- Ну да, жизнь после смерти. В общем, театр продолжается и там. И, наверное, есть те, кто даже пишут там пьесы. А если есть, кто пишут пьесы, значит, есть и те, кто их играет. Значит, без работы мы с вами там не останемся. Впрочем, оставим загробный мир. Лучше скажите, что вам не нравится в моей пьесе.
- Она про любовь, а любви в ней почти нет.
- А что же есть?
- Думаю, в ней есть вы, человек, который не умеет любить, а от того и мучается. Вас это беспокоит, об этом вы и пишите. Все, картошку почистила, через пятнадцать минут она сварится.
Феоктистов вскочил со стула.
- К черту картошку! То есть, картошка - это замечательно. Но что, по-вашему, означает не уметь любить?
- Любовь - это путь к Богу, а человек, которого вы любите, - это дверь, через которую он заходит на этот путь. А у вас все ровно наоборот, все ваши герои любовь стягивают, как одеяло, исключительно на себя. От того и несчастны.
- Не считайте меня за идиота! Конечно, есть и такая любовь, но я пишу о любви грешной. И о грешных людях. О таких, как мы с вами. А вы мне читаете проповеди, как в церкви. Вам никогда не хотелось уйти в монастырь, стать монашенкой. Кстати, а вы случайно не девственница?
- У меня есть сын, он сейчас у мамы в деревне. Я была замужем десять лет.
- Хотя бы это хорошо. Терпеть не могу девственниц. Для меня девственница такая же аномалия, как Бермудский треугольник. Или даже похуже.
- Почему вы меня все время оскорбляете. Вы что таким образом защищаетесь от меня?
- Я от вас защищаюсь?! Да кто вы такая! Вы меня раздражаете, действуете, как красная тряпка на быка. Строите из себя развратницу-монашку.
- Мне кажется, будет лучше, если вы уйдете.
- А картошка. Я хочу попробовать вашей картошки.
- Картошку можно съесть, где угодно. Я вас прошу, уйдите. Нам не надо встречаться, мы - антиподы.
- Кто мы?
- Антиподы - это противоположные точки на земном шаре. Нам не понять друг друга. Мы из разных миров.
- А кто говорил, что мы в одном экипаже. Что без вас нет меня, а без меня - вас. Что-то вы не последовательны.
- Я ошибалась или преувеличивала. Мы вполне можем обойтись друг без друга. Хотите, я вообще не стану играть в вашей пьесе. Роль у меня маленькая, любая актриса меня заменит.
- Ну, уж нет. Вы так легко от меня не отделаетесь. Вообразили себя наместником Бога на земле! Рассуждаете о творчестве, о любви, как о своей картошке. А что вы во всем этом понимаете. Хотите пари, что вас бросил муж.
- Да, бросил, - спокойно подтвердила Аркашова. - Но это вас нисколько не касается. Прошу вас, уйдите. И не приходите ко мне больше. Вы из тех, кто приносит несчастье в первую очередь самим себе. А значит, и всем, кто с вами близко соприкасается.
- Да, вы просто боитесь меня.
- У меня нет причин вас бояться. Но я стараюсь держаться по возможности подальше от таких людей, как вы. Я дала себе такое слово уже давно. И не вижу причин его нарушать.
- Говоря прямым языком, вы меня выставляете вон.
- Я прошу вас уйти и не приходить. И вообще, давайте ограничим наши отношения исключительно деловыми рамками. Так будет лучше для нас обоих.
Взгляд Феоктистова упал на кастрюлю, в которой кипела вода.
- Картошка сварилась, - сказал он.
- Я могу дать ее вам домой. - Не спрашивая у него согласия, она быстро достала картошку из воды, завернула ее в фольгу, фольгу положила в пакет и протянула его Феоктистова. - Вот возьмите.
Феоктистов взял пакет, и, не сказав больше ни слова, вышел.
