исхитрился иначе: надел и потом подбросил промокшие ботинки Барнаби. Но старина Вилли оказался наиболее уязвимой мишенью. Поэтому он ему и приказал разжечь костер - конечно, после того, как Дадли тайком положил труп несчастной Луизы в основание этого погребального пламени…
- Мы до сих пор не знаем, что с Сильвией, - заметил Барнаби.
- И личность найденных в поле останков мне не установлена. - Руперт смущенно посмотрел на двух женщин. - Простите, милые дамы, что наша беседа приняла столь криминальный характер.
Эмма глубоко задумалась.
- Мне кажется, - заметила она после небольшой заминки, - погибали только одинокие девушки, те, у кого не было семьи; в этих случаях некому поднимать шум об их исчезновении. У Луизы была только эта несчастная собачка, а у той… другой… возможно, и зверька не было. Дадли вообразил, что его подложные письма - необычайно хитрый трюк, нечто вроде гордиевого узла. Скорее всего, он даже не подозревал, что первая из обреченных девушек сначала составила черновик прощальной записки, которую он вынудил ее оставить; именно черновик обнаружили девочки в кармане алого пальто. А оригинал, как я понимаю, даже не понадобился, поскольку никто и не заметил исчезновения его невинной жертвы. Со временем Дадли настолько уверовал в свою безнаказанность, что даже не подумал избавиться от улик, запихав пальто в старую колыбель.
- А тебя, - обратился к Эмме Руперт, - тебя тоже заставляли писать прощальное письмо?
Эмма хотела забыть о кошмаре, пережитом ею в маленькой, темной каморке. Слова письма, которое она так и не написала, все еще не давали ей покоя. Возможно, она осталась жива только потому, что Дадли знал: Барнаби, тетю Деб, близнецов, всех домашних насторожило бы ее внезапное исчезновение, и они забили бы тревогу. Но вот что странно: Дадли прекрасно понимал, чем грозило ему ее освобождение. Когда Эмма осознала важность прощальных писем, она уже была на пороге разоблачения маньяка.