Пьер довольно улыбнулся, отбросил написанное, и порывисто встал со стула.
- Кажется, неплохо получилось, - горячо воскликнул он. - Я попытался вложить в это письмо все свое презрение к посредственности, нигде прямо не выказывая его и не оскорбляя тех, кто заслуживает это звание. Поймут ли те глупцы, кому адресовано мое послание, что речь идет совсем не об изобретение анкера. Что анкер! Придумать его оказалось не так уж и сложно. Конечно, пришлось попотеть, не один месяц и даже год. Но разве не ясно, что когда-нибудь все это придумал бы кто-то другой. Нет, это только начало чего-то гораздо большего.
Пьер взволнованно прошелся по комнате, прежде, чем продолжить далее монолог с самим собой.
- Я знаю, этим важным господам - продолжал он, - кажется, что они гораздо выше меня, что они вершители судеб, боги, сошедшие на землю. И им одинаково легко меня раздавить и возвысить. Я понимаю, что даже если они примут решение в мою пользу, то исключительно не ради справедливости, а из снисходительности. Какой-то там часовщик требует правды и справедливости, так швырнем ему их, пусть подавится ими. Все равно признаем мы его автором этой штуковины или нет, он навсегда останется тем, кем есть в данный момент. То есть ничтожеством, жуком в навозной куче, из которой ему во век не выбраться.
Нет, господа, ставка в этой игре совсем иная. Вы даже по своей ограниченности и своему тщеславию не можете догадаться, как она велика. Эта битва - только начало всего. Я чувствую в себе такие силы, что готов ими помериться с вами. Вы полагаете, что только вы имеете право на наслаждение, что только вам дано пережить минуты блаженства. А мы сирые и убогие обязаны в поте лица работать на вас. Нет, господа, и еще раз нет. Я сумею вам доказать, что мир устроен совсем не так, что природное дарование в конечном итоге важней врожденных привилегий. Мне дано то, чего лишены вы, я ощущаю в себе беспредельность. Мой талант - это река, которая только что вышла из своего истока. Вы еще увидите, как бурно она потечет.
О, я не питаю иллюзий; даже признав в чем-то мое превосходство, вы будете испытывать по отношению ко мне чванливую гордость. Ну и пусть, она лишь подтверждение вашего ничтожества. Как скучны вы, лишенные настоящих дарований, как важность заменяет вам его. Вы полны ею, как каплун едой. Но вы и умрете от несварения желудка, в то время как я умру от обретения небесной легкости.
Черт возьми, как красиво у меня получается. Как хорошо, что я все это записал. Впрочем, это не важно, главное я понял, что умею замечательно излагать свои мысли. А это мне очень даже пригодится.
Размышления Пьера были прерваны внезапно появившимся подмастерьем, на лице которого читался явный испуг.
- К вам пожаловал господин Лепот, - полушепотом и почему-то оглядываясь на дверь, возвестил подмастерье.
- Лепот? - изумился Пьер. - Черт возьми, вот кого я не ждал. Но может это даже к лучшему, - задумавшись проговорил он, - посмотрим, что хочет от меня этот мошенник. Проси этого господина, будет он неладен.
Когда мальчишка ретировался, Пьер с самым важным видом уселся за стол. Он приготовился встретить Лепота во всеоружии.
Дверь тут же отворилась, и в ее проем протиснулся маленький и толстенький господин, одетый в дорогой костюм по последней моде, тщательно подогнанный по фигуре. Но искусство портного вовсе не шло тому на пользу. Бомарше едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться незваному гостю прямо в лицо. Таким нелепым и несуразным казался он, несмотря на всю свою напыщенную важность. Несколько мгновений Пьер и Лепот молча смотрели друг на друга, словно меряясь силами.
- Здравствуйте, господин Карон. - первым нарушил затянувшуюся паузу Лепот, - Могу ли я присесть?
- Садитесь. - Пьер жестом указал на потертый стул. - Чему обязан?
Лепот с опаской покосился на стул, и, превозмогая брезгливость, грузно опустился на его краешек.