Глава 6
Папаша Карон сидел за столом в своей мастерской мрачнее тучи. Вот уже почти полчаса он никак не мог сосредоточиться на работе. Целых полчаса! Невиданное для такого человека, как он, дело. Его мастерская завалена заказами, у него нет отбоя от клиентов. Самые влиятельные вельможи Парижа стремятся заказать часы именно у него. А все потому, что он стал непревзойденным мастером своего дела. Всю свою жизнь он положил на это, работал, как каторжный день и ночь, совершенствовал свое мастерство и все-таки добился своего. Он стал первым в своем ремесле. Его часы не просто механизм для отсчета времени, а произведение искусства. Каждый их экземпляр неповторим и единственен в своем роде.
Сколько Карон себя помнил, он старался каждые часы, выходящие из его рук, наделить особым, свойственным только им одним своеобразием. Отделка корпуса, роспись циферблата, декор стрелок и цифр - все было уникальным. А все потому, что ему нравилось свое дело. Если бы не почтенный возраст, он продолжал бы трудиться в своей мастерской целыми сутками. Но коварные годы, увы, берут свое. Его глаза утратили былую зоркость, а пальцы легкость и подвижность, суставы болят. Да и спина что-то стала слишком часто напоминать о своем существовании. Остается одна надежда на сына. Именно его Карон намеревался сделать достойным преемником своего бизнеса.
Пьер способный малый, но очень безответственный, размышлял Карон о своем отпрыске, из него может выйти отличный часовщик, не хуже своего отца, а может, даже и лучше. Но для этого нужны желание и упорство с его стороны, а вот этого как раз ему и не достает. И где носит этого несносного мальчишку! Вот уже два дня он не показывается в мастерской. Возмутительная дерзость со стороны этого оболтуса.
Карон покосился на большие каминные часы, показывающие девять часов утра. На лице его отразилось сильное недовольство. Карон вскочил со стула и стал нервно прохаживаться по мастерской. Вдруг он остановился, заслышав звуки стремительных шагов на лестнице. В тот же момент дверь распахнулась, и в мастерскую влетел запыхавшийся Пьер.
- Доброе утро, отец! - Пьер учтиво склонил голову в поклоне. Однако его озорные глаза выражали совсем другое состояние. Карон усмотрел в них одну сплошную дерзость и своеволие.
- Утро бывает доброе только в одном случае, если вы его встречаете с восходом солнца, - проворчал Карон, сердито хмурясь, - А, вы, молодой человек, изволите слишком долго спать.
Пьер рассмеялся и продекламировал на распев несколько только что сочиненных им строк.
Мечтою дерзкой мысль объята
Зачем мне солнца луч златой,
Когда единственной усладой
Стал взгляд красавицы младой.
- Так вот чем занимался мой сын, - съязвил Карон, - Вы всю ночь напролет пачкали бумагу.
- Ах, отец! Вдохновение вещь такая непостоянная, - скорчил смешную гримасу Пьер, - А у меня с этой капризной дамой давний роман. Не мог же я указать ей на дверь, когда она прошлой ночью так внезапно посетила меня.
- Вы уже два дня не появляетесь в мастерской. Не слишком ли ваше романтическое свидание затянулось. - Карон старался говорить спокойно, но в груди его все больше и больше нарастало возмущение.
- Что вы! Я посвятил этой милой прелестнице всего одну ночь. - Пьер сделал несколько танцевальных па, закружившись вокруг отца, - Но, что поделать, если я так любвеобилен. Моя другая возлюбленная не менее прекрасна. Вот послушайте:
Все, что я вижу, раздражает
За что мне злобность этих мук.
Одно лишь сердце оживляет
Мелодий дивных нежный звук.
- Я прекрасно осведомлен об этой вашей страсти, - постепенно закипая, процедил Карон. - Более того, идя на уступки вашей слабости, я позволил вам скрипку и флейту, но при особом условии. Извольте вспомнить каком?
- Условие простое. - Пьер слегка подпрыгнув, уселся прямо на стол, где обычно священнодействовал его отец, и беспечно закинул ногу на ногу. - Мне позволено играть только после ужина в воскресные дни и иногда днем, если это не будет нарушать покой соседей и ваш.