- Мы с вами люди одной профессии, - важно возвестил Лепот, - а потому можем говорить прямо. Между нами возникло досадное недоразумение. Почему бы его не уладить по-дружески.
- По-дружески, это как? - Карон притворился, что не понимает его. Хотя, уже наперед знал, о чем сейчас поведет речь его визави.
- Вы молоды, способны, вас ждет хорошее будущее, - губы Лепота растянулись в натянутой улыбке, - Я же вхож в покои короля, и мог бы при случае обратить внимание Его Величества на вас. К тому же я готов предложить некоторую сумму, которая поможет скрасить ваши горести в связи…
- В связи с чем? - Пьер резко оборвал его на полуслове. - С тем, что вы украли у меня изобретение?
Тень, пробежавшая по лицу Лепота, быстро сменилась маской невозмутимости и он, как ни в чем ни бывало продолжил:
- Разве речь идет о краже. Признаю, ваша идея оказалась плодотворной, и я развил ее. Но так бывает всегда, один что-то предлагает, другой доводит до совершенства. Мир так устроен, в нем всегда существует разделение труда.
- О, тут вы абсолютно правы, - воскликнул Пьер - одни изобретают, другие крадут изобретения, одни работают, другие пользуются плодами их труда. Вы об этом разделение труда изволили говорить?
Лепот продолжал держать себя в руках, хотя было видно, что ему это стоило немалых усилий.
- Вы молоды, и не желаете признавать законов, по которым устроена жизнь, - вкрадчиво произнес он. - Не стоит бросать ей вызов, лучше приспособиться к ней такой, какая она есть. И, поверьте, мой молодой друг, вы быстро поймете, что это не так уж и плохо. Нет смысла идти на рожон. Я предлагаю вам очень щедрый вариант. На вашем месте я бы, не раздумывая, согласился.
Пьер Карон язвительно улыбнулся.
- Может быть, вы и правы, но проблема, господин Лепот, в том, что вы никогда не окажетесь на моем месте. Вам это просто не дано.
- Вы не по годам дерзки и упрямы. Это вас погубит. Так вы отказываетесь от моего предложения? - Лепот поднялся со стула, на этот раз, не скрывая своего крайнего раздражения.
- Даже, несмотря на опасность навлечь немилость вашей милости, - вызывающе продолжал Карон. - Кто прав, а кто виноват, пусть рассудит нас суд. Я ничего у вас не прошу, но и ничего вам не отдам. Запомните это.
- Я запомню это, молодой наглец. - Лицо Лепота побагровело от ярости. - Ты пожалеешь, что отказался от моего предложения и сполна заплатишь за свою заносчивость. Прощайте, господин Карон.
- Прощайте, господин Лепо, - весело прокричал вослед удаляющемуся Лепоту, Пьер. - К сожалению, не могу пожелать вам успеха.
Когда Лепот скрылся, Пьер глубоко задумался, затем медленно произнес.
- У меня такое чувство, что только что я объявил войну всему человечеству. Не слишком ли я поторопился, не переоценил ли свои силы? - Несколько секунд Пьер провел в полном оцепенении. Очнувшись, он возбужденно произнес: - Нет, скорей всего я поступил правильно, этот, бедняга Лепот, до смерти перепуган. Он думал, что я молча снесу обиду, что меня можно приструнить за каких-то жалких несколько тысяч франков.
Пьер Карон несколько раз взволнованно прошелся по комнате. Остановившись у закрытой двери, вперившись в ее глухой проем горящим взором, он вызывающе выкрикнул своему невидимому сопернику: "Ошибаетесь, господин Лепот, я стою совсем других денег".
Глава 9
Репетиция сильно утомила Феоктистова, хотя он почти ничего не делал, просто сидел и наблюдал. Но внутри себя он кипел от злости. Ему почти ничего не нравилось из того, что делал режиссер, и как играли актеры. Во всем этом было что-то неизгладимо провинциальное. Пару раз он все же не вытерпел и попытался вмешаться в процесс. Его вежливо выслушали, но все продолжалось в том же ключе. Он окончательно понял, что тут он никому не нужен, что никто не станет прислушиваться к его замечаниям. Он вполне мог уйти из зала, и никто бы не обратил внимания на его исчезновение. И он так бы и сделал, если бы знал, куда идти. Опять гулять по этому городишке? Нет, это занятие его больше не привлекало, оно навивало на него уныние от окружающей серости и разрухи. Поэтому он стоически досидел до конца и даже когда все ушли, остался на прежнем месте.
Феоктистов смотрел на пустую сцену, он думал о том, что когда-то в молодости отдал бы все за репетицию его пьесы где угодно. А сейчас он с удовольствием бы забрал свое произведение и послал бы все к чертям, но не может, у него договор с театром, а ему по зарез нужны деньги. В последнее время его работа приносила их невероятно мало. Пьесы вдруг почти в одночасье перестали ставить, а те, что шли, словно бы по команде после двух-трех спектаклей исчезали из репертуаров театров. Долго он не мог понять, что происходит, даже подозревал кое-кого в интригах. Пока один доброхот, почти не скрывая радости, что может его ужалить, объяснил ему, что он более не современен, что сейчас в моде совсем другие драматурги, а ему пора на покой.
Тогда Феоктистов едва не ударил его бутылкой коньяка, который доброхот с огромным удовольствием поглощал за его счет. Но в последний миг сумел сдержаться, просто вычеркнул этого человека из списка своих знакомых. При этом он не мог не признать его правоту, он, в самом деле, утратил некую таинственную связь с действительностью. Раньше она у него была, и он этим даже гордился, а с какого-то момента вдруг исчезла. Когда и почему это случилось, он, Феоктистов, не заметил, скорей всего это происходило постепенно. Но когда он это осознал и попытался восстановить утраченное, то увидел, что ничего не получается. Никто не желал всерьез иметь с ним дела. Пьесы больше не ставились, их даже не хотели читать. И однажды Феоктистов почувствовал, что на нем клеймо человека, который вышел в тираж. Все его видят и соответственно себя и ведут.
Феоктистов посмотрел на часы. Было уже довольно поздно, скоро театр закроют, и он тогда не выберется отсюда. А уже хочется есть. Он встал и направился в вестибюль.
Внезапно он остановился. Прямо перед ним в фойе театра Аркашова с ведром и шваброй мыла полы.
- Что это вы тут делаете? Вас что, лишили роли в спектакле, и вы решили переквалифицироваться?
Аркашова на миг оторвалась от своего занятия и посмотрела на Феоктистова.
- Нет, не лишили. Я же вам говорила, что подрабатываю.
- Ах, да. Что-то припоминаю. И часто вы тут трете полы?
- Каждый вечер.
- А нельзя это делать хотя бы через день?
- Нельзя.
- Можно узнать почему?
- Таково распоряжение администрации.
- А вы всегда следуете чужим инструкциям? Даже если они нецелесообразны?
- Не вижу никакой нецелесообразности в чистоте, - пожала плечами Аркашова.
- Да я сейчас не об этом. Просто все правила и инструкции создаются людьми, которые не способны на что-то более значительное. Вот они и ограничивают других. А удел серой посредственности подчиняться всем этим глупостям.
Вместо ответа Аркашова повернулась к нему спиной и молча продолжила работать.
- Вот вы сейчас, очевидно, обиделись, - продолжил Феоктистов, слегка закипая. - Но в глубине души вы понимаете, что я прав.
- Я не обиделась. Мне просто неприятно ваше высокомерие.
- Что поделать, если я на самом деле высок, а другие малы. К тому же у меня нет никаких причин скрывать это.
- Иногда об этом лучше просто промолчать.
- Чем же это лучше?
- Тем, что при этом вы не задеваете других.
- Ха-ха, - рассмеялся он. - Буду я заботиться о каких-то мелких людишках.
- А я не говорю о мелких, я говорю о выдающихся.