- Так почему у вас хватает дерзости не соблюдать это условие? - Карон уже едва сдерживал себя, чтобы не перейти на крик. - И встаньте с моего стола!
- Позвольте вам заметить, что я соблюдаю его самым тщательным образом. Разве я нарушил хоть раз ваш покой? - Пьер спрыгнул со стола и остановился перед отцом с видом глубочайшей покорности.
- В том то вся и беда, что вы перестали нарушать мой покой не только музыкой, но и своим присутствием вообще. Вы забросили работу в мастерской, вы проводите непозволительно много времени вне дома, вы запутались в долгах. Неужели вы думаете, что так может продолжаться вечно.
- Но, отец, жизнь полна соблазнов и манит неизведанными наслаждениями. А молодость так быстротечна!
- Вы рассуждаете с непозволительной для нашего сословия легкомысленностью, - все больше закипая, произнес Карон. - И даже молодость не прощает вам этого.
- Но вы же сами потакали моим слабостям, - удивился Пьер.
- Потакал, пока они мне казались безобидными! - Карон не мог более сдерживать себя и перешел на крик, - Потакал, пока они не угрожали делу! И отныне я буду требовать от вас соблюдения порядка и дисциплины. Иначе вы никогда не достигнете вершин мастерства в нашей профессии, а останетесь просто часовщиком - ремесленником. - Выплеснув ушат эмоций, Карон немного успокоился.
- Чем же, по-вашему, плох искусный ремесленник? - беспечно пожал плечами Пьер.
- Таких мастеров полно в нашей округе, - уже совершенно успокоившись, произнес Карон. - Вы же должны быть первым в нашей профессии. Я хочу видеть в вас художника, артиста часового мастерства!
- Но разве не вы мне говорили, что я талантлив. Разве не достаточно одного таланта, чтобы стать виртуозом нашего дела? - недоумевал Пьер.
- Талант нужен для того, чтобы вы осознали свои выдающиеся способности и начали творить. Но сначала это будет праздное творчество. После праздников, после упоения первыми успехами всегда приходят трудовые будни. Запомни это, сын мой - назидательно молвил Карон.
При этих словах отца, Пьер резко поскучнел.
- Но ведь это так скучно, и где же вы здесь видите творчество? В монотонном и однообразном труде?
- Только изнуряющая работа, не покладая рук, выведет ваш талант на свет божий и позволит ему засверкать всеми своими гранями, - продолжил наставлять Карон сына.
Однако и Пьер в свою очередь продолжал отстаивать свою точку зрения.
- Но, если я последую этим путем, значит прощай музыка, прощай литература, - снова возразил он отцу.
Упрямство сына вывело Карона из себя.
- Довольно! - резко прервал его Карон. - Я вижу только один способ пресечь ваши безумства. Отныне вы будете самым тщательным образом выполнять все мои требования. Иначе я откажу вам от дома, лишу содержания и родительского благословения.
Карон подошел к столу и взял с его поверхности несколько листков бумаги, исписанным размашистым почерком.
- Прочтите этот документ. - Карон протянул бумаги сыну, - В нем я подробно изложил условия вашего дальнейшего существования в моем доме.
Пьер взял бумагу и принялся читать вслух: "Вы будете вставать летом в шесть часов и зимой в семь, и работать до ужина, не отказываясь ни от чего, что бы я вам не поручал. Я надеюсь, вы употребите таланты, данные вам богом, на то, чтобы стать знаменитым в нашей профессии. Помните, что позорно и бесчестно для вас унижаться в ней и что если вы не станете первым, вы не заслуживаете никакого уважения. Любовь к этой прекрасной профессии должна проникнуть в самое ваше сердце и занимать полностью ваш ум…"
По мере того, как он читал, вид его становился все более и более потерянным. Наконец, он закончил и опустил руки, пальцы его разжались, и листы веером опустились на пол.
- Я надеюсь на ваше благоразумие, Пьер, - отчеканивая каждое слово, веско произнес Карон. - А теперь к работе.
Пьер нагнулся и подобрал бумагу, немного постоял, словно раздумывая над чем-то очень важным, и покорно произнес: "Я принимаю ваши условия, отец, и я отныне полностью в вашем распоряжении".
Глава 7
Аркашова вышла из театра, больше в нем никого не было, не считая охранника. Он-то за ней и запер дверь. Едва она оказалась на улице, как сразу же попала под проливной дождь. Пришлось доставать зонт, но пока она это делала, изрядно промокла. А теперь еще ждать трамвая, в это позднее время он ходит не часто.
Но на этот раз ей повезло, на остановке пришлось стоять недолго, громыхая на всю улицу, тяжело и важно подкатил трамвай. Слава богу, через каких-то полчаса она будет в доме, где тепло и сухо.
Она уже занесла ногу на подножку трамвая, как кто-то сзади схватил ее за талию и не пустил дальше в вагон. Она скосила глаза и увидела позади себя мужчину. В темноте она не признала, кто это мог быть.
- Что такое? Что вам от меня надо? Почему вы меня держите? - возмущенно произнесла она.
- Не кричите так, - ответил мужчина знакомым голосом. - Это не вор, а можно сказать ваш благодетель, в пьесе которого вы получили роль. Скоро придет другой трамвай, и вы уедете.
Теперь она его узнала, но это обстоятельство никак не убавило ее возмущения.
- Да, следующий трамвай придет через полчаса. В этот час они ходят крайне редко. Здесь вам не Москва.
- Это я уже понял, - вздохнул Феоктистов. - Хотите, я вас отвезу на такси?
- С какой стати. Почему вы должны привозить меня домой на такси?
- Вы что боитесь, что кто-то увидит и пойдут разговоры?
- Это как раз меня волнует меньше всего. Хотя в таком не слишком большом городе сплетни распространяются с космической быстротой.
- Тогда чего же вы боитесь?
- Я не люблю ни от кого зависеть. А уж от вас тем более.
- И вы не боитесь, что можете потерять роль?
- Мне бы не хотелось ее терять, но, если это случится, я переживу.
- А, может быть, немного пройдемся хотя бы до следующей остановки. Мне сегодня вечером что-то стало невмоготу. Сидишь один в пустом номере, словно в камере одиночного заключения и так мерзко, что даже выпить не хочется, а это уже опасно. Решил прогуляться и увидел вас.
Аркашова нерешительно и одновременно испытующе посмотрела на него, словно пытаясь понять, не шутит ли он.
- Хорошо, пойдемте. Но только до следующей остановки.
Феоктистов насмешливо рассмеялся.
- Разумеется, если мы с вами пройдем больше, может случиться что-нибудь непоправимое. Например, нарушится порядок во Вселенной. А почему вы так поздно возвращаетесь? Все репетиции давно закончились, в сегодняшнем спектакле, насколько я знаю, вы не заняты. Что же вы делали так долго в театре?
- Мне повезло. Неожиданно уволилась уборщица, и я вызвалась ее заменить. Я сумею кое-что заработать.
- И это вы называете везеньем? - В голосе Феоктистова прозвучало откровенное недоверие.
- Я понимаю, но, у каждого свой взгляд на эти вещи. Глядя с моей колокольни, я считаю, что мне повезло.
- Не могу понять я вас. Что движет вашей жизнью? В театре вы на вторых ролях, живете черт знает в каких условиях, вынуждены до ночи отмывать свой театрик от дневной грязи. И при этом уверены, что все идет так, как и должно идти и ничего лучше быть просто не может.
- Я действительно в этом уверена. Благодаря этому мне так легче жить. А вот вам жить очень трудно. А знаете, почему?
- Не знаю, но жажду узнать. Почти не сомневаюсь, что сейчас услышу великое откровение.
- Вам трудно жить, потому что вы в жизни заняты только одним делом вы носитесь с самим собой. И пьесу написали о человеке, который до конца своих дней был занят тем же самым.
- Но он был гениальным человеком. А разве гений не должен посвятить свою жизнь самому себе.
- Но был ли ваш гений счастлив. Даже если и был, то не больше, чем самый обычный смертный. Если бы он меньше носился с собой, то он бы и написал больше замечательных пьес. А так всего две.
- Да причем тут количество. Да хоть бы одну. Да хоть бы полпьесы, но замечательную!
- Вы правы, количество тут ни причем. Но сколькими ненужными, пустыми делами он занимался, сколько сил растратил на всякую ерунду. Когда я узнала, что мы будем ставить вашу пьесу о Бомарше, то перечитала много о нем книг и поняла, что большая часть его таланта ушла в песок. Он сделал лишь незначительную долю из того, что мог сделать на самом деле. Мне кажется, в этом и заключается его настоящая драма.
- Я так и полагал, что вы не согласны с моей интерпретацией его жизни и поступков.
- Мне кажется, что в действительности вы писали о самом себе. Ему и вам были даны ключи, но вы не сумели ими ничего открыть. В тот момент, когда вы должны были начать служить другим, вы подумали, что с этого момента это другие должны служить вам. Вместо того, чтобы освобождаться от груза прошлого, вы стали им наполняться. Вас обоих стали переполнять тщеславие, честолюбие, жажда денег и наслаждений. Вы не захотели служить, вы прониклись уверенностью, что это мир должен с вами расплатиться по счетам за ваш талант.
- Но разве гению не должны как раз служить все остальные. Он их обогащает своим содержанием.
- А вот и та самая остановка, к которой мы шли. И дождь усиливается. Как повезло, вон идет трамвай.
Феоктистов вдруг почувствовал сильное недовольство таким развитием событий, он не желал себе признаваться в том, что разговор его захватил и прерывать его ему не хотелось.
- Подождите, мы не договорили, - попытался остановить он ее.
Но в отличие от него, судя по всему, Аркашова такого интереса к разговору не испытывала.
- Извините, но мне надо домой. И я не думаю, что нам надо продолжать наши диалоги. В них нет никакого смысла ни для вас, ни для меня. До свидания.
Трамвай подошел к остановке, его дверца отъехала в сторону, и Аркашова быстро вскочила в открывшийся проем.
Какое-то время Феоктистов смотрел в след отъезжающему трамваю, пока он не исчез в пелене дождя. И только в этот момент он вдруг вспомнил, что с небес хлещет самый настоящий ливень, а его зонт тащится по земле. Он поспешно закрыл себя им от холодных струй и направился в гостиницу. Опять придется пить, тоскливо подумал он.
Глава 8
Пьер Карон, склонившись над столом, стремительно водил пером по листу бумаге. Закончив писать, он отбросил перо и вслух стал читать только что написанное. Сей документ не много ни мало гласил следующее:
"С 13 лет я обучался у своего отца часовому делу, поэтому неудивительно, что воодушевленный его примером и внявший его советам серьезно работать над усовершенствованием часового механизма, в 19 лет я решил отличиться и добиться общественного признания. Спусковой механизм часов давно занимал мое воображение, мысли о том, как устранить его недостатки, упростить и усовершенствовать его устройство не давали мне покоя. Конечно, мое предприятие было довольно дерзким. Множество великих людей, равным коим я никогда не мог бы стать, несмотря на все свое усердие, трудились над решением этой проблемы, но так и не смогли добиться желанного результата, так что мне и не стоило даже браться за это, но молодость самонадеянна, и, возможно, господа, моя дерзость будет оправдана, если вы признаете мои достижения. Но какое же разочарование постигнет меня, если господину Лепоту удастся с вашей помощью отнять у меня лавры моего открытия! Я уж не говорю о тех оскорблениях, коим господин Лепот публично осыпает меня и моего отца, но, как правило, подобные вещи свидетельствуют о безнадежном положении того, кто их предпринимает, тем самым он покрывает себя позором. Мне будет достаточно, господа, если ваше решение вернет мне славу, которую хочет отнять у меня мой противник; надеюсь на вашу справедливость и вашу компетентность. Карон-сын".