Феоктистов демонстративно оглянулся вокруг.
- Здесь, кроме нас с вами, никого нет. Уж не себя ли вы имели виду?
- Нет, свое место я знаю.
- Ну, да помню. Свой шесток и все такое - философия маленького человечка. Вы мне лучше скажите, кого вы имели в виду? Кто это у нас такой выдающийся, которого я невзначай задел.
- Если его сравнить с вами, то все ваше величие не разглядишь даже в лупу.
- Вы меня заинтриговали. Так кто же Он?
- Бомарше.
- Чем же я его задел?
- В вашей трактовке он слишком самодостаточная личность. А он не был таким.
Феоктистов деланно рассмеялся.
- Может, вы еще скажете, что он был неполноценен?
- Ну, зачем же так утрировать. Он просто был не достаточен. В нем не было полноты. И он никогда не ставил себя на пьедестал. Он к нему лишь стремился. И немало в этом преуспел. А одна из причин этого - именно в ощущении своей недостаточности. Если бы было иначе, он черпал бы силы только из самого себя и быстро бы выдохся, сгорел.
- Браво, бис, - захлопал в ладоши Феоктистов. - На сцене актриса второго плана. Да кто вы такая, черт возьми, чтобы клеить на всех ярлыки. Походя, непринужденно махая половой тряпкой судить о том, в чем вы не имеете ни малейшего понятия.
- Да нет, это вы все время всех расставляете по росту. Я просто отвечаю на ваши вопросы. Несмотря на то, что вы мне мешаете работать. Для вас это праздная болтовня, а я из-за этого на целый час позже пойду домой.
- А куда вы торопитесь? Вас все равно дома никто не ждет. А если боитесь возвращаться одна, я могу вас проводить.
- Чтобы лишний раз обозвать посредственностью? Я вижу, вам это доставляет особое удовольствие.
- Моя бывшая жена тоже ставила мне это в упрек.
- Где она теперь?
- Она меня бросила. - Чтобы избавиться от нахлынувших неприятных воспоминаний, Феоктистов достал сигареты и закурил.
- Вы жалеете о ней?
- Мне ее не хватает. А может не ее. Просто нужен родной и близкий человек.
- Вам тоже не достает полноты. Я бы на вашем месте повнимательнее присмотрелась к Бомарше, раз уж вы взялись за эту тему. Он эту проблему решал долгие годы. И кто знает, стал бы он так знаменит, если бы не нашел на нее ответ.
- Причем тут это. Бомарше мечтал о славе, признании, о всеобщем уважении. Вот какую проблему он решал.
- А это все звенья одной цепи или разные ступени одной лестницы. Нельзя попасть наверх, не пройдя последовательно всех ступеней этой лестницы.
- И много ступеней у этой лестницы?
- Не много.
- И вы можете последовательно назвать каждую из них?
- Могу.
- Потрясающе. Миллионы людей в мире жаждут стать знаменитыми. Тычутся, как слепые котята на этом пути. Совершают множество подлых и мерзких поступков и это еще не гарантия, что они добьются желаемого. И вот появляетесь вы, никому неизвестная актрисулечка провинциального театра и утверждает, что знает механизм получения всеобщего признания, славы. Мне кажется, вы не совсем нормальны. Вы случайно не состоите на учете у психиатра.
- А вот это уже последняя ступень той лестницы, на вершину которой претендуют миллионы страждущих, и вы в том числе.
- Неужели все так мрачно и это удел каждого достигшего желанной вершины?
- Это в худшем случае.
- Что же их ждет в лучшем случае?
- Узнаете сами, если окажетесь там.
Аркашова домыла фойе и убрала инвентарь. Не обращая внимания на Феоктистова, словно бы его и нет по близости, направилась к выходу.
Задетый таким невниманием к своей особе Феоктистов решительно двинулся за ней.
- Я вас все- таки провожу.
Аркашова на мгновение остановилась и повернулась к нему.
- Нет, избавьте меня от этого. Вас и так сегодня было слишком много. А, я, кажется, сказала лишнее и уже жалею об этом. Забудьте мои слова. До свидания.
Глава 10
Спальня Мадлен Франке была окутана полумраком. Молодая хозяйка стояла на коленях перед большим распятием и горячо молилась. Исполнив молитву, Мадлен порывисто поднялась, подошла к окну и откинула тяжелые шторы. Водопад яркого солнечного света хлынул в комнату, освещая комнату и саму хозяйку. Лицо женщины выражало сильнейшее смятение. Мадлен подошла к столу и медленно опустилась на стул. Ее рука потянулась к листку бумаги, исписанному мелким аккуратным почерком. Женщина погрузилась в чтение. По мере того, как она читала написанное, лицо ее претерпевало самые различные метаморфозы. Глаза ее при этом то и дело наполнялись слезами. Закончив чтение, Мадлен дописала еще несколько строк, затем положила письмо в конверт и надписала его. Письмо было адресовано часовых дел мастеру Пьеру Карону. Она уже совсем было собиралась запечатать конверт, да не успела.
В спальню аккуратно постучали, и в то же мгновение в проеме двери показалась горничная.
- К вам господин Карон, сударыня, - сообщила горничная и застыла, ожидая дальнейших распоряжений хозяйки.
- Господи, дай мне силы! - На лице Мадлен отразились признаки борьбы. Несколько секунд она пыталась одолеть искушение принять этого господина, хотя накануне твердо решила отказать Карону от дома. Его внезапное появление пробило брешь в панцире ее намерения. Голос рассудка все-таки победил в ней, и Мадлен, собравшись с духом, отдала распоряжение горничной.
- Скажи, что я не здорова и не смогу его принять.
Горничная исчезла за дверью. Руки Мадлен бессильно упали вдоль тела. Несвойственная ей слабость охватила женщину. Она вдруг явственно ощутила - все, что так легко доверять бумаге, вовсе непросто исполнить в жизни. Однако шум, раздавшийся в этот момент за дверью, прервал поток ее грустных мыслей. В то же мгновение дверь распахнулась, и перед ней предстал Карон собственной персоной.
Его лицо отражало сильнейшую тревогу. Карон бросился к Мадлен и, поймав ее руку, с жаром прижал к губам.
- Дорогая, я так взволнован, что происходит? - не отпуская руки возлюбленной, произнес Карон.
- Разве вам не передали, что я не принимаю? - Мадлен поспешила освободить свои пальцы из его руки.
- Я не мог поверить, что вы отказываетесь меня принять и решил, что глупая девчонка что-то напутала. - Поспешность, с которой она отняла руку, не укрылась от глаз Карона. Немного поколебавшись, он добавил. - Но, если мое присутствие сейчас крайне не желательно для вас, распорядитесь - и я уйду.
- Да я буду вам очень признательна, если вы оставите меня, - холодно произнесла Мадлен.
Карона задела ее холодность и та поспешность, с которой эти слова были произнесены. Но, зная вздорный нрав своей возлюбленной, он не стал придавать случившемуся излишнюю значительность. Он с почтением откланялся и всем своим видом выразил готовность исполнить ее приказание. Однако Мадлен внезапно изменила свое решение.
- А, впрочем, погодите. Нам с вами нужно объясниться. И раз вы здесь, не стоит откладывать это на потом.
- Что с вами, сердце мое? - Карон не на шутку встревожился. - Эта внезапная холодность и неприступный вид наводят меня на удручающую мысль. Неужели вы не любите меня больше, неужели у меня появился счастливый соперник?
- Я полагаю, сударь, что вы больше, чем кто-либо другой знаете меня. Моя история вам доподлинно известна. - На лице Мадлен отразилось страдание. - Мой муж уже глубокий старик, а я еще цветущая женщина. Если бы не это крайнее обстоятельство, я никогда, слышите - никогда не оказалась бы ни в ваших, ни в чьих бы то ни было объятиях. Мой грех ужасен, но это еще не дает вам право подозревать меня в неверности по отношению к вам